– Это ещё неизвестно, кто там кого соблазнял. Но сон был не об этом. Представь себе: греческий корабль. На носу стоит Ясон. Через руку у него перекинуто золотое руно: шкура ягненка, усыпанная золотом. На носу корабля нарисован глаз, но не простой глаз, как древние греки рисовали, а в треугольнике: всевидящее око. А ещё на борту написано название корабля: первая буква альфа, а остальные не разобрать – их закрывает свисающая золотая баранья шкура.

– Название – Арго. Это уже все знают. Спи, Еврипид!

– Нос корабля – сон рока…, – словно размышляя, сказал писатель. И тут они с женой переглянулись, и оба одновременно прыснули смехом.

***

Океан. Февраль 1929 года.

– Бросился я на Сен-Лазар и едва-едва успел на поезд в Гавр. В Гавре – бегом в порт, на пристани сыскал яхту «Анна», спросил капитана. Шкипер оказался – не поверишь – тоже русский немец из Риги. Везёт же мне на вас!

– Как звали шкипера? – заинтересовался капитан.

– Звали его барон Иоганн фон Нидергаузен, а по-русски – Иван Иванович. Я называл его просто капитаном, а он меня – по фамилии, иногда – «матрос».

– Я помню яхту «Анна» из Риги. Двухмачтовый йол. Большая, моторная, футов пятьдесят?

– Да, вроде того. Была эта яхта когда-то его собственная. После революции пропало его поместье: сожгли латыши. И осталась у него только эта яхта. Содержать её было не на что, надо продавать. А жалко! И ухитрился он её так удачно продать! Нашёл покупателя через лондонский яхт-клуб – английского лорда. Лорд яхту купил и на содержание взял, а самого барона оставил на ней своим капитаном. Так и стал мой барон, как и прежде, ходить на своей яхте, только под английским флагом. И даже не пришлось яхту переименовывать, как была «Анна», так и осталась. Хозяину старое имя чем-то понравилось.

– Переименовывать корабль – плохая примета, – заметил капитан. – Я своё судно тоже не переименовывал, хотя купил одни развалины под видом судна и переделал так, что от старого мало что осталось.

– Тот тоже в Англии всё обновил за счёт нового хозяина. Да и от себя добавлял, как я подозреваю. Любил он свою яхту, как жену, а может, и больше. Но и использовал тоже. Когда надо – хозяина и его гостей катает, в остальное время, как американцы говорят, бизнес делает. Похож он был чем-то на тебя, хотя, конечно, сильно постарше. Сперва смерил меня ледяным взглядом с головы до ног. Долго так сверлил, потом спрашивает: могу ли быть матросом? Да не вопрос, отвечаю! Я же с рыбаками часто в море выходил. Претендую ли на отдельную койку? Нет, говорю, мне главное до места добраться. Тогда, говорит, через час уходим. Как, говорю, через час? У меня денег на руках – кот наплакал, а в банк уже не успеваю. И костюм на мне парижский цивильный. Решайся, говорит, отлив ждать не будет! Плату за рейс матросом отработаешь. Ай, думаю, была – не была, и шагнул на палубу. Снял я свой костюм и переоделся в его старое шмотьё, которое он мне выдал. Рассказал он и показал, что мне придётся делать. Через час четверых пассажиров приняли на борт и ушли с отливом.

– А дальше что было?

– Шли-шли по морю и дошли. Финны мне – мы вас не знаем, не договаривались. И цену заломили. Чуть не плача возвращаюсь на корабль, думаю, хоть переночую. А капитан мне: а обратно пойдёшь со мной? Да с радостью бы, отвечаю, да дело у меня на той стороне на три дня. А близок локоть – да не укусишь. И не уйти теперь, а что делать, не знаю. Он мне: где дело? В самом Петрограде? Нет, говорю, ещё верст шестьдесят на юг. Задумался он и говорит: я тебя доставлю сразу в Россию. До Петербурга не пойдём, и до Кронштадта не пойдём, а до Бьёрке пойдем. А там и до Копорской губы рукой подать. Там я тебя высажу, а через пять дней заберу. За три дня ты всё одно не уложишься.

Как я на берег высаживался – это отдельная песня: вплавь, а вещи – в резиновом надувном мешке. Как был, голый и мокрый, – сразу бегом в лес. Там костерок запалил, обсушился, переоделся. Вот представь: я в своем цивильном парижском пиджаке, в матросских штанах, в брезентовых сапогах с вещевым мешком. На себе браунинг, часы, французский паспорт и двести франков денег. И один золотой русский полуимпериал – на счастье носил. Нож складной и спички непромокаемые капитан мне дал. Советских денег – ни рубля. Документов – никаких, ну ни единой бумажки. Еды мне капитан выделил четыре банки мясных консервов с бобами, да сухарей. Кот наплакал!

– Перво-наперво я, как огляделся, часы завёл: обратно надо было непременно к сроку вернуться. А с картой мне крупно повезло. Подфартило. Можно сказать, карта пришла, – рассказчик замолчал, явно предвкушая вопрос, и в конце концов дождался своего.

– Как это – «карта пришла»? – через полминуты подал голос капитан.

Рассказчик с готовностью пояснил:

– Пассажиры наши комплект карт Петербургской губернии при себе имели. Так они те листы, на которых Петроград и то, что севернее, с собой взяли, а листы, на которых юг, на яхте бросили. Видать, не хотели лишнего на себе тащить, я так понимаю. Так я те листы и подобрал. Слава Богу, листы с южным берегом залива на ней оказались. Я в прежнее время дальше Петергофа в этих краях и не бывал, и то всё по железной дороге. Но ничего, видать, дома и стены помогают. По азимуту ходить я ещё в юнкерском научился, и почти в этих же местах – под Красным Селом – практиковался. Маршрут проложил по карте до самой Вырицы, листы гармошкой сложил. По часам и по солнцу сориентировался и прямиком через лес пошёл по азимуту. На Копорье вышел, пошёл по селу. Сперва боязно было за свой нелепый наряд, а потом как пригляделся, в чём мужики теперь ходят, так сразу осмелел. Кто в чём! Смеси военного, цивильного и мужичьего самые невероятные. Вписался я в общую картину неожиданно для себя. На дорогу вышел – дальше просто шагай себе да шагай. Тут главное – ноги не сбить. Мужики с телегой попадутся – прошусь на телегу проехать. Не быстрее, чем пешком, но ноги сберегаются. И подремать можно. От Сиверской до Вырицы так и проехал на перекладных. Ночевал в лесу у костра. Ел там же один раз в день на ночь: банку на костре разогрею, а днём только сухарь погрызу. Потом тем же манером обратно.

– А сокровища-то, как нашёл?

– Тут, Федя, ничего интересного. Нашёл по приметам сосну, на ней дупло. Вытащил из дупла ридикюль, проверил, что там драгоценности, и сразу потопал назад. По дороге зашёл в одну сельскую церковь, вознес молитву Николе Угоднику и свой счастливый полуимпериал пожертвовал.

– А как обратно на яхту попал?

– Тут, конечно, не по себе мне было. Добрался я того места, где высаживался, в срок, не опоздал. Залёг у кромки леса за кустами и наблюдаю за морем. Чуть какое судно покажется, у меня сердце ёкает: он или не он. Несколько раз так было. Было ещё: люди в фуражках по берегу проходили. Но, однако ж, дождался я. Не подвёл капитан. Как яхта подходить к берегу стала, я быстро разделся, всё в мешок резиновый покидал, мешок надул – и бегом в воду. Капитан мне конец кинул и вытянул меня на палубу. С берега, вроде, нам что-то кричали, но мы полным ходом в море рванули. Я потом полные сутки проспал, а капитан за меня все вахты стоял.

В Руане уже, когда нам прощаться пора, капитан мне деньги суёт: жалование, говорит, матросу полагается. Мне неловко было, однако ж, взял я свое жалование. А ему в благодарность я на прощание ещё мотор вычистил и смазал. И воду выкачал из трюма. И ещё раз палубу надраил. И медяшки надраил до солнечного блеска. Вот.

***

Париж. Август 1924 года.

Высокий голубоглазый, уже седеющий, загорелый капитан сидел напротив улыбающегося Берковича с серьёзным лицом:

– Зачем вы меня пригласили сюда, Владимир Феофилактович? Не проще ли было перевести причитающуюся мне сумму в банк?

– Любезный Иван Иванович, мне доставляет огромную радость вновь лицезреть вас и беседовать с вами, – замурлыкал Беркович, – умоляю, не лишайте меня этого удовольствия! Кроме того, как известно, деньги любят тишину, а наличные деньги обеспечивают тишину лучше, чем банковские переводы.

– Мне пришлось ради этого оставить корабль в Руане и ехать в Париж. Это расходы.

– Эти расходы легко окупятся, если мы с вами договоримся сейчас ещё об одном деле.

Капитан вопросительно взглянул на собеседника. Тот стёр с лица дежурную улыбку и продолжил уже деловым тоном:

– Итак, господин барон, мы с вами договорились об одной транспортной операции: доставка четырёх пассажиров и груза в Гельсингфорс. Вам был выдан аванс.

Капитан кивнул. Беркович щёлкнул костяшками на счётах.

– Вами также была оказана дополнительная услуга: доставка груза из Гельсингфорса в Бьёрке.

Беркович снова щёлкнул костяшками на счетах.

– Вот остаток, как договаривались, – он протянул капитану пачку английских пятифунтовых банкнот. – Будьте добры, расписку.

Капитан аккуратно пересчитал купюры, бросил пачку в саквояж и удовлетворенно кивнул.

– На каком языке писать?

– Пишите по-английски, – Беркович пододвинул капитану лист бумаги и перо.

Тот написал расписку и протянул её Берковичу:

– Теперь всё?

– Не торопитесь, барон, не торопитесь. Есть ещё одно дело деликатного свойства.

Беркович нажал кнопку электрического звонка. На пороге кабинета возник не то секретарь, не то адъютант.

– Андрей Христофорович, распорядитесь, чтобы нам с бароном подали кофе и коньяк. Какой вы предпочитаете? «Мартель»?

– Я предпочитаю ром.

– Тогда, Андрей Христофорович, распорядитесь, нам кофе с ромом. Ром отдельно, – уточнил он, поймав взгляд капитана. – А вас, барон, прошу в эти кресла, здесь будет удобнее.

Они пересели в кресла друг напротив друга. Адъютант поставил на столик между ними приборы и откупоренную бутылку кубинского рома.

В ответ на приглашающий жест хозяина капитан щедро плеснул себе рома в чашку, выпил и одобрительно кивнул. Беркович отхлебнул кофе и спросил:

– Помните, барон, я направлял к вам ещё одного пассажира, господина Воробьёва?

– Перевозка этого пассажира не входила в условия договора, поэтому я не в праве требовать с вас оплату.

– Разумеется, барон, разумеется. Однако, если выяснится, что этот пассажир оказался нам полезным там… то мы… если мы с вами договоримся… мы могли бы разделить между собой ваши расходы…

– Объяснитесь, Владимир Феофилактович, – насторожился капитан. – Кто с кем и что будет делить?

Беркович успокаивающе поднял обе ладони:

– Вам совершенно не о чем волноваться. Я хотел бы вам предложить… Я мог бы выплатить вам дополнительную, скажем так, премию… Но сперва расскажите мне в деталях о вашем путешествии и в особенности о вашем пятом пассажире.

– А что именно вас интересует?

– Всё! Его поведение там… на той стороне… Ваше впечатление о нём?

– Впечатление самое лучшее. Очень достойный человек!

– Расскажите подробнее.

Капитан ненадолго задумался и начал свой рассказ:

– Море легко выявляет: настоящий человек или пустой. Кто изображает из себя больше, чем стоит на самом деле. А этот ничего не изображал. Человек с чистой душой. И ведь фортуна мне его прислала!

– Фортуна, надо полагать, это я? Спасибо, – улыбнулся Беркович.

– Фортуна вашими руками. Знаете, что такое яхта пятьдесят футов?

– Приблизительно.

– Вы не знаете, – махнул рукой капитан. – Чтобы ею управлять нужен экипаж, как минимум, из четырёх человек. Лучше из пяти. Если себя не беречь и уметь долго не спать, то некоторое время можно обходится вдвоём. Я получаю содержание на троих матросов, а нанимаю их редко. Обычно со мной ходят матросами моя жена и мой сын. Только так можно что-то заработать на жизнь.

– Каждый делает свой маленький гешефт, – понимающе вздохнул Беркович.

– И вот представьте: пришло время рейса по нашему с вами договору, а жена и сын оба разом заболели корью.

Беркович сочувственно цокнул языком и покачал головой. Капитан отхлебнул рому и продолжил:

– Мало того, что пришлось нанять сиделок и платить врачам, и почти все деньги за это отдать, так я ещё остался и без экипажа. Чтобы набирать новый уже нет ни денег, ни времени. А тут ещё вот какое обстоятельство: по условиям договора, груз особый, за сохранность его я головой отвечаю. И передавали мне эти ящики не в порту, а прямо в море – с борта на борт. Понятное дело, простой груз в море перегружать не станут и специальным рейсом не повезут. Тут кого угодно к себе на борт не возьмёшь. Из Дувра до Гавра я дошёл один. На что рассчитывал, сам не знаю! Понадеялся немец, видно, на русский авось.

Тут Беркович заливисто расхохотался. Капитан тоже улыбнулся и долил себе в чашку чистого рома, с удовольствием отхлебнул, зажмурился, открыл глаза и продолжил:

– В Гавре накануне дня выхода заявились ко мне ваши пассажиры. Четверо. Сразу видно, офицеры, и сразу видно, что русские. Ну, мелькнула у меня надежда: помогут земляку, если что, управиться с парусами. А как поговорил с ними, сразу понял: не помогут.

– Отчего же? – удивился Беркович.

– Гвардейцы! – презрительно скривил губы капитан.

– Гвардейцы кардинала, – пробормотал Беркович.

– Как вы говорите?

– Ничего-ничего, продолжайте, пожалуйста.

Капитан продолжил:

– В гвардии имели счастье служить, поэтому сочли себя вправе через губу со мной разговаривать. Я для них – гвардейцев – извозчик, обслуга. Как извозчика меня и наняли. А что я по-французски говорю, так здесь все извозчики по-французски говорят. Пришли, на палубе и в каютах натоптали, грязи нанесли. Матерились, что малы им койки и, уж простите, срать неудобно. Вещи свои мне в кучу на палубу свалили: разбирай, мол, сам. Я тут, конечно, тоже не сдержался: по матери их обложил. Только всё это без толку. Чуть попритихли они, но злобу на меня затаили. И просить их о чём-то по-хорошему после этого уже было никак.

– А дальше? – подбодрил замолчавшего рассказчика Беркович.

– Приготовил я яхту к отплытию. Жду пассажиров. И тут появляется передо мной запыхавшийся господин в пальто нараспашку и котелке набекрень, с маленьким саквояжем. Усы торчком, глаза сумасшедшие. Представляется мне и подает ваше рекомендательное письмо. Чем-то он сразу мне понравился, но я сразу решил себя строго поставить: сказал, что мне нужен только матрос, а ещё один бездельник на борту мне не нужен. Я даже не ожидал, что он согласится. Староват он был для матроса. Да и кто решится на такое без опыта! Говорю ему, что через час отходим. Тут он мне признаётся, что денег при нём совсем мало и рабочей одежды нет. Я говорю ему, что мне от него служба нужна, а не деньги. Ну он и решился. Выдал я ему штаны, сапоги, куртку. Потом я провёл с ним береговые учения. Схватывал он всё на лету. Тогда я выдал ему матрас и указал спальное место на ящиках. И объявил ему: матрос Воробьёв зачислен в экипаж. А он мне: «Есть, мой капитан!» Я понял, что это он пошутил так. Но ни наглости в нём не было, ни робости, ни подобострастия. Вот чем он мне так понравился. Через час те четверо заявились, так они даже не заподозрили, что матрос у меня ненастоящий.

– А как же вы по его поводу портовые формальности улаживали?

– Какие формальности? Французский паспорт у него был настоящий. В Финляндии по поводу моей яхты всё было заранее улажено, никто и не посмел досматривать и проверять. А по дороге… По дороге мы заходили только в заранее указанные германские порты, где хозяйничали англичане. Да и то к английскому кораблю бортом швартовались, брали с него топливо и воду, продукты, если надо, и сразу же уходили. Даже портовые сборы не платили до самого Гельсингфорса.

– Как же вы, несколько недель без берега? Тяжело же!

– Восемь недель всего. Три недели туда без берега. Конечно, тяжело.

– А как остальные пассажиры?

– Как заявились, спустились в кубрик и ну водку жрать и в карты играть. У нас во флоте такое строго-настрого запрещено, но здесь они в своем праве: пассажиры, оплатившие проезд. Поэтому я смолчал. А как в море вышли, через пару часов позеленели они и слегли в койки. По очереди выползали наверх звать Нептуна и обратно уползали. Через двое суток оклемались, и ну снова водку жрать и в карты играть. Море им не нравилось, всю дорогу скучно им было в море.

– А Воробьёв?

– А ему скучать некогда было. Знай прыгай туда-сюда. Я его без дела не оставлял. Вот он про Нептуна и не вспоминал, даже когда нас в Северном море сильно поваляло. Простую вахту на руле я ему скоро начал доверять, себя берёг на ночную вахту, для узкостей и проливов. В остальное время он несложную работу под моим началом делал. Даже суп научился в шторм варить.

– А кстати, как вы пассажиров кормили?

Капитан довольно заулыбался:

– Вот тут они у меня попали, голубчики! В контракте не указано, кто их должен в дороге кормить. А раз так, пусть пассажиры сами оплачивают свое питание или сами готовят. Первые два дня им было не до этого, потом приползли ко мне за едой. Показал я им на плиту, готовьте мол сами. Не хотят! Я им и выкатил меню по ресторанным ценам. Поругались, два дня жрали консервы и сухари. Засрали весь гальюн до неприличия. Потом стали себе готовить по очереди, переругались между собой. Я всегда краем глаза приглядывал за ними и Воробьёву велел приглядывать, чтобы они пожар не учинили, остальное – их дело.

...

6 7 8

Премиум

(1 оценка)