Глава девятая

Владислав не знал, не видел внутренним взором, что произойдет, но ясно понимал – случится важное событие, изменившее столько судеб и ход истории. И это произошло.

Он тогда гостил у дяди Адама во Львове. Юноша любил тихую, мирную жизнь в семье младшего брата отца, ему нравилась и супруга Адама – Мария, тихая, кроткая молодая дама, невысокая, хрупкая. Дядя был майором польской армии, фотографом, решив пойти по стопам Станислава. И все же эти два брата являли собой две противоположности: старший – голубоглазый, темноволосый; младший полностью походил на мать – жгучий брюнет с большими карими глазами, смуглокожий. Также они разнились по характеру: Станислав – властный, строгий, не терпящий пререканий; Адам же был мягок и спокоен, ведомый. У Владислава с ним установились родственно-дружеские отношения, молодой человек чаще чем с отцом делился с дядей тайнами и мечтами, зная, что тот всегда поддержит и даст верный совет.

Однажды в один из дней – погожий, солнечный, Влад и Адам прогуливались по Львову. По дороге они шли мимо дворца, некогда принадлежащего отцу Жозефу. Почему-то сегодня Владиславу не хотелось идти по той улице, чувствовал он, как тугой комок сдавливает горло. Не успели они подойти к воротам, как услышали доносившиеся со двора истошные крики и удар ломающейся мебели. Несколько человек в неизвестной форме держали ворота нараспашку, остальные грузили в машину все самое ценное, что было в доме. Из дворца с воплем и проклятием выбежали двое слуг, пытающиеся остановить мародеров, но те сделали знак кому-то, из машины вышли двое с пистолетами в руках. Направив дуло в сторону испуганных слуг, неизвестные громко крикнули тем что-то на русском, после скрылись во дворце.

Широко раскрытыми очами, весь бледный от злости и испуга, Владислав хотел было кинуться с кулаками на вооруженных неизвестных, не дать поругать память дяди, но Адам вовремя схватил племянника за локоть, потянул в безопасное место. Сидя в укрытии, мужчина прошептал:

– Оставайся пока здесь и наблюдай, не лезь на рожон.

– Зачем? Они не смеют, не должны так поступать! Какое они имеют право осквернять светлую память дяди Жозефа? -хотел было крикнуть, но зашептал Влад.

– Жди. Когда они уйдут, мы все и узнаем.

Неизвестные, доверху нагрузив кузов необычайно дорогими вещами, уехали, оставив у распахнутых поломанных ворот испуганных, ошеломленных произошедшим слуг. Владислав и Адам вышли из укрытия, на одеревенелых ногах приблизились к дому покойного родственника. Слуги их узнали, пригласили входить. Сердце Владислава ёкнуло: страшная, ужасающая картина предстала перед его взором. Все самое ценное, что с таким трепетом собирал Жозеф Теодорович, было разграблено, а все ненужное им – поломано. Окна разбиты, двери вышиблены, на полу лежали осколки посуды и щепки от мебели. Жуткая картина апокалипсиса. Адам и Владислав уселись на уцелевшие стулья, со страхом и болью осматриваясь по сторонам: давно ли здесь царили мир и покой христианского бытия? Ныне не осталось ничего.

Владислав силился не закричать, не заплакать от отчаяния, тяжелое, тревожное предчувствие вновь родилось в его душе. Один из слуг принес гостям чай, поведал о случившимся:

– Коммунисты, прельщенные дьяволом, поначалу расправились с царем в некогда великой Российской Империи, ныне явились словно бесы сюда, дабы забрать эти земли под свою руку.

– Какого черта им понадобился дом отца Жозефа? – воскликнул разозленный Адам, отставив чашку чая в сторону.

– Им нужен был не этот дом, а тело нашего архиепископа. Прошлой ночью враги явились на кладбище, при свете фонаря рылись в могиле святого отца. Как огромные страшные крысы под покровом ночи вскрыли гроб, но не нашли святых останков. Благо, ученики отца Жозефа из числа монахов, ранее предупрежденные, в тайне перезахоронили тело в чужой могиле, чтобы враги не смогли отыскать его.

Влад молча слушал слугу. Страшные слова его горькими каплями падали на его сердце, жгли, причиняя боль. Вечером того же дня юноша поспешно засобирался домой, томимый каким-то непонятным странным предчувствием. В Кременце его поджидали отец и мать, сестра и брат. Они рассказали, что коммунизм ворвался словно ураган – порывистый, смертельный на эту землю и теперь город да и вся восточная Польша присоединена к Украине, а Украина вошла в состав Советского Союза. По указу большинство поляков будут перенаправлены в Сибирь и Дальний Восток, на русский север, но так как Шейбалы армяне, их не тронут, но получить паспорта другого государства нужно как можно скорее.

Рано утром вся семья отправилась в паспортный стол – менять старые документы на новые, советские. Полдня они простояли в очереди, в душном коридоре. Люди как дикие звери ругались, чуть ли не дрались за место в очереди; кто-то ушел, кто-то пытался ложью пробраться без ожидания. Владислав глядел на все это со стороны и ему почему-то стало страшно, он томился, устал, ему хотелось есть, но вместо этого юноша остался дожидаться своей очереди. Наконец, через три часа он вошел в кабинет, в котором стояли два стола, полки в углах были завалены кипой желтых бумаг, каких-то коробок, папок. Владислав робко прошел к столу, за которым сидела темноволосая тучная женщина в очках, ее грозный, недовольный взгляд скользнул по вошедшему, грубо кинула:

– Садитесь, молодой человек. Документы.

Трясущимися руками, разволнованный под строгим взором женщины, Владислав протянул польский паспорт, та так и вырвала без совести документ, а открыв, ехидно усмехнулась, спросила:

– Шейбал Владислав-Рудольф, ну и имя. Кто хоть по национальности? Еврей?

– Армянин, – ответил юноша, сжав в волнении пальцы в мокрых ладонях.

– И чего к себе на родину не уезжаешь? В Европе лучше?

– Это не я решаю, а отец.

– Отчество какое у вас?

– Что, простите?

– Отчество, имя отца назовите.

– Станислав Шейбал.

– Хорошо. В советстком паспорте у вас будет записано так: Шейбал Владимир Станиславович, национальность – армянин, год рождения 12 марта 1923 года. Распишитесь, – она подала ему бланк, он быстро поставил свою подпись, желая поскорее выйти из кабинета. Перед уходом он услышал голос паспортистки:

– В течении месяца паспорт будет готов, об этом узнаете на стенде.

– Спасибо, до свидания, – Владислав чуть ли ни бегом вышел из кабинета, радостный, что, наконец, все решено.

ЧАСТЬ 2

Глава первая

Какая-то непонятная тревога нарастала изо дня в день. Люди понимали, чувствовали, что враг-захватчик придет. Рериховцы, установив власть в немецких землях, пошли войной на восток – на соседние государства, и главным их противником был сильный обширный Советский Союз. Шейбалы ненавидели коммунизм, но теперь, оказавшись гражданами Украины, а, следовательно, и гражданами Союза, молились о том, чтобы в этой войне Германия потерпела бы крах.

Владислав слышал от знакомых, от родственников матери, в каком бедственном положении оказались поляки. Немцы, лишая их жилищ, отправляли несчастных в плен. Юноша внимал в происходящее и его сердце сжималось от горя. Он не был по крови славянином, но искренне дружил, поддерживал теплые отношения и с русскими, и с украинцами, и с поляками. И ему не хотелось, чтобы эти народы были уничтожены. После уроков они с Катаржиной убегали от посторонних глаз, долго без слов сидели, прижавшись друг к другу, ясно осознавая, что мира не бывать на этой земле.

– Что будет с нами со всеми, Влад? Я не хочу умирать, – говорила девушка и голос ее дрожал.

– И я не хочу. Никто не хочет расстаться с жизнью, лишь глупцы, – отвечал он ей.

Однажды утром по улицам Кременца раздались протяжные голоса, преимущественно женские. Многие жители выходили из домов, у обочин наблюдали за беженцами из пограничных сел и деревень. Толпа несчастных несли за плечами свои пожитки, на руках матерей громко плакали испуганные голодные дети. Станислав вместе с домочадцами вышли за ворота, широко открытыми от ужаса глазами провожали беженцев. Одна оборванная немолодая женщина с потемневшим от пыли лицом подошла к ним, словно с того света воскликнула каким-то страшным-непонятным голосом:

– Уходите, бегите, иначе вы все погибнете, – и с пустым взором пошла дальше.

К Станиславу повернулся Влад, прошептал:

– Что будем делать, папа?

– Не знаю, сын мой, не знаю…

Ночью в городе раздались взрывы, где-то в двух кварталах началась стрельба, потом пронесся истошный человеческий крик и все разом стихло. Пользуясь передышкой, Шейбалы собрали все необходимое и спустились в подвал. Там было сыро и холодно, пахло плесенью и мышиным пометом. Бронислава раздала всем теплые одеяла – они служили как бы защитой от холода. Вдруг где-то неподалеку упала бомба на один из соседских домов. Земля колыхнулась, по ней пробежала дрожь как во время землетрясения. В ушах зазвенело и на секунду пространство как бы упало в колодец: ничего не было слышно кроме давящего звона. Вторая бомба упала совсем рядом, возможно, во двор. Дом задрожал, но устоял. Владислав в страхе сжался на полу, усевшись подле матери. Более отчаянный Казимеж притиснулся к щели, старался разглядеть что творится из вне, но Станислав грубо потянул его за локоть вниз, пригрозил:

– Не суйся, снаружи опасно. Нельзя, чтобы нас заметили.

Так они просидели полночи. Когда все стихло – стало так спокойно, будто весь мир исчез, оттого в душе поселился страх. Станислав сделал всем знак выходить наружу. Выбравшись из старого подвала, они заметили полуразрушенные ворота, сам дом остался цел, если не считать выбитых окон. Войдя внутрь, семья принялась подметать пол, выносить осколки стекла в конец сада. Никто не спал. Все боялись, чего-то выжидали.

Последующие дни взрывы и стрельба повторялись. Половина горожан оказались под завалами. И вот ночью раздались новые волны огня и пламени, всю улицу застилал удушливый смрадный дым. Шейбалы оставались в подвале – там хотя бы было безопасно. Что-то подсказало Владиславу – то ли внутренний голос, то ли какое-то чутье, что необходимо выбираться, скрыться где-нибудь в саду, вдали от дома, он уже собрался было вылезать наружу, как гневный голос отца, которого он боялся, остановил его:

– Куда ты направился, Владимир?

– Нам следует уходить и поскорее, – ответил тот торопливо.

– Мы никуда не пойдем, переждем здесь – в безопасности, и ты тоже.

– Но, отец, мне… я чувствую… – начал было Влад, но замолчал, не желая ругаться с родными.

– Я предупреждаю тебя, – Станислав погрозил пальцем у лица сына, сдерживаясь, дабы не закричать на него, -мне не нравится, когда ты…

Мужчина не успел договорить: взрыв произошел как раз подле дома. Словно рев дикого зверя над головой пронеслась волна как при землетрясении и все услышали звук падающих досок и кусков черепицы. Никто не проронил ни слова, лишь в ужасе ожидали, что будет дальше. Секунды растянулись в минуты – наступило безвременье. Вдруг где-то в саду раздались голоса, несколько человек, громко смеясь, переговаривались на немецком языке. Их шаги становились все ближе и ближе. Немцы вошли на крыльцо дома, что-то выломали, их голоса растворились где-то внутри дома. Все еще пребывая в ужасе и растерянности, Станислав приблизился к младшему сыну, схватил его за плечи, затряс:

– Ты предвидел это? Правда?

– Да, предвидел, а ты мне не верил, – в голосе юноши звучала досада, он из последних сил сдерживался не заплакать, – ты мне никогда не верил…

– Прости, сынок, – мужчина обнял его, чувствуя глубокую вину перед ним.

Казимеж приблизился было к выходу, дабы удостовериться в том – ушли враги или нет, как вдруг заметил прямо перед глазами ноги, обутые в черные высокие сапоги. Незнакомец откинул несколько досок, посветил во внутрь подвала: там, в страхе прижавшись друг к другу, сидели бледные от ужаса пять человек. Немец сплюнул, с издевательским смехом направив пистолет на них, сказал:

– Коме, коме. Шнеле, шнеле!

Шейбалы на одеревенелых ногах один за другим выбрались из подвала под присмотром вооруженного гестаповца. Взору их предстала страшная апокалиптическая картина: ворота были полностью выломаны, верхний этаж дома сильно накренился в сторону, готовый вот-вот рухнуть на земь, окна и двери выбиты. Из дома на крыльцо вышли еще двое, неся в руках самое ценное. Их товарищ указал на Шейбалов, проговорил:

– Прятались, проклятые.

– Ничего, скоро решим, что с ними делать, – ответил другой.

Станислав ждал своего часа, мозг его начал работать с удвоенной быстротой. Дабы спасти семью, за которую он был в ответе, художник проговорил:

– Отпустите нас, мы уйдем в Польшу, в Варшаву.

– Как так? – вопросил гестаповец, играя в руках пистолетом для устрашения. – А разве вы не армяне, ради которых мы и пришли сюда? Знаешь, что мы делаем в вашим народом, нет? Мы их сжигаем живьем, в газовых камерах!

Станислав побледнел. Он окинул взором семью – все они стояли словно приговоренные к смерти, ни сказать, ни сделать ничего не могли. Мужчина осознал, что есть последний способ – еще один шанс спасти родных, и тогда он проговорил низким голосом:

– Мы не армяне, а поляки. Фамилию Шейбал я унаследовал от предка-шотландца. Мы хотим вернуться домой.

– По-моему он врет, – проговорил один, – посмотри на их лица – какие они поляки?

– А если говорит правду? – возразил другой.

– Правда или нет, все без разницы. В любом случае им не жить, скоро от Польши камня на камне не останется.

– Что делать тогда?

– Пусть собирают свои вещи и убираются.

Один из немцев повернулся к Станиславу, глаза его были злы и жестоки.

– Послушай, – сказал он, – правду ты говоришь или лжешь, не наша забота. Собирай вещи и уходи куда хочешь, но только без шуток.

Станислав в душе возблагодарил Бога, они были спасены. Хотя бы на некоторое время. Собрав лишь одежду и несколько книг, Шейбалы покинули Кременец. Когда они выходили на крыльцо с котомками за спиной, тот немец вновь приблизился к Станиславу, пригрозил:

– Ты будешь вместе с остальными переходить границу как открытый заложник. Если кто-либо из вас обернется назад или опустит руки, мы будем стрелять.

– Если не согласишься на такие условия, мы убьем одного из вас. Ну, скажем, вот этого мальчишку, – гестаповец подошел к Владиславу и, схватив его за волосы, резко потянул назад, приставив к кадыку нож.

Ноги Владислава подкосились, он затаил дыхание, боясь сделать хоть одно движение. Бронислава истошно закричала: не могли вынести материнские глаза такого. Чуть ли не падая на колени перед немцами, обезумевшая от горя и страха за сына, женщина протянула руки, с мольбой просила:

– Убейте лучше меня, но только не моего мальчика! Он же еще ребенок.

– Молчи, женщина, иначе мы убьем на твоих глазах всех ваших выродков! – закричал гестаповец, но юношу отпустил.

Бронислава, плача от радости, притянула сына к себе, прижала к груди. Станислав глянул на родных, его лицо посерело от перенесенного потрясения, не меньше жены он испугался за жизнь сына, но не признался в том никому, даже виду не подал. Чужим, словно из далекой пещеры голосом – низким, глухим, он проговорил по-русски:

– Покуда мы не достигнем Варшавы, то ни одно армянское слово не должно быть произнесено из ваших уст, даже между собой, – взглянул на Влада, добавил, – особенно это касается тебя. Только так мы останемся в живых.