Мадлен

Мадлен, как называла Мадину старшая сестра, осторожно срезала стебли уже начавших распускаться первых роз. Она улыбалась самой романтичной улыбкой, которую можно себе только представить, и в её больших карих глазах отражалось то умиротворение, которое рождает созерцание совершенной красоты.

В позолоченной дымке летнего утра, рассеянной в маленьком ухоженном садике, молодая женщина напоминала воздушное создание с полотен Ренуара. Солнце высвечивало пряди её каштановых волос, играя мазками на нежной коже лица, подчёркивая правильность черт и отражаясь в ослепительно–белой улыбке.

Впрочем, сама Мадлен до конца никогда не понимала своей красоты и не придавала ей большого значения, что только добавляло ей какой–то французский шарм и естественную изысканность, тонко подмеченную сестрой.

Букет, между тем, получился пышным и ослепительно красивым.

– Девочкам на кафедре понравится, – еле слышно произнесла молодая женщина, ещё и ещё раз осматривая цветы восхищённым взглядом. Прозрачный целлофан гибко охватил букет со всех сторон, и нарядный бант привычно завершил начатое дело.

И вот уже стильные каблучки Мадлен застучали по тротуарной дорожке, ведущей к общественной остановке, на которой с утра скапливалось большое количество разнообразного транспорта. Дойдя до конца своего переулка имени Розы Люксембург и намереваясь перейти на другую сторону проезжей части дороги…

– Доброе утро, Мадина, – услышала Мадлен и обернулась.

– И тебе доброе, – извинительно улыбнулась она соседке напротив, которая с утра уже подметала дорожку около своих ворот.

– Извини, на работу опаздываю… Бегу, никого не вижу. Как у вас дела? Дома всё в порядке?

– Спасибо, хорошо. А у вас?

– Тоже неплохо. Ладно, Зарема, я побегу. Вечерком ещё увидимся.

– А веник кому? Празднуете что? – не сдержала любопытства соседка.

Мадлен как будто споткнулась об эти слова. Она сначала хотела сделать вид, что не расслышала их, но посмотрела на свой изумительный букет, и её охватило чувство обиды. Она перевела выразительный взгляд на пыльный веник в руках Заремы и тонкая улыбка едва коснулась её губ: "Ну, не все же веники в одни руки, добром нужно делиться…, особенно по праздникам." И одарив соседку обворожительной улыбкой, она продолжила свой путь.

Хорошо, что Мадлен не могла видеть взгляд, которым провожала её Зарема: "Можно подумать… Корчит тут из себя!… Что ты есть-то?!" – прошипела Зарема ей вслед и с такой силой зашвырнула веник во двор, что перепуганный кот, мирно дремавший на пороге, проснулся и, не сразу поняв причину шума, предусмотрительно выгнулся пушистым ирокезом.

Всю оставшуюся дорогу Мадлен размышляла о природе человеческой бестактности, логически придя к выводу, что по сути-она является следствием определённой душевной чёрствости, уходящей корнями в людскую необразованность.

Отдавшись полностью своим мыслям, женщина и не заметила, как оказалась на остановке рейсового такси. В эти ранние часы микроавтобусы заполнялись довольно быстро и отъезжали один за одним. Она удобно устроилась на первом сидении за водителем и, обхватив цветы одной рукой, раскрыла сумочку, ища в ней кошелёк.

– Девушка, – обратилась к ней усевшаяся рядом женщина, – как-нибудь приберите цветы, а то мне прямо в лицо.

– Да-да, минуточку. – Мадлен оплатила проезд и переложила букет в другую руку. Недовольной оказалась женщина лет шестидесяти, достаточно тучная, с таким высокомерным выражением лица, как будто весь мир был ей что–то должен.

– И кто возит такие огромные букеты в общественном транспорте? Удобнее было бы в такси…, – Лёгкое удивление отразилось на лице Мадлен.

– Потому–то я в такси, и мне очень удобно, – подытожила она. Женщина недовольно поджала губы и хотела что-то добавить, но в тот самый момент водитель объявил, что машина отъезжает и попросил поплотнее закрыть двери салона. Размолвка разрешилась сама по себе, не успев как следует начаться.

За окнами поплыли дорожные картины: новостройки, скверики, улицы, частные дворики-всё хорошо знакомое, но от того не менее интересное для Мадлен. Иногда она принималась разглядывать свой букет, и в её глазах всякий раз вспыхивала радость. В какой-то момент она почувствовала на себе пристальный взгляд. Мадлен повернулась и буквально столкнулась с недобрым, раздражённым взглядом сухощавого старика, укутанного в не по сезону тёплую куртку. На голове у него красовалась высокая папаха, которая держалась, в прямом смысле слова, на его оттопыренных ушах, которым их царственная ноша была явно не по силам. Застигнутый врасплох, колючий взгляд мужчины юркнул в сторону, но через короткое время опять стал коситься то на цветы, то на саму Мадлен.

"Да что сегодня не так с этим букетом?!…"– мысленно возмутилась начавшая терять терпение молодая женщина: "Похоже сегодня кроме моих цветов никого ничего не интересует. А старик-то какой злющий…"

Только теперь Мадлен внимательно огляделась. Окна машины, кроме передних, наглухо были задёрнуты грязными шёлковыми шторками, от чего свет в машину почти не проникал. Все ехавшие, как по договорённости, были одеты в чёрные или почти чёрные вещи. Их безрадостные лица серыми пятнами проступали в полусумраке и навевали грусть. Но больше всего озадачивало выражение их лиц – это было ничем не скрываемое недовольство.

Привыкнув к сумеркам, Мадлен стала различать неприязненные взгляды, которые цепкими пауками расползались по её цветам, переползали на одежду, взбираясь по завиткам волос, ощупывали лицо и опять спускались вниз. В какой–то момент цепкие пауки взглядов натыкались на её открытый ясный взор и боязливо рассыпались в стороны. Мадлен, чуть улыбнувшись, отвернулась к окну.

Внешне она казалась спокойной, но душу как будто придавила серая тень. Настроение стало никаким, и в голове пульсировала только одна мысль: "Скорее бы добраться." Но минуты казались бесконечными и создавалось впечатление, что эта поездка не закончится никогда.

Но вот замелькали знакомые очертания пригорода Назрани.

– Будьте добры, остановите, пожалуйста, около университета,– зазвучал её мелодичный голос, и все как будто встрепенулись. Никто уже не пытался скрыть своего интереса и откровенно-назойливо разглядывал каждую деталь в облике молодой женщины.

Мадлен осторожно переложила букет в левую руку и, не поднимая глаз, как будто она в чём–то провинилась, вышла на остановку, переполненную шумными студентами.

От яркого солнечного света она зажмурилась и с наслаждением глубоко вздохнула.

– Здравствуйте, Мадина Исраиловна! Здравствуйте. – сыпалось со всех сторон. Букет и пакеты с литературой поплыли по рукам. Всё двигалось, смеялось и шумно увлекало её к главному университетскому корпусу.

– Здравствуйте и вы, – как-то по-особенному произнесла Мадлен.

А молчаливая маршрутка покатилась дальше. В ней больше не было молодой, изящно одетой женщины, окутанной волшебным дыханием роз. Всё слилось в единую тёмную массу. Но если бы вы могли заглянуть в глаза каждого пассажира этой маршрутки, то заметили бы в них отблеск нечаянной мечты.

Штрихи к портрету бытия

Забрезжит свет. И розовый вуаль

Как будто жизнь вдохнёт в темнеющую даль,

Рассеет призрачность туманной дымки,

И заиграет мира солнечная грань.

О… времена разрушить могут всё,

Оставив жизни дней пустое полотно,

Но не разрушить им людскую глупость,

De facto-даже им не всё разрешено.

Причина состоянья тупика

Есть по себе сама или есть в нас она?

И если изменить нам жизни ленной образ,

То чем дополнится немая пустота?

Таинственно–волшебные одежды бытия

Свои играючи скрывают тайны от меня.

И как бы ни старалась я совлечь покровы,

Мне не под силу-так материя прочна.

5. Сеть мелькающих дней на заре сплетена,

Нам её никогда не покинуть силка,

И ответ нам придётся держать горемыкам

В день последний и страшный большого суда.

6. Мир есть таков, каков он есть, что не исправить.

Зачем на этот счёт самим себе лукавить,

Стараясь всякий раз его переменить?

Не лучше ль с Богом всё как есть оставить.

7. Иначе жить нельзя: ты отойдёшь от сутолоки дня

И станешь мудрецом. Одержишь временный успех,

Став пламенным борцом. Или поддавшись мерному теченью жизни,

Жующим без конца стареющим ослом.

8. Этот мир, что создали для нас Небеса,

Не имеет начал, не имеет конца.

Нам бы жить с ним в согласье по вечным законам,

Не стараясь его подогнуть под себя.

9. Отринув толщу долгих–долгих лет,

Себя я вижу босиком и золотой рассвет,

Круженье лепестков под тихий шёпот ветра,

Что говорил: "Тебя счастливей нет."

10. О, любовь… Дуновению ветра верна,

Ты обманчивой тенью пленяешь сердца,

Что тебе от страданий несчастных влюблённых,

Или в выборе жертв ты сама не вольна?

11. Нас растили ушедшие вдаль времена.

Они в нас. Их лелеет и помнит душа.

Но надолго нельзя в их тени оставаться,

Чтобы призраком дней наша жизнь не прошла.

12. Мир материи должен иметь эталон.

Каждой вещи цена-так положено в нём.

И не денег вина, что они умным средство,

А для глупых 0 есть цель, в обороте своём.

13. Если спор разыгрался, как пламя огня,

Если в споре горячем не видно конца,

Значит суть разночтенья не ясна обоим,

Значит истина в споре двоим не видна.

14. Не сто́ит мир твоих усилий и потерь.

Каким он был-таким остался и теперь.

Воспользуйся им как прекрасной вещью,

Тебе не изменить его, поверь.

15. Проходит всё: привязанность и зло,

Любовь и ненависть, распутство и добро;

Да что там… Жизни дни проходят,

И мы проходим с ними заодно.

16. Обещала весна лучезарность тепла,

Пышный цвет и любовь обещала весна,

Грезил я от неё предвкушения счастья,

Но слезами дождей прощалась она.

17. Шёлк розы лепестков в дыхании прохлады.

Как совершенны линии её наряда.

Здесь сдержанность величия во всём:

Спокойствие и отстранённость взгляда.

18. В сути вещь в этом мире не значит ничто,

И поэтому временна-так суждено.

Но чтоб всё уравнять в этом истинном мире,

Дух бессмертен, он-есть суть основа всего.

19. Власть времени-есть безысходный закон,

За ним всегда урок, за ним всегда урон,

И только перед ним мы все равны и слабы,

Конец ознакомительного фрагмента.