Утро

Рэншен, как обычно, пришла на работу пораньше. Ведь мало было добраться до работы, надо было еще суметь открыть калитку. Нет, если на ней висел замок и его механизм не примерз намертво из-за попавшей в него влаги, а затем ударившего мороза, то все было ничего. А вот если придется минут десять отогревать его в руках… То это, несомненно, потеря времени. А оно утром дорого. Ко всему прочему, человеческие обитатели ветеринарной станции зачастую вообще забывали, уходя, повесить этот самый замок на калитку, и тогда оную заматывали чем придется: вставляли в дужки калитки кусочки сломанных веток, опавших с деревьев; заматывали части калитки на сорванный тут же, у ворот, сухой стебель полыни или другой какой травы; или завязывали на брошенную у ворот станции, неаккуратным посетителем бахилу. Иногда в ход шла резинка, снятая второпях с волос кого-нибудь из сотрудников станции. Чтобы размотать или разрезать сии приспособления, требовалось время. А его утром всегда не хватало.

Да и накопленный за вечер мусор надо было собрать и вынести на помойку, подготавливая место для очередного потока посетителей с очередным же выбросом мусора врачом в урны после каждого из них. Се ля ви, как говорят французы. Но где люди, там и мусор. Тем более люди с больными животными. Так что, чтобы врач мог лечить, надо, чтоб у него было свободное место, куда можно было бы бросать клоки сбритой шерсти, кровавые бинты, салфетки, пропитанные гноем, и ампулы от использованных лекарств. И поскольку посетителей через маленькую клинику проходило много, то и сбор мусора по утрам отнимал достаточно много времени.

И это не говоря о том, что с утра надо было успеть намыть полы, которые чистотой совсем не блистали. И потому, что это в принципе была клиника, куда шли с животными, в том числе из частных домов; и потому, что почва на пустыре, через который проходили посетители, чтобы попасть на станцию, была супесчаной, так что на ногах и лапах посетителей в клинику приносилось достаточное количество песка и грязи. На полу все это смешивалось со слюной и шерстью лохматых друзей человека и доставалось Рэншен, «на отмыв» (как она сама это называла). А «отмыв» полов тоже требовал времени. Так что санитарка торопилась. Да и это была первая смена после смены Циры, так что полдня отходняка было гарантировано. И пока организм не осознал, что открывшаяся входная дверь гарантировала не истошный крик Циры:

– Е…ть-колотить, Рэншен!

А тихое (Николаша вообще редко повышал голос):

– Рэншен, здравствуй.

И был в рабочем тонусе, надо было успеть все сделать до начала смены. Потому что потом наступал «расслабон», как говорила Абело, и шевелиться сил просто не было. Нет, нельзя сказать, что П…а как-то обижала коллектив или «докапывалась» до них, но ее постоянная нервозность, возбудимость, злость, ее вскидывание при малейшем шуме (при открывании входной двери та вздрагивала так, что аж подлетала на месте, приземляясь мимо стула), ее мнительность – любой самый доброжелательный или просто нейтральный взгляд посетителя вызывал подозрения, что на нее как-то не так смотрят, ее срывы на людей без всякой причины при самом невинном вопросе, обращенном к ней, ее хлопанье дверьми с силой, которую в этом небольшого роста создании трудно было предположить, очень выматывали нервную систему сотрудников. Да им еще и приходилось постоянно сглаживать впечатления посетителей от такого не совсем обычного поведения врача.

Одним словом, когда организм осознавал, что сегодня не она, то он просто впадал в прострацию и замирал. Так что полдня сотрудники клиники пребывали в нерабочем состоянии. Вот до этого самого состояния и надо было успеть поработать, дабы Николаша мог спокойно начать прием. Рэншен уже домывала холл, когда услышала сбоку шелест. Она приостановилась, вертя головой. Клиника была закрыта, так что кроме нее тут никого не было. Она это точно знала, так как обошла, открывая роллеты на окнах и собирая мусор из урн, все кабинеты. Звук не повторялся. Но по станции поплыл запах печеных пирожков с капустой. Санитарка в недоумении выпрямилась, задумчиво оперевшись на швабру. Пирожков она точно не приносила, и никто не мог принести – не было еще никого на станции. Она первая. И она одна.

В холле и прилегающих к нему коридорах замигали лампы, создавая в клинике то ли интимную обстановку, то ли цветомузыку, как на танцполе (о кадрах из фильмов ужасов санитарка честно пыталась не вспоминать). Тем не менее Рэншен слегка напряглась. Конечно, понятно, что лампы давно не менялись, да и перепады электричества в Краснопутиловске бывали часто, так что ничего особенного в мигании ламп не было. Правда, перепады в энергосистеме города не объясняли запах пирожков, но последнее можно было списать на глюки, вызванные утренним желанием организма поесть, как попыталась убедить себя санитарка, снова берясь за швабру. Едва она провела тряпкой по кафельной плитке, как слева снова раздался шелест плаща (именно так организм идентифицировал раздавшийся звук), затем звук, словно его сняли и бросили на какую-то поверхность (то ли кровать, то ли спинка стула). Выпрямившись во весь рост и нервно сжимая швабру двумя руками, Рэншен поняла, что единственное, чего ей сейчас очень хочется, притом практически непреодолимо, так это бросить все и рвануть прочь. Вот только она никак не могла определиться: куда именно ей хочется убежать? На улицу? Так там холодно. Да и что она объяснит пришедшим на работу врачу и лаборанту? Как объяснит свое нахождение на улице? В кабинет? Там так же страшно, как и в холле. На кухню? Но плащ сняли и разложили именно со стороны прохода в коридор, ведущего на кухню. Тем более страшно.

«Да и работаю я тут, – так и не определившись, решила санитарка. – Не от безделья же сюда зашла. И полы надо намыть. Иначе как врачу работать?», – попыталась она мыслить логически. Решительности остаться в здании эти зрелые рассуждения прибавили мало, но помогли поднять голову чувству долга, так что, подбодрив себя этой мыслью, Рэншен налегла на швабру и тонким, срывающимся голосом (надо же было придать себе мужества), чуть заикаясь, фальшиво запела:

– Паруса по ветру… (что-то там). От дождя карета… Плащ от холода… Где-то там (чего-то), на краешке Земли…^[1] – пение помогло. И полтора метра пола были домыты. – Вот она – великая сила искусства, – чуть патетично сообщила сама себе санитарка, подхватив ведро в одну руку, а швабру в другую и отправившись на кухню, порушенная нервная система и раннее утро настоятельно требовали заправить организм кофе.

Хлопнула входная дверь. И с порога раздалось:

– Рэншен, здравствуй, – это на работу пришел Николаша.

Санитарка с облегчением вздохнула – жизнь налаживалась. К концу утреннего кофе-брейка пришла Абело. Все, что угодно, но прийти на работу вовремя было выше сил лаборанта. Она появилась на пороге кухни в норковом полушубке, тоненькая, изящная, ухоженная, прижимая к себе черный кожаный рюкзачок, со словами, произнесенными чуть капризно – томным голосом:

– Рэн, привет. Вы же попьете со мной кофе?

Санитарка согласно кивнула головой. Че спорить-то по пустякам? Тем более чего-чего, а кофе утром много не бывает. Выпив кофе с бутербродами, они молча сидели на кухне, облокотившись спинами на стену и не мигая глядя прямо перед собой, куда-то в одну точку.

Наступил ОН – отходняк.

Несколько раз на кухню заходил Николаша, вставал напротив них, изучающе-озабоченно глядя на ушедших в нирвану сотрудников. Сотрудники, однако, взгляда с какой-то одним им известной точки в пространстве не отводили, на него не смотрели и молчали. Так что врач, просто убедившись, что все живы, тяжело вздыхал и молча уходил обратно, в кабинет приема. Заглядывая на кухню через некоторый промежуток времени и заставая все ту же картину, Николаша вздыхал еще тяжелее и молча отправлялся обратно – работать.

Наступило время обедать. Врач зашел на кухню, достал из холодильника прозрачное пластмассовое ведерко и поставил разогревать. Коллектив сидел молча, не меняя позы и не моргая, глядя куда-то вдаль.

По кухне поплыл запах чего-то мясного. Рэншен и Абело синхронно скосили глаза на ведерко, стоящее на коленях у врача. То, что в нем находилось, трудно поддавалось идентификации – этакая беловато-коричневатая масса чего-то. Но пахло вкусно. И коллектив зашевелился, усиленно принюхиваясь. Глаза обрели осмысленное выражение.

– Это у тебя чего? – поинтересовалась лаборант у Николаши.

– Пюре. Хочешь? – протянул ей ведерко врач.

– Нет. У меня суп, – сообщила Абело.

– Рэншен? – уточнил Николаша.

– Спасибо. У меня есть еда, – вежливо отказалась санитарка. Во-первых, еда действительно была, а во-вторых, бесформенное нечто, чем обедал Николаша, доверия не вызывало. Да и вообще, не объедать же человека. Ему ведь еще весь день работать.

Николаша радостно оглядывал копошащийся около холодильника коллектив. Жизнь входила в нормальное русло. На кухне мигнул свет.

– Напряжение скачет, – заметил врач.

– Угу, – ответила Абело.

Санитарка молча выпрямилась и внимательным взглядом окинула мигающие лампы. За окнами серело. В холле хлопнула входная дверь.

– У вас что? Обед? А мне только справочку. Может, выпишете быстренько? – затараторила возникшая на пороге кухни высокая, с пухлыми розовыми губами на пол-лица блондинка со шпицем на руках.

Трое синхронно, молча, исподлобья посмотрели на нее (и взгляд этот не был добрым). В воздухе повисло выразительное молчанье. «Та жизнь. Все идет своим чередом», – размышляла Рэншен, хмуро глядя вслед быстро ретировавшейся блондинке.

Коллектив вернулся к прерванному занятию – обеду.

Замок

– Где ваши люди?! – строго поинтересовалась начальница у Абело по телефону.

Та было хотела гордо ответить:

– Наши люди везде! И имя им – хачики! Больше только китайцев. Но они пока не наши люди, – но передумала, промолчав.

В конце концов, юмор начальница бы не оценила, уж очень ей хотелось выполнить, а лучше – перевыполнить план, спущенный на маленькую станцию сверху. Мешало же выполнению «громадья планов»^[2] отсутствие посетителей, что начальство и наблюдало по камерам видеонаблюдения. Ну, а что поделать, коли на дворе майские? И народ рванул на дачи: сажать картошку, готовить шашлыки, разгребать прошлогоднюю листву – отдыхать на природе, одним словом. Так что холл для посетителей пустовал, что очень не нравилось руководству и совершенно не волновало предполагаемых посетителей, находящихся на своих садовых участках вместе со своей же живностью.

– Ничего, – целиком засовывая в рот ватрушку, с набитыми щеками утешил лаборанта Микула. – Зато они потом с клещами к нам прибегут. Снимать гроздьями будем, – прошамкал он, пережевывая сдобу.

Абело с интересом посмотрела на покрасневшего от натуги, с двумя надувшимися пузыриками слюней в уголках рта фельдшера, щеки которого начали слегка выпирать из-за ушей и… решила не спорить: а то еще подавится. Че тогда она делать будет? Потому, вздохнув, произнесла:

– Ну не сгонять же их сюда под дулом автомата?

Микула согласно замычал, кивая головой.

– Скажи лучше, что с замком от ворот делать будем? – вспомнив о наболевшем, поинтересовалась лаборант.

– Надо Ножикову позвонить, – пробурчал Микула, пытаясь запить ватрушку минералкой. Резко открытая минералка вспенилась и облила фельдшеру штаны в самом интересном месте. – Пусть замок новый привезет. Он же завхоз, – развил свою мысль Микула, тщетно пытаясь высушить брюки с помощью прыжков на месте с одновременным потряхиванием штанов с помощью свободной руки. Абело с подошедшей Евгенией Никитичной с интересом наблюдали за этими манипуляциями.

«Что делает фельдшер?» – прислало эсэмэску заинтересованное начальство.

– Ритуальный танец по привлечению клиентов исполняет, – буркнула врач.

«Штаны сушит», – честно написала лаборант.

«Зачем?» – еще больше заинтересовалось начальство.

– Обмочил со страху, узнав про ваши требования, – хохотнула Евгения Никитична, жалея, что нельзя прямо тут затянуться сигаретой.

«Облился водой. Случайно», – просветила Абело руководство, ловко и быстро набирая буковки СМС на экране смартфона. Начальство ничего не ответило. Видимо, изучало свойства воды и возможные причины ее попадания на штаны. Тем временем Евгения Никитична набрала номер завхоза:

– Так, Паш, у нас утром на воротах замок не открылся. Микула дужки откручивал, чтоб на станцию попасть. Приедешь? Хорошо, – подвела она итог беседы.

Надо заметить, что ветеринарная станция находилась за высоким, трехметровым забором на пустыре, который, в свою очередь, находился на окраине Краснопутиловска, который, правда, входил в черту города, именуемого Санкт-Петербургом. Так что заевший замок вызывал определенные проблемы, ведь помочь открыть его особо было некому. Слишком долго ехали бы мастера с городской станции, а народ в Краснопутиловске проживал нервный (возможно, на эту нервозность сказывалось близкое залегание радона, как гласила местная легенда, а возможно, «сюда из центра расселили всех е…ых», как считала Цира); но, какова бы ни была причина душевной вздернутости клиентов, а станцию лучше было открыть вовремя. Что Микуле с трудом, но удалось сделать. Однако проблему сломанного замка в целом это не решало. Посему на станцию и был вызван завхоз.

Хлопнула входная дверь, и на пороге появился клиент, вернее, клиенты. Вошли мужчина и женщина, последняя сообщила, что они привезли собаку на эвтаназию:

– Вы ее делаете? – спросила женщина.

Получив утвердительный ответ, посетители отправились к машине за собакой.

– Евгения Никитична, упокоите? – обратился Микула к врачу.

– Не, а вот че сразу я? – хмуро поинтересовалась врач. – Я в душе, может, принцесска, а ты меня в киллеры… – вздохнула она, оглядев стоящих напротив нее фельдшера и лаборанта.

Микула с невозмутимым видом надкусил извлеченное из широких штанин яблоко. Абело с видом только что вышедшего из пустыни человека, попивала из бутылки его минеральную воду. Поняв по философски-отстраненному виду коллектива, что сочувствия и понимания она не дождется, Евгения Никитична отправилась в Хирургию. Надо было достать шприцы, набрать в них лекарства и приготовить черный мешок. Вернулись клиенты, ведя на поводке прихрамывающего восточноевропейца с огромной опухолью на лапе.

– Саркома… – грустно пояснил хозяин.

Микула вздохнул. По кабинету поплыл сладковато-приторный запах рака.

Введя наркоз и отпустив хозяев, врач ввела лекарство, освобождая пса от боли. Тот глубоко вздохнул и затих. Затем они вдвоем с фельдшером, положив собаку в мешок, отнесли тело в морг. Дверь холодильника защелкнулась за еще одним отстрадавшимся зверем. Едва успев прикрыть дверь морга, они увидели монументально-грузную фигуру завхоза. Радостно прихрюкивая, тот с порога сообщил, что снял замок с сарая на «Нарвской» и привез его им. Трое с подозрением смотрели на ржавое нечто, находящееся в огромных ручищах завхоза.

– И это работает? – скептически уточнила Абело.

– Да… – искренне заверил всех завхоз. Затем, сопя и похрюкивая на ходу, поплыл к калитке. Коллектив с энтузиазмом отправился следом. Замок и правда закрылся. Вот только открываться не захотел. Так что, отвинтив и вторую дужку от калитки, Паша отправился в город за новым замком. Зазвонил телефон, молчавший с утра.

– О! «Злыдень» (как ласково именовали сей аппарат сотрудники клиники) ожил, – обрадовалась Абело. – Микула, ответь, – скомандовала она. Вообще, отвечать на звонки входило в ее обязанности, но она только что нашла новый сериал и приступила к его просмотру. Так что «злыдень» был перепоручен фельдшеру.

– А вы усыпляете животных? – раздался мужской голос из трубки.

– Да, – сообщил Микула.

Все вздохнули. Видимо, план предстояло выполнять на эвтаназиях.

Вернулся завхоз с очередным ржавым нечто, изображающим новый замок. Тут все было проще, сие изделие даже и открыться не захотело, не то что закрыться. Так что Паша, сердито сопя, вновь отправился в город на поиски очередного замка.

Подошло время обеда, когда в клинику потянулись посетители. Правда, проблемы и вопросы у всех были однотипными:

– А вы усыпляете животных?

– У собаки что-то с попой. Ваш врач в этом разбирается?

На восьмом вопросе по первой проблеме лаборант начала отвечать:

– Да. У нас как раз сегодня работает врач-эвтаназиолог.

На пятом вопросе по второй проблеме она начала с самым участливым видом сообщать клиенту:

– Да. У нас сегодня как раз принимает врач-зоопроктолог.

Почистив с десяток поп и скопив в Хирургии восемь трупов, коллектив с подозрением оглядел пустой коридор на предмет, нет ли еще желающих почистить попу и убиться. Убедившись, что холл пуст, они понесли убиенных в морг. Огромный ротвейлер, которого Абело с Евгенией Никитичной тащили на кашемировом пледе (остался от почившего пса), так и норовил съехать то вперед, то назад. Мягкий плед вытягивался в струнку, и огромная собака переставала на нем помещаться. Женщины несли тяжеленного пса по узкому проходу, соблюдая балансировку, поднять того, если бы он упал, и вновь подоткнуть под него плед было бы тяжеловато. Так что пришлось держать баланс. По дороге к моргу им встретился Паша с очередным замком в руках:

– Этот почти новый, – гордо сопя сообщил он им. – Только от него ключ один, – задумчиво добавил завхоз.

– А нас на станции скока? – с придыханием спросил того Микула, несший под мышками двух мертвых псин среднего размера.

Ножиков задумчиво воздел очи небесно-голубого цвета вверх, к ярко-синему небу. Затем встряхнул золотыми, под цвет солнца, кудрями и отправился за очередным замком. Хором выглядывающий из дверей морга коллектив провожал его заинтересованно-задумчивыми взглядами.

Ближе к вечеру Абело решила покурить. Для чего пробралась к моргу и спряталась там за холодильником. А что делать? Это было единственное место без камер, куда, соответственно, не заглядывало всевидящее око начальства. И где, соответственно, спокойно можно было покурить, не рискуя навлечь на себя его гнев и штрафные санкции. Она расслабленно и с удовольствием затянулась сигаретой, когда услышала какой-то шорох, доносящейся из холодильника. «Послышалось», – решила она. Но шорох раздался вновь. Лаборанту стало не до сигареты. Она стояла, напряженно прислушиваясь к звукам, доносящимся из холодильника, одновременно убеждая себя, что оттуда ничего слышаться не может. Затем осторожно подошла к двери холодильной камеры и прислонила к ней ухо. Изнутри к дверям тоже кто-то подошел и засопел прямо ей в ухо. Абело нервно сглотнула и отправилась за врачом. Нет, не психиатром, пока только за Евгенией Никитичной.

Та вольготно расположилась на кухне, «гоняя шарики» на планшете и попивая кофе.

– Евгения Никитишна, – чуть срывающимся голосом позвала она врача.

– Че тебе? – не отрываясь от планшета, поинтересовалась та.

– На меня из морга кто-то дышит, – шепотом сообщила лаборант.

– Та иди ты со своими шутками, – отмахнулась врач.

– Правда, – испуганно подтвердила Абело. – Я ухо к дверям прислонила, а оттуда дышат, –  заверила она Евгению Никитичну. Та перестала «гонять шарики» и внимательно, с ног до головы осмотрела перепуганного лаборанта с еще дымящейся сигаретой, зажатой в руках.

– Ну пошли, – решила она. – Но если это шутка такая… – с угрозой произнесла врач.

– Ни-ни… – облегченно замотала головой та.

И они гуськом отправились к моргу.

– Вы куда? – заинтересовался выглянувший из кабинета Микула.

– В морг, – сообщила ему врач. – Там на Абело кто-то дышит. Идем проверять.

– Это шутка, да? – с надеждой уточнил фельдшер.

Абело лишь отрицательно замотала головой. Так что Микула отправился следом за двумя решительно настроенными женщинами. Подойдя к холодильнику и наклонившись к двери, трое замерли, прислушиваясь. Из холодильника на них кто-то дышал. Евгения Никитична выдохнула и решительно распахнула двери морга. На пороге холодильной камеры сидел недавно усыпленный европеец^[3]