После полуночи

Я, чуть прихрамывая (во-первых, разбитое колено давало о себе знать, а во-вторых, просящий каши ботинок не добавлял скорости), брела по вымощенному фигурной плиткой сырому от дождя тротуару. Кожаные ботинки равнодушно втаптывали в камень мокрую, опавшую с деревьев листву. Их черные носы то пропадали в ее черно-желтом разнообразии форм и размеров, то вновь выныривали на поверхность тротуара.

«Словно парусники в бурю», – мелькнула в абсолютной пустоте сознания эта нелепая мысль. Казалось бы, где парусники и море, а где я и мой хлюпающий полуоторванной подошвой ботинок?

«Вот бриги накрыло огромной волной так, что их носы зачерпнули соленую воду моря, а вот они опять вынырнули, все еще живые и способные плыть….» – рассуждала я, представляя себе бушующие воды океана, близость скал с их каменными пиками, торчащими из воды и готовыми пропороть брюхо любому, кто неосторожно приблизился к ним. И то уходящие по самые кончики мачт под воду, то вновь появляющиеся из недр морской пучины и упорно карабкающиеся на гребень волн, пытаясь на них удержаться, не провалившись обратно в бездонную бездну моря, корабли.

«Наверное, желание жить присуще всем, даже неживому, – рассуждала я. – И опавшим листьям не нравится, когда их топчут, и корабли не хотят тонуть, и человек не хочет умирать. – Я судорожно сглотнула. – Но корабли тонут, листья топчут ногами, а люди умирают. Почему?»

Я остановилась, ссутулившись, затем подняла воротник мокрого, грязного, тяжелого от пропитавшей его воды пальто с болтающимися на ниточках пуговицами и, глубоко вздохнув, посмотрела на Небо.

Видимо, так устроен человек, что когда с ним или около него что-то случается, он требует ответы от Неба.

А иссиня-бездонная чернота Неба была усеяна бело-голубыми огоньками миллиардов звезд и молчала. Да и не надо ему было говорить, само его наличие говорило за себя. В Нем ежесекундно рождались и умирали целые Галактики, превращаясь в пыль. А эта пыль или рассыпалась на атомы, или вновь обретала форму Галактик. Вот одной из таких пылинок на ботинках Вселенной и был человек. А уж рассыплется он на атомы или соберет себя в кучу, это целиком его личное дело. Во Вселенной нянек нет. Дилемму – быть или изображать, что ты есть, – каждый решает для себя сам, по праву свободы воли.

Волны Вселенной, на которых нас штормит, не зависят ни от наших желаний, ни от наших заслуг, но от нас зависит, пытаемся ли мы выплыть или предпочитаем камнем идти на дно, предоставив вместо себя окружающим лишь пустую оболочку, имитирующую личность. Эта оболочка ест, пьет, автоматически отвечает на вопросы, ходит на работу. Но сознание, чувства, то, что делает хомо сапиенса личностью, а не просто биоматериалом, т. е. именно самосознание покоится на дне моря страха, отчаянья, боли. Сам же человек становится этаким помойным бачком, смердящим фобиями, истериками, поиском виноватых.

«Так что выбираешь ты?» – мысленно задала я сама себе вопрос.

Я осмотрелась по сторонам: пустая, безлюдная аллея парка, с редкими, дающими неяркий желтоватый свет фонарями вдоль нее. Мокрый ковер опавшей листвы под ногами. Черный провал парка, с черными ветками-кольями деревьев, вырвавшихся из этой черноты на неверный свет фонарей. И бездонная глубина ночного Неба.

«Все в этом мире двояко. Страшное и прекрасное идут рядом рука об руку. Но и прекрасное не значит доброе», – рассуждала я.

«Человек лишь маленький кораблик, которого несет течение жизни по волнам кармы, рока. А страшное или прекрасное – не более чем фон на пути этого движения. Декорации, к которым по воле Сил выносит человека, показывая ему то одну сторону монеты, то другую. А что ему больше понравится, это уж решать человеку. Что понравится, так он и будет относиться ко всему происходящему с ним, так и будет себя вести с самим собой в первую очередь, а уж во вторую с окружающими его созданиями. Так что в итоге выбираю я? Вот ведь поистине философский вопрос», – холодно усмехнулась я про себя.

И резко тряхнула головой, отчего волосы мокрыми грязными сосульками свесились на глаза. «Что твой черный терьер, Притом не мытый», – мелькнула в голове ехидная мысль. Отчего я глупо хихикнула.

Затем несколько секунд снова постояла молча, раздумывая. Познать самое себя, оказывается, совсем не просто.

«Да, черт возьми, я выбираю – ЖИЗНЬ», – решила я. Затем, зло прищурившись, подняла голову вверх и, раскинув руки, яростно прорычала:

– ЖИЗНЬ! Вы слышите, с…ки?! ЖИЗНЬ!

Мокрые волосы спутались, тяжелое пальто тянуло вниз, грязные руки саднило, болело колено, но…. Я была жива. Жива! И потому надо было выбираться отсюда. Вопрос: как? И куда? Грязная, мокрая, уставшая, оборванная.

А-а… «К бабушке», – решила я.

До нее было ближе всего. К тому же она все еще была на даче. Это был плюс. Правда, жила она в коммуналке. И это был минус. Но соседи-алконавты обычно все выходные квасили, не вылезая из своей комнаты. Так что их теоретическое наличие проблемой не являлось. И это решало возникшую дилемму – куда податься? – несомненно, в пользу бабули. Приняв решение, я, убрав мокрую прядь волос со лба, довольно шустро заковыляла дальше.

Как говорится: «Вижу цель. Иду к ней. Что тот “Искандер”², бли-ин», – иронично хмыкнула я.

Аллея казалась бесконечной, как Млечный Путь. Нога болела, мокрое пальто тянуло к земле, грязь на лице и руках начала подсыхать и стягивала кожу, мокрые волосы слиплись, полуоторванная подошва ботинка противно хлюпала.

Вот такой офигительной «красоткой» я и вползла, наверное, в последний на сегодня трамвай. Пробила, слава богу, не потерявшуюся в суматохе этого вечера карточку. И протянула ее кондукторше. Но та лишь махнула рукой, брезгливо оглядев меня с ног до головы.

– Обкурятся, поблядушки, а потом в трамвай…. – услышала я ее презрительное бормотанье.

Просверлив ее спину уничижительным взглядом и показав ей фак, я устало облокотилась на поручни и посмотрела в окно.

Так, почти бездумно глядя в темное от грязи и наступившей ночи оконное стекло трамвая, с засохшими дорожками слез дождя на нем, я начала свое продвижение к дому, прочь от ночного кошмара.

Под негромкое поскрипывание, кряхтенье, мерный перестук колес и грохотанье по рельсам трамвая за окном неторопливо проплывали дома с манящими в тепло и покой светящимися огоньками окон; темные парки, пугающие своей почти непроницаемой чернотой; пустые остановки, будящие своей почти апокалиптической пустотой какой-то безотчетный, животный страх где-то внутри тебя.

Остановку за остановкой я преодолевала в почти пустом трамвае, кондукторшу и водителя я за живых существ почему-то не воспринимала. И наконец – метро.

Честно говоря, поднимаясь по ступенькам входа в него, я испытывала некоторые опасения, учитывая мой малопрезентабельный вид. Вдруг остановят? Но нет, контролеры у турникетов разбирались с парой подвыпивших и шумных тинейджеров, так что им было не до меня. Чем я и воспользовалась, быстренько приложив карточку и юркнув на эскалатор.

Народу в метро было несколько больше, чем в трамвае. Как-никак последняя электричка. Надо было успеть добраться домой. Так что я то и дело ловила на себе неодобрительные взгляды окружающих. Это было неприятно. Потому зайдя, наконец, в последний вагон, я устало прислонилась к поручню у последней же двери вагона. Двери закрылись. И состав тронулся.

Я так увлеклась бездумным созерцанием десятков кабелей, тянущихся в темноте туннеля и выхватываемых из его мрака лишь фарами и освещенными окнами поезда, что не сразу обратила внимание на вставшего напротив меня мужчину. До меня, наверное, целых пол-остановки не доходило, что я у этой двери стою не одна. Тем не менее, все же осознав, что в стекле двери мчавшейся по туннелю электрички мое отражение больше не одиноко, я задумчиво оторвала взгляд от «пейзажей», мелькавших за окном, и обратила свое внимание на образовавшегося рядом со мной человека.

Это был парень лет двадцати семи, смугловатый, с коротко подстриженными седыми волосами и седой трехдневной щетиной на лице. Невысокого роста, одетый в потертую кожаную куртку коричневого цвета, синие джинсы и ковбойские сапоги. Славянской внешности. Лицо было и симпатичным, и не запоминающимся одновременно. Выглядел он чуть устало.

«Тоже, наверное, день тяжелый», – сочувственно подумала я и посмотрела ему в глаза. Ох, лучше б я этого не делала.

Его радужка была изумрудного цвета, цвета зеленки, которая растеклась у него по радужке, затронув и роговицу. Должна сказать, что растекшаяся по роговице глаз зеленка вызывала у меня сложные эмоции. Преобладали оторопь и удивление. При этом, судя по всему, никаких неудобств или проблем со зрением у мужчины это не вызывало. Он стоял и спокойно смотрел на меня, пока я, чуть наклоняясь вперед (любопытство у меня всегда брало верх над всеми прочими чувствами), внимательно изучала этот феномен.

«Биоробот, – решила я. – Отправлен в наш Мир с важной миссией. Потому готовился в спешке, на скорую руку. Вот и лоханулись с глазами», – пришла я к выводу, выпрямляясь.

Должна заметить, что пока я удивленно-бесцеремонно изучала объект, парень и бровью не повел. Стоял как вкопанный. Ни один мускул не дрогнул на его лице. «Точно робот», – еще раз пришла я к выводу.

Поезд прибыл на очередную станцию, дверь открылась, и мужчина не спеша покинул электричку. Я пораженно смотрела ему вслед, прижавшись лбом к холодному стеклу. Следующая станция – пересадочная. Моя. Мне еще предстояло перейти на другую ветку.

Выйдя из вагона, я размышляла о встрече с этим странным субъектом и была этому крайне рада. Поскольку размышлять о начале этого вечера не могла себе позволить. Боялась истерики. Не думать же ни о чем было делом крайне трудным. Ко всему изнутри меня все еще трясло. А презрительно-косые взгляды окружающих очень злили и возмущали, добавляя к истерике ноты злости и обиды. Так что желание поистерить было временами просто непреодолимым. А тут такое переключение внимания. И так кстати! Прям – подарок Судьбы!

Я двинулась по бетонному проходу на другую станцию. Еще пара остановок, и я почти у цели.

Ноге в рваном, чавкающем и хлюпающем при каждом движении мокром ботинке было сыро, холодно и неприятно. Остальному организму, впрочем, было не лучше. Хотя в метро я все-таки немного согрелась и подсохла. Что придавало оптимизма и заставляло рваться вперед – к теплой комнате, горячей ванне и еде в холодильнике. Посему я целеустремленно двинулась по глухому бетонному проходу.

Впереди шла высокая худенькая девушка. Одетая в канареечного цвета пальто, перетянутое на талии широким кожаным поясом; в черной, с большими полями, фетровой шляпке на голове и лакированных полуботиночках на высоченной шпильке, она смотрелась оригинальным ярким пятном на фоне однотонности окружающих. Ее маленькие руки в черных кожаных перчатках ловко держали изящную дамскую сумочку.

Цок-цок-цок – стучали ее каблучки по плитке пола. Хрю-шмяк-ням-плюх – вторил им мой ботинок. Мы вышли на платформу. Девушка полуобернулась ко мне: вороньего крыла волосы, легкой волной уложенные в прическу, большие василькового цвета глаза; прямая спина; маленький, чуть вздернутый нос; ровная загорелая кожа; дорогая ( уж в этом мы, женщины, разбираемся) неброская косметика на лице. При виде меня на ее кукольном личике мелькнуло пренебрежение. Она искоса осмотрела меня, гордо вздернула точеный подбородок и отошла подальше.

На платформе, кроме нас двоих, никого не было. Стояла тишина. Наконец послышался шум идущего поезда, и электричка показалась из темноты туннеля.

Остановка. Двери открылись, и я шагнула внутрь, машинально скосив глаза на девушку. Та сделала шаг к краю платформы и… Чьи-то полупрозрачные щупальца схватили ее за ноги и, резко дернув, с силой втянули под вагон. Двери закрылись. Поезд тронулся. Я, остолбенев, застыла как изваяние: «Мне все приснилось? Или глючит? А девушка вообще была? Ее утащил кто-то? Или она спокойно едет в электричке? Это вообще ЧТО?!»

Ответов не было. Были только полумокрая, уставшая, голодная я, стук колес, пустой вагон и мир, переставший быть знакомым.

Поезд тронулся и въехал в туннель. Мерно застучали колеса, замелькали темные стены, протянувшегося под землей сооружения, сливаясь в одну сплошную черноту.

Электричка набрала скорость и полетела вперед по узкому, замкнутому пространству, состоящему из бетона и проводов. И в этот момент что-то полупрозрачное с наружной стороны вагона прыгнуло на дверь. Та слегка прогнулась под тяжестью сущности (как обозвала я про себя это непонятное нечто), но выдержала. Снаружи раздался режущий слух, скрежещущий звук по железу. Я на всякий случай отошла и встала в середине вагона, подальше от дверей. Разум отказывался воспринимать реальность происходящего, но инстинкт самосохранения вопил об объективности ставшего вдруг опасным и новым окружающего пространства.

Поезд дернулся и притормозил – мы подъезжали к станции. Что-то отпрыгнуло от двери, растворяясь во мраке туннеля. Электричка затормозила у края платформы.

Следующий перегон мы миновали без эксцессов. Поезд прибыл к нужной мне станции.

Одной в пустом, мчащемся в темноте вагоне было неуютно. Но вот покидать его, переступая черную полосу-границу, щель между вагоном метро и платформой, зная, что можешь быть схвачена и втянута под поезд неизвестно кем или чем, было просто страшно. Но и оставаться в вагоне было как страшно, так и глупо. И потому, сделав судорожный вдох, я опрометью прыснула из вагона, стараясь как можно выше и быстрее перепрыгнуть черную щель, отделяющую меня от края платформы.

Оказавшись в середине ярко освещенного вестибюля станции, я наконец выдохнула с облегчением. И заковыляла к эскалатору, ведущему вверх. В город.

Темнота ночного города резко контрастировала с ярким бело-голубым светом метро. Свет фонарей лишь обозначал некий переходный коридор между тьмой и светом. Сделай из него шаг в сторону и окажешься в мире тьмы.

Я брела по пустым улицам, окруженным спящими домами с темными провалами окон (большинство людей уже спало), освещенным лишь неярким светом фонарей да фарами изредка проезжающей мимо машины. Мои шаги гулким эхом отдавались во дворах-колодцах, освещенных только отблеском, в принципе, существовавшего в городе и Вселенной света.