Холодная боль пробежалась от копчика до шеи, словно пересчитывая позвонки. Рядом со мной валялась Шарлин, которую я ненароком уронила. На ее лице застыло потрясённое выражение, какого я у неё никогда прежде не видела.
С кряхтением, которому могла бы позавидовать самая древняя из старух, я встала на ноги и помогла подняться подруге.
– Как… Как ты это сделала? – заикаясь, спросила Шарлин.
Я не знала, что на это ответить. Хотела бы знать, что вообще сделала и было ли это на самом деле.
– Ч-что?.. – начала я; при этом у меня дрожал не только голос, но и коленки. – Что произошло?
– Ты сидела на скамейке, а потом пуф – и исчезла. Остался только золотой туман, который развеялся через секунду. А сейчас снова оказалась тут и сбила меня с ног! Что все это значит, Анаис?! Что это было?! – едва ли не кричала она.
От страха у меня скрутило живот. Шарлин редко повышала голос и всегда была спокойным и уравновешенным человеком (в отличие от меня), поэтому ее непривычная реакция просто не могла не пугать.
Это был не радужный сон. Все случилось на самом деле.
Хотелось перенестись в реальность более волшебную, чем та, что предложена нам судьбой?! – вспомнила я.
Бойтесь своих желаний!
Я почувствовала, как земля идёт из-под ног, поэтому облокотилась о стену, а иначе еще чуть-чуть – и хлопнулась бы в обморок, как в исторических романах падают девицы в корсетах.
– Ты телепортировалась? – спросила Шарли. Голос ее по-прежнему был истеричным.
– Нет… Не знаю… Это был наш лицей, только там все утопало в розах и светило яркое солнце. А ещё там были две маленькие девочки, от которых я решила спрятаться.
– Где это «там»?
– Не знаю, может, в параллельном мире.
– В параллельном мире?
– Я не знаю! Это был наш лицей, наш двор, только летом. А девочки были явно не нашими ученицами и вообще выглядели как-то странно!
Наша дискуссия неожиданно прервалась цоканьем каблуков. Мы быстро среагировали и спрятались за широкую колонну. Обычно с утра двор пустует, потому что ученики и учителя сидят на уроках, а персонал, вроде садовников или уборщиков, выходит на работу ближе ко второй половине дня.
Я взглянула на время и поняла, что мы опоздали на английский. Если обладатель цокающих каблуков нас поймает, то наверняка накажет за прогул!
С посещаемостью дела обстояли серьезно, потому что мы учились в престижном лицее, в который простым смертным путь заказан. По крайней мере, так говорила директриса. Она постоянно убеждала нас на общих собраниях, что мы элита, высшее общество и должны быть во всем идеальны. По-видимому, такой заскок только у директрисы, потому что учителя к нашим промахам относились лояльно. Обычно никто из них не жаловался директрисе на наши опоздания или поведение. Взять хоть мадам Дюпре: у неё было много шансов от меня избавиться, но ни одним из них она не воспользовалась. Впрочем, дело тут, наверное, в другом. Она просто получала удовольствие от нашей войны, а если меня исключат, то она вряд ли отыщет – как бы нескромно это ни прозвучало – такого же достойного и остроумного противника.
Каблуки затихли напротив нашего укрытия. Внезапно стало тихо, как в могиле, и мне показалось, что никаких каблуков на самом деле не было. Только я собиралась расслабиться, как раздался грозный голос, принадлежавший – кто бы сомневался – директрисе лицея. Как всегда, мне несказанно «везло». Надо же так глупо попасться! И что она забыла во дворе с утра пораньше?!
– Шарлин де Верли и Анаис Арно, у вас большие неприятности!
Я раздосадовано вздохнула. Нам ничего не оставалось, как выйти из-за колонны и предстать перед презрительным и разочарованным взглядом мадам Ла Монтанье.
Мадам Ла Монтанье, хоть сноб, «элита» и довольно строгая женщина, но не плохая и в общем-то справедливая. Говорят, она потомок какого-то знаменитого дворянина, который жил в XVII или XVIII веке. Она продолжает этот род и гордо носит свою фамилию. Даже все ее дети Ла Монтанье, а не Брюлло, как зовется их отец. Возможно, именно принадлежность к древнему роду сделала ее такой снобкой.
– Кто дал вам право пропускать занятия?! – грозно вопросила она.
Я смотрела на свои туфли, стразы на которых переливались всеми цветами радуги, и ничего не говорила. Одно дело язвить с мадам Дюпре и совсем другое с директрисой! Ещё чуть-чуть – и я бы сгорела заживо от того, как она на нас смотрела. Наблюдать за туфлями было куда приятнее, чем за выражением её лица.
– Мадам Ла Монтанье, извините нас, пожалуйста. Анаис стало плохо, потому что у нее начался приступ астмы, и я помогла ей выйти на улицу. Она чуть в обморок не упала от нехватки воздуха! – не растерялась Шарлин, взяв ситуацию под свой контроль.
Я поняла, что наказание просто невозможно, ведь не будут же ругать больного ребенка.
Это придало мне уверенности. Я подняла глаза на директрису и с удивлением обнаружила, что ее взгляд смягчился.
– Анаис, как ты себя чувствуешь? Может, тебе стоит поехать домой? – непривычно заботливо спросила она.
– Я… Да. Наверное, вы правы, – тихо отозвалась я.
Это была поистине отличная идея! Домой, только домой, у меня не хватило бы нервов и сил, чтобы досидеть учебный день до конца.
– Я провожу её до дома, чтобы вдруг чего по пути не случилось, – вызвалась Шарлин.
Мадам Ла Монтанье покачала головой, и темные короткие кудри мягко прокатились по плечам ее дорогого пиджака.
– Ни в коем случае, Шарлин. Тебе лучше отправиться на занятие. Анаис, я вызову твою маму и доверю тебя только ей.
У меня отвисла челюсть. Только не маму! Она сейчас на работе, её не стоит отрывать от дел, потому что ей обязательно вычтут из зарплаты часы, которые она пропустила. Мама и так старается делать все, чтобы у нас было достаточно средств на оплату обучения в этом элитном лицее. Совсем не хочется становиться для неё ещё большей обузой.
– Ладно, – неохотно протянула Шарли. – Анаис, удачи тебе.
Она обняла меня и чуть тише добавила:
– Напиши мне, как приедешь домой.
– Хорошо, – отозвалась я.
Шарлин попрощалась с мадам Ла Монтанье и отправилась в лицей.
Я присела на скамейку и попыталась унять дрожь. Того и глядишь – закашляю и все же умру на школьном дворе. Однако меня продолжало трясти. В носу до сих пор стоял аромат роз, в ушах звенел жизнерадостный и беззаботный смех девочек, а перед глазами застыла картинка лета. Мысленно я ещё находилась в том благоухающем саду, хотя и пыталась внушить себе, что все уже позади. Это нормальный мир: вон серое, как сталь, небо, голые кустарники и разбросанные по дорогам лужи – что тебе ещё надо, глупая моя голова? Но наваждение не желало отпускать, превратившись в заевшую кинопленку.
Директриса достала свой айфон последней модели и попросила продиктовать номер мамы, что немного отвлекло меня от беспокойных мыслей. Сказав комбинацию из цифр, я откинулась на спинку скамейки.
Мадам Ла Монтанье отошла в сторону, как будто собиралась секретничать с моей мамой. Я хотела сконцентрироваться на том, что она говорила, чтобы как-то развеять проклятое наваждение, но не смогла ничего расслышать.
Закончив разговор, директриса вернулась ко мне:
– Твоя мама приедет через двадцать минут, можешь подождать ее либо здесь, либо в здании.
– Здесь, – ответила я, потому что на свежем воздухе было гораздо приятнее.
Мадам Ла Монтанье осталась со мной, опасаясь повторения приступа. Я тоже этого боялась, поэтому возражать не стала, иначе кто мне поможет, если я вдруг начну умирать?..
От невеселых мыслей снова появилась тревога, а потому я стала считать про себя.
Раз, два, три… – вместе с тем я делала дыхательную гимнастку, которая всегда успокаивала.
Мама приехала даже быстрее, чем через двадцать минут. Ворота во двор отворились, пропуская такси. Мама открыла дверь машины, когда водитель еще даже не затормозил, и понеслась ко мне. Её рыжеватые длинные волосы, уложенные упругими кудрями, подпрыгивали в такт шагам. Она была в униформе официантки: видимо, так торопилась ко мне, что решила не переодеваться. Поверх было накинуто лишь пальто кремового цвета. Я опять почувствовала укол вины из-за того, что заставила маму сорваться, ведь она работает официанткой в дорогом ресторане. Хозяину, этому раздутому индюку, ничего не будет стоить, как уволить её и нанять нового человека на побегушках, а для нашей семьи это станет большим ударом, потому что зарплата и чаевые там все-таки хорошие.
Мама схватила меня за плечи и испуганно осмотрела с ног до головы. Поняв, что я в относительном порядке, она немного успокоилась.
– Теперь со спокойной душой передаю ребенка вам, – заключила мадам Ла Монтанье и, попрощавшись, оставила нас.
Мама больше не сдерживалась и набросилась на меня с объятиями.
– Анаис, все в порядке? Я, наверное, должна была сразу догадаться, в чем причина проблем с твоим дыханием. Я подозревала это, но до последнего надеялась, что это не так, – как-то обреченно проговорила она.
– Ты о чем? – не поняла я.
– Я объясню позже, а сейчас нам нужно скорее попасть домой.
Мама повела меня к такси, мотор которого урчал на весь двор, нарушая эту холодную осеннюю тишину.
Мама буквально тащила меня в гостиную, волоча за собой, словно мешок картошки. Я не понимала, что с ней такое и почему известие об очередном приступе астмы ее так встревожило. Мы прошли в комнату, в которой преобладали молочные и шоколадные цвета, и присели на старинную софу, обтянутую тканью с вышитыми на ней золотыми ангелочками и завитушками.
В нашем доме много раритетной мебели, которая досталась от предков, проживавших тут на протяжении нескольких столетий. В vieux Paris[1]сохранились старинные здания, вроде нашего особняка. Он построен в XVI— XVII веках в районе Сен-Жермен, где раньше проживала парижская аристократия. Предыдущие поколения нашей семьи как раз обладали какими-то титулами. Формально этот особняк принадлежит не нам с мамой, а сестре моего отца, то есть моей тёте, которая не выгнала нас и буквально приютила после папиной смерти.
Папа умер, когда мне было три года – я была настолько маленькой, что в голове не отложилось никаких воспоминаний о нем. Папину внешность я знаю лишь по многочисленным фотографиям, которые висят, обрамленные золотыми рамами, на стенах в некоторых комнатах и коридорах. А он был настоящим красавчиком, вполне понимаю маму! Смотря на фотографии, я всегда замечала, что унаследовала папины янтарные глаза и бледную кожу. Говорят, что дочери больше похожи на отцов, чем на матерей, и это точно мой случай – с мамой у нас почти нет общих черт. Разве что волосы похожего оттенка (русые, с медным отливом), да и то она крашеная, а родной ее цвет – пшеничный блонд. То, что я родилась почти рыжей, всегда было странным фактом в нашей семье, но мама говорила, что ничего удивительного – ее бабушка, то есть моя прабабушка, пусть она покоится с миром, была обладательницей огненного цвета волос, так что я, видно, пошла в нее.
Причина смерти папы так и не установлена, хотя прошло уже почти четырнадцать лет. Точнее, даже неизвестно, действительно ли он умер. Полиция, занимавшаяся его поисками, через какое-то время признала его мертвым и закрыла дело. Мама не особо охотно рассказывала о папе, когда я пыталась что-то разузнать, предпочитала отвечать какими-то мутными и непонятными фразами. Наверное, ей было тяжело вспоминать об этом и открывать старые раны в своем сердце. В общем, папина жизнь для меня была окутана ореолом тайны, думая о нем, я довольствовалась лишь старыми фотографиями и собственным воображением. Так или иначе, его тело не нашли, у него нет могилы, к которой можно прийти скорбеть, а значит, я могу верить, что он жив – возможно, потерял память, застрял в какой-нибудь глуши и даже не подозревает, что у него есть особняк в центре Парижа, пусть запущенный и наполовину разрушенный, зато в нем его ждут жена, дочь и сестра. Всякое может быть, ведь жизнь очень жестока и непредсказуема, а порой придумывает сюжеты, которые не придут в голову самому таланливому писателю или сценаристу!
– Анаис, ma chérie[2], расскажи, что произошло в школе? Только скажи правду, я очень тебя прошу, – взволнованно начала мама, взяв мою руку в свою тёплую ладонь.
– У меня начался сильный приступ астмы, – ответила я, подняв на неё, как мне показалось, затравленный взгляд.
Ей ответ не показался исчерпывающим. Она смотрела, ожидая продолжения, но мой язык будто прирос к нёбу.
Я редко утаивала что-то от мамы, но тот ли это случай, чтобы откровенничать? Может, она подумает, что я все придумала или, ещё хуже, сошла с ума?
– Анаис? – Окликнула мама, вырвав меня из размышлений.
– Мам, что не так с моей астмой? О чем ты говорила в лицее?
– Скажи, что случилось во время приступа, тогда я постараюсь тебе все объяснить, – сдержанно ответила она.
Прозвучало так, будто ей было что-то известно. Будто она уже знала, что у меня случился не обычный приступ, а приступ с исчезновением. Но откуда? Может, мадам Ла Монтанье все видела и потому отошла в сторону, чтобы посекретничать с мамой? Вряд ли. Тогда директриса вела бы себя иначе и не стала угрожать нам с Шарлин неприятностями. Значит, мамины подозрения берут начало где-то в ином месте…
– Даже не знаю, как сказать… – промямлила я. – Кажется, мне что-то померещилось. Это было странно. Я до сих пор не уверена в том, что видела.
– А что именно ты видела?
– Я будто очутилась в другом измерении, где все было почти таким же, как у нас в лицее, но в то же время немного другим.
– Будто не из нашей эпохи? – напряженно подсказала мама.
– Да, наверное, – ответила я с неуверенностью, вспоминая одежду девочек. Их платья мне показались странными – возможно потому, что они были старомодными? Во всяком случае, сейчас молодежь так точно не одевается!
Глаза мамы распахнулись от удивления, она нервно провела ладонями по лицу и выдохнула. У меня возникло чувство, что она понимает, о чем я говорю.
– Мам, ты что-то об этом знаешь? Я ведь не сошла с ума? Может, мне просто привиделось от нехватки воздуха?
От какой ещё нехватки воздуха?! – тут же спросила я себя. – Шарлин, по-твоему, тоже привиделось от нехватки воздуха?! Мы же уже решили, что это было на самом деле.
Ну, может, это была массовая галлюцинация? – попыталась я оправдаться.
Перед кем? Перед самой собой?
Ну точно сошла с ума…
Тут к разговору подключилась мама.
– Тебе это не привиделось, – тяжело сказала она, и я даже обеспокоилась, что случайно спорила сама с собой вслух. – У твоего отца тоже была такая проблема. Это проклятие. По крайней мере, я ничего хорошего в этом не вижу, потому что именно это и погубило Жоэля. Я постараюсь объяснить все подробно, потому что не хочу потерять еще и тебя…
Мама посмотрела на меня красными глазами, и от страха у меня больно кольнуло сердце. Выходит, все это время маме было известно что-то о смерти отца?!
– В общем, – продолжила она, – то, что мы все это время называли астмой, на самом деле нечто другое. Это как предупреждение о том, что ты должна исчезнуть и появиться в другом времени. У каждого путешественника это начинается по-разному. Кто-то чувствует тошноту, кто-то задыхается, как ты, а кому-то повезло больше, и он не чувствует ничего. Я не рассказывала тебе об этом, потому что ген передаётся только мужчинам, и я искренне надеялась, что твои проблемы с дыханием – самая обыкновенная астма.
Мне показалось, я ослышалась.
– Путешественники во времени? Ты думаешь, я путешествовала во времени?
С другой стороны, как бы странно это ни звучало, подобное объяснение логичнее всего описывает произошедшее. Либо параллельный мир, либо перемещение во времени, но раз мама что-то знает, значит, стоит довериться ей.
Она тяжело вздохнула:
– Я знаю, что это трудно понять. Ты должна научиться с этим жить, потому что другого не остается. Это невозможно контролировать. Когда почувствуешь, что задыхаешься, либо выходи на улицу, либо оставайся дома. Твой отец всегда говорил, что нет ничего безопаснее для путешественника во времени, чем стены этого особняка.
– В таком случае… – Я чувствовала себя будто бы оглушенной. – Как мне учиться? Мне же нужно ходить в лицей, сидеть на уроках. Что делать, если я вдруг исчезну на глазах у всего класса?
О проекте
О подписке