Глава 2, в которой Ниночка едва не умирает от горя

Веселое застолье, устроенное в честь нескольких праздников сразу, закончилось только к вечеру. Через час тряской и душной поездки в переполненной маршрутке, усталая и раздраженная Женька, наконец, добралась до дома. Поднявшись на пятый этаж, она вставила ключ в замочную скважину и с облегчением подумала: ну, вот и все, наконец-то этот долгий день кончился. Отшумел банкет, к которому они готовились чуть ли не неделю; сутолока и трескотня подружек ушли в прошлое. Впереди намечались выходные. Конечно, на праздники у них всегда веселая и шумная компания, но она – Женька – уже уедет в Москву, а оттуда в Соединенные Штаты, которые манили чем-то неизведанным и таинственным. Уж там-то у нее наверняка начнется новая жизнь… эх, мечты, мечты…

Сейчас Женька переоденется, примет благословенный душ, завалится на постель в халатике почитать какой-нибудь детективчик, а как отдохнет от суеты и шума, возьмется собирать сумку – объемистую и увесистую, навроде бабушкиного сундука со старым тряпьем. Правда, у нее уже все давно сложено, но не мешает проверить кое-что, и… да, самое главное, сказать своим, что послезавтра отправляется в Москву. Женька ощущала, что в ее жизни начинается новый, неизведанный этап. Уж чего-чего, а разнообразие она любила. Ее всегда тянуло на что-нибудь новенькое и неизвестное: например, в поездку по Алтаю или на Красноярские Столбы… Теперь вот Америка! Женьке хотелось верить, что ее невезение когда-нибудь кончится, и дай Бог, кончится именно сегодня. И уже с завтрашнего дня ей начнет везти, как никому, все дела будут решаться сами собой, и жизнь, наконец, повернется к ней счастливой стороной. Она была в этом почти уверена… Вот только бы немного отдохнуть.

Но когда она открыла дверь и вошла в прихожую, то сразу же услышала гомон голосов на кухне: у мамы, как всегда, сидели подружки. Женька стянула ветровку, повесила ее на вешалку, скинула кроссовки и тихонько, на цыпочках прошмыгнула в свою комнату – махонькую, с единственным окном, выходящим на глухую стену соседнего дома. В этой «бендежке», как называла ее сама Женька, с трудом втискивалась односпальная тахта, платяной шкаф, тумбочка с аквариумом – старым, страшным и давно нечищеным, в котором лениво шевелили обкусанными хвостами три снулые золотые рыбки, да полки с книгами, большая часть которых повествовала о художниках, живописи и тому подобном. По секрету скажем, что антресоли по самую завязку были забиты Женькиными рисунками. Художница уже давным-давно собиралась навести там порядок, да повыкидывать лишнее, но как-то времени не хватало… да и жалко было, жалко.

Между тахтой и шкафом пространства оставалось только на одного человека, да и то не слишком крупного, такого, как сама Женька. А открытые створки так и вовсе перегораживали единственный проход. Женька давно мечтала купить шкаф-купе, но никак не могла денег на него накопить. Все-таки зарплата рядового художника в маленькой конторе провинциального городка далека от московской. Конечно, как все прочие, она мечтала о приличном заработке и о собственной квартире. Стоило только глаза закрыть, и ее живое воображение сразу рисовало шикарные апартаменты, высокие потолки, широкие светлые окна…

Женька тяжело вздохнула и принялась переодеваться. Не с такой зарплатой мечтать о собственной квартире! Еще хорошо, что в свое время, занимая неплохую должность, ее отец получил эту трехкомнатную квартиру. А то бы куковать им в коммуналке. Впрочем, эта же самая должность довела отца до инсульта. Случилось это уже больше пятнадцати лет назад, с тех пор так и живут без кормильца. Но вспоминать о грустном в такой день не хотелось.

Надо заметить, Женька вообще отличалась невиданным оптимизмом, стараясь в любой, даже самой плохой и отчаянной ситуации увидеть что-нибудь полезное для себя. Она уже накинула на плечи домашний халатик, когда дверь распахнулась и в комнату вошла мать – низенькая, но все еще стройная седовласая женщина, которую все ее подружки-ровестницы уважительно называли не иначе, как по имени отчеству – Валентина Георгиевна.

– Женечка, а мы не слышали, как ты вернулась.

– У тебя гости?

– Да… вот, пришли, сидим, болтаем, в карты играем. Ты переодевайся и приходи к нам, поешь.

При одной мысли о еде Женьке стало дурно, она отчаянно замахала рукой:

– Не хочу. На работе наелась. У нас сегодня такой банкетище был, – она закатила глаза и потрясла головой, – праздник все-таки, сама знаешь, к тому же вся наша контора вскоре переезжает. Да, и самое главное: я послезавтра…

Договорить она не успела, потому что из-за стенки послышался какой-то грохот, потом ругань и крики Марины – жены ее братца Юрика.

– Что там такое? – Женька удивленно уставилась на мать. – Воюют? С переменным успехом?

Мать махнула рукой:

– Да нет, они сегодня мебельный гарнитур купили. Ладно, я к гостям пошла, и ты подходи.

– Гарнитур!? – Женька так и присела, изумленно всплеснув руками, глаза ее загорелись. Вот это уже действительно интересно. Она тут же ринулась в комнату брата, на ходу пытаясь всунуть пуговицы в обтрепанные петли халата. Но на полпути остановилась. Черт побери, вспомнила Женька, она же до сих пор не сказала матери, что завтра собирается взять билеты на Москву!

– Ма, – крикнула она вдогонку. – Ма, я послезавтра уез…

В этот самый момент в дверь позвонили.

– Женечка, открой пожалуйста, – откликнулась Валентина Георгиевна уже из кухни.

Не вовремя кого-то черти принесли.

Женька побежала открывать. По привычке, даже не спросив, и не заглянув в глазок, она распахнула дверь. На пороге стояла зареванная Ниночка. И одного взгляда, брошенного на ее убитую горем физиономию, было достаточно, чтобы понять – перед ней не просто зареванная Ниночка. Перед ней катастрофа и стихийное бедствие в одном лице.

– Ниночка, что случилось? – это были единственные слова, которые успела выпалить Женька, потому как в следующую секунду Ниночка разразилась такими отчаянными рыданиями, что даже железобетонные стены старого дома едва не прослезились. Веселые голоса игроков на кухне смолкли, как по команде.

– Женечка! – Ниночка зарылась лицом в руки и рухнула на спасительное Женькино плечо. – Этот него… ик… него-дяй… – с трудом выдавливала она из себя, заикаясь и пытаясь преодолеть рыдания, – …он на-ох-рал… наорал на меня… ой, не могу! – и она залилась слезами пуще прежнего.

Женька почувствовала за спиной молчаливое напряжение. Она оглянулась, и обнаружила, что посмотреть на них сбежался народ со всей квартиры. В дверях кухни, вместе с хозяйкой квартиры, столпились несколько ее престарелых подружек. В коридоре, сложив пухлые руки на груди, словно египетский сфинкс, с деланно невозмутимым видом стояла Марина, перегородив собой все пространство от стены до стены – дородная дама чуть за тридцать. Ей в затылок дышал Юрик – брату Женьки было всего тридцать два, но выглядел он на все сорок, так как любил поваляться на кровати в любое время дня и ночи, уважал пиво с рыбкой, а занятия спортом презирал, и на предложения Женьки потягать гантельки для поднятия тонуса отвечал неизменно: «что я, дурак, что ли?» Сбоку от отца семейства выглядывала любопытная мордашка его вихрастого отпрыска – восьмилетнего Вадима. А из-за плеча Юрика торчала незнакомая пропитая физиономия тощего, как шпала субъекта – видимо, его приятеля, приглашенного для помощи в установке мебели.

– Ты только не расстраивайся! – она погладила Ниночку по кудрявой, одуванчиковой головке. – Все будет хорошо. Успокойся. Пойдем ко мне в комнату, сейчас я налью тебе чаю, и ты успокоишься. А потом мне все расскажешь… по порядку…

– Он меня дурой обозвал! – наконец прорвалось сквозь рыдание нечто членораздельное. Ниночка оторвалась от Женькиного плеча и, вытирая зареванное лицо, со следами туши на щеках, повторила: – Обозвал меня… ик… дурой. Пре-е-едс-тавляешь? Накану-ук-не свадьбы!

И только сейчас она увидела зрителей, расположившихся в коридоре. Какую-то долю секунды ей понадобилось время, чтобы осмыслить происходящее.

– Здра-асте, – любопытные сразу как-то неловко замялись, Валентина Георгиевна повела своих подруг обратно в кухню, а Юрик с женой и приятелем вернулись в зал, видимо, к своей свежекупленной стенке, заодно прихватив за ухо Вадима.

Женька схватила подружку за руку и повлекла в свою комнату, облегченно вздохнув только после того, как усадила Ниночку на тахту и поплотней прикрыла за собой дверь в комнату. Сама она прислонилась к краю тумбочки и выжидающе уставилась на подругу, которая продолжала безутешно рыдать: постороннее участие придавало ей силы.

– Что у вас там произошло? Только перестань плакать, – Женька, точно нянька, достала чистый носовой платок и вытерла подруге слезы. – Высморкайся, – менторским тоном приказала она. Ниночка беспрекословно подчинилась. Размазанная по щекам тушь теперь чернела на платке.

Женька горестно вздохнула. Ниночка имела обыкновение краситься "французской" тушью, произведенной где-нибудь в Турции или Китае. Эта краска была действительно на удивление стойкой, в том смысле, что, раз попав на белье, ее уже невозможно было вывести оттуда никаким порошком. Все, подумала Женька, теперь платок, считай, только выкинуть. И тут же почувствовала укол совести: у ее лучшей подруги такое несчастье, прямо надо сказать – трагедия, а она печется о каком-то платке.

– Ну, так что у вас произошло? Только рассказывай по порядку и толково.

– Он обозвал меня дурой, – наконец произнесла несчастная довольно членораздельно. – Ты представляешь?! Это накануне свадьбы! А что будет потом? Нет, я решила, – Ниночка последний раз сморкнулась и отложила платок. – Я не выйду за него замуж. – Она решительно вскинула голову, и хотя в глазах по-прежнему сверкали слезы, вид у нее был неумолимый.

Женька всплеснула руками:

– Ну что ты все заладила: дура, дура, и так понятно, что… ой! – Женька вовремя захлопнула рот. – Что у вас там произошло? Из-за чего поругались-то?

– Из-за фаты, – Ниночка старательно смотрела в сторону и часто-часто мигала, не давая слезам пролиться обильным дождем. – Он заявил, что с него хватит. Видите ли, он никогда не думал, какая я привередливая. Что у меня вздорный характер, и вообще я только и делаю, что ворчу и возмущаюсь, а я, между прочим, при нем и слова не могу вымолвить. Он мне рта не дает открыть. Ну, вот скажи, Женечка, у нас ведь в стране равноправие, правда? Ведь равноправие? – она умоляюще заглянула в Женькины глаза. – А он ведет себя, как самодур недорезанный… ой, – она снова икнула, – обозвал меня трескушкой и дурой, а я всего-то сказала, что…

– Погоди, – перебила ее Женька. Она знала, что если Ниночке позволить бесконтрольно выговориться, то они никогда не доберутся до конца истории. Когда-то какой-то писатель, кажется французский… а, может, и нет… говорил, что легко начать роман и даже его продолжить, но вот закончить… на это требуется талант. Женька благодарила Бога, что Ниночка не берется за перо, ее романы были бы бесконечными, похлеще бразильских сериалов. – Погоди, ты же порвала фату, но у тебя есть очень даже миленькая шляпка…

– Да как ты не понимаешь! Не хочу я шляпку! – в сердцах выкрикнула Ниночка, взмахнув рукой, грязный платок вспорхнул к потолку и плавно спланировал прямо в аквариум с золотыми рыбками. – Она будет мять прическу. А фата…