Сонный дождик прошумел по лесу,
Пробежал по полю и исчез.
Сонно спят под сонным покрывалом
Сонных туч река, земля и лес.
Сонный хор дождливых сонных капель
Успокоил сердце глубоко.
Сонная душа, устав от боли,
Вдруг вздохнёт свободно и легко.
Солнца луч развеет сон и скуку,
Вдруг скользнёт по облаку вершин.
Сонный дождь, и луч, и мой ребёнок
Довершат, что я не завершил.
В разлитом воздухе звенящем,
В прохладном, свежем и густом
Парад любви цветов блестящих
Я вижу сердцем и умом.
Живёт в гармонии небесной
Цветов небесных хоровод,
И звуки музыки прелестной
Плывут вдоль солнечных ворот.
Я слышу мерное дыханье,
Я вижу вальса лёгкий шаг.
Цветов небесных полыхание,
Симфоний отзвуки в сердцах.
Тридцать шесть – мой день рожденья,
В этот день подарков ждут.
Я подарок для Вселенной
Предложить сама спешу.
Тридцать шесть – отрезок длинный,
Я учусь достойно жить
И хочу подарок миру
Сокровенный подарить.
Подарить хочу я миру,
Как волшебный добрый гном,
Подарить хочу я миру
Песню, смех, любовь и дом.
Подарить хочу я миру,
Всем прогнозам вопреки,
Подарить прозренья лиру,
Мысль, ребёнка и стихи!
Творить – и жизнью наслаждаться,
Творить – и в пропасть не упасть,
Творить – и в мире растворяться,
Творить, почуяв сердца страсть.
Мечтать – и плотью очищаться,
Мечтать – и силу мысли знать,
Мечтать – и духом подниматься,
Мечтать, и верить, и страдать.
Любить, познавши сердца радость,
Любить, обняв весь мир душой,
Любить, понявши чувства сладость,
Любить других, забыв покой.
Познать, забывши боль и муки,
Познать, себя преодолев,
Познать, воздевши к небу руки,
В порыве огненном взлетев.
Взлететь – и мир большой увидеть,
Взлететь, идеи не предав,
Взлететь – и ближних не обидеть,
До капли всю себя отдав.
Вот рассвета восторг,
Вот заката припев.
Я назначенный срок
Проживу нараспев.
Нота «до» – нота «си» —
Жизни полный аккорд:
Завершат круг судьбы
Семь положенных нот.
Сердца радостный стук —
Стук колёс, стук в пути,
Мира нового звук
Слышу я впереди.
Я за ним побегу,
Я к нему устремлюсь,
За цветную дугу
В небе я ухвачусь.
Семь цветов, семь наград,
Семь ступеней опять.
Я, не зная преград,
Буду в небо шагать.
Сердца чистого песнь,
Как рассвет, как распев,
Слышу в небе «я есмь»,
Как заката припев.
Нам с чувствами справиться следует,
И в них разобраться пора:
Зелёное, синее, белое —
А всё это вместе – гора.
Квадраты, круги, треугольники,
А всё это вместе – «оно».
Стоят у «шедевра» поклонники,
Взирая на сверх полотно.
Шедевры забытые, скучные
На полках хранятся в пыли,
Ведь мы – современные, лучшие —
Давно разгадать их смогли.
Вопрос дискутируя заданный,
Все спорят и громко шумят:
«Что – Чёрный квадрат неразгаданный?..»
Всего только… – чёрный квадрат.
Бывает мгновенье прекрасным,
Прозрачна судьбы акварель,
В ней быль, как волшебная сказка,
Кладёт на бумагу пастель.
Как будто великий художник
Наносит картину на холст:
Вот домик, река, подорожник —
И замысел ясен и прост.
Вот жизни лихие качели
Вдруг взмыли над грешной землёй,
И мир, как в цветной карусели,
Остался лежать под тобой.
Но дух захватило от ветра:
Всего лишь мгновенье назад
Нас вниз уносили качели,
И только колени дрожат.
Прекрасны мазки акварели —
В них солнце, и нивы, и лес.
Бывает, что жизни качели
Взлетают порой до небес.
Во дворе распустилась весна,
Вот уже завершился апрель.
Но черёмуха в мае цветёт,
И детишек кружит карусель.
Летом жарким не страшен мороз,
Пусть звенит дождевая капель.
Стаи бабочек, пчёл и стрекоз
Хороводят свою карусель.
Поздней осенью лесом пройдёшь,
У костра посидишь – и в постель,
Вскинешь голову вверх и поймёшь —
Это листьев в ветру карусель.
На пороге стучится зима,
И в полях заметает метель.
Одиноко сидишь у окна:
Круговерть – круговерть – карусель.
Зимы, вёсны – опять и опять,
Ночью – холод, а утром – капель.
Буду жить! Буду книги писать!
Пусть кружит меня лет карусель!
Пусть прохладная влажная осень
Мне помашет летящим листом,
Пусть небес августовская просинь
Озарит уходящим теплом.
Пусть весны соловьиные трели
Вместе с песней сольются моей.
И пусть зимние стужи – метели
Неумолчно свистят о весне!
Отрывной календарь пусть напомнит
О весне и о днях именин.
Солнца шар пусть квартиру заполнит,
Чтоб почувствовать – ты не один!
Пусть дорога прогонит усталость,
Пусть развеет напрасную грусть,
Пусть за встречей последует радость,
Жизни путь продолжается пусть!
ВЕНА, 7:14.
Я помню свой первый учебный день в финансовой академии.
Мне было 19. Я только что закончил колледж и перебрался из Линца в Вену, последовав указаниям отца. «С твоими способностями ты далеко пойдёшь», – говорил он, имея ввиду мои успехи в учёбе. Я бы был не прочь ему поверить, если бы не знал ещё со школьной скамьи, что трудолюбия и усидчивости во мне куда больше, чем аналитических способностей как таковых. В среднем я и правда учился неплохо. Но стоило мне пропустить хоть один день, как я выбивался из колеи, и спотыкался на ровном месте. Ко всему прочему, по натуре я был скорее человеком интуитивным, с полным отсутствием врождённого чувства логики.
К неудовольствию своего отца, я всегда давал себе отчёт, что гуманитарные предметы даются мне куда лучше точных наук. Но мысль о том, что я талантливый экономист, нравилась моему отцу гораздо больше. Он считал, что настоящий мужчина должен иметь настоящую мужскую профессию, что в его представлении означало «управляющий финансами его компании». Проведя сложную аналитическую цепочку, он выбрал для меня финансовую академию, которая находилась в столице.
Вена, как и подобает городу, не познавшему лишений войны, поражала своими монументальными зданиями, ажурными фонтанами и чересчур чопорными жителями.
Профессора с первого дня с гордостью вещали, что этот город удивителен ещё и тем, что именно в нём в конце XIX века зарождается интерес к основам потребления как к науке, происходят важные трансформации экономических основ, ценовой политики, дистрибуции и заработной платы. Коммерсанты осознают, что цена продукта зависит не от его ценности и затрат на производство, а от спроса и досягаемости последнего: «Цена последнего бутерброда зависит от уровня необходимости или достатка».
Я поселился в общежитии, и окна моей комнаты выходили во двор Консерватории. Посмеиваясь, я представлял, как музыкальные педагоги с гордостью говорят своим ученикам, что этот город удивителен ещё и тем, что «именно он служил источником вдохновения для самого Штрауса», игнорируя процентное соотношение налога на добавленную стоимость и начальной цены последнего бутерброда.
Но меня куда больше волновали произошедшие в моей жизни перемены.
В первый день занятий я надел пиджак, повязал галстук, и перед выходом взглянул на себя в зеркало. Я жутко волновался. Мне не давала покоя мысль, что я медленно, но верно схожу с намеченной колеи. Поначалу я смогу ориентироваться на незнакомой местности и, возможно, отнесусь к этому как к своего рода приключению, но постепенно мои шаги потеряют уверенность и я пойму, что потерял самого себя.
Проклятая интуиция.
Хотя в последний раз я смотрелся в зеркало вчера вечером, у меня было ощущение, что я не делал этого с пятилетнего возраста, а сейчас вдруг осознал в один момент, как сильно я повзрослел. Помню, в тот день мне удалось посмотреть на своё отражение по-новому, как бы со стороны. Интересно, так бывает со всеми в первый учебный день?
Я шёл в финансовую академию под торжественные звуки Адажио, раздающиеся из Консерватории. Музыкальное образование, которое я успел получить в Линце, давало о себе знать. Я и сам умел исполнять это произведение, конечно, не так технично…
В течение дня я часто ловил на себе надменно – оценивающие взгляды моих новых сокурсников. Кажется, именно тогда я осознал, что отныне не будет вопросительных взглядов, виноватых взглядов, усталых взглядов. Будут только непробиваемые взгляды, испытующие взгляды. Так будут смотреть на тебя. И так обязан смотреть ты. Вечером я вернулся измождённым, рухнул на кровать, но, несмотря на усталость, долго не мог заснуть. Мне бы хотелось услышать рождающиеся звуки великих произведений, но занятия в Консерватории закончились. Я мучительно засыпал в полной тишине.
Уже через неделю я перезнакомился со многими ребятами из Консерватории, некоторые из них стали моими друзьями. Я искренне жалел, что не могу проводить с ними больше времени, но в жизни приходится чем-то жертвовать. Я погряз в учебных буднях за вычислительной машинкой. Я быстро уставал. Дела шли из рук вон плохо. Ко второму полугодию я понял, что останусь на второй год. «Да что с тобой происходит? – возмущался отец во время непродолжительных телефонных разговоров. – Возьмись, наконец, за ум». Мне было нелегко представить, как это сделать.
И ещё тяжелее мне было возвращаться в академию на следующий год. Куда приятнее было сидеть в последнем ряду Консерватории во время репетиций и смотреть на оживлённые и одухотворённые лица моих друзей. Я выходил оттуда с ощущением больного, выпившего стакан парного молока. Ответственность не позволяла мне прогуливать лекции слишком часто, но я бы с удовольствием это делал.
«Психологию потребителя», единственный предмет, который мне нравился, читал низкорослый рыжий профессор, по слухам в своё время окончивший религиозный колледж при католической церкви. Он рассказывал нам о глухонемых парфюмерах, святынях Акрополя и винных коллекционерах, вешающих Рембрандта в ванной комнате. И хотя все мы понимали, что это не имеет никакого отношения к экономике, и что чистый лекционный материал, который он давал за весь урок, можно было объяснить за пятнадцать минут, никто из снобов не решался проявить свой характер, а иногда на их лицах даже проглядывал Интерес; он с нами разговаривал и мы его слушали. Временами мне и самому хотелось рассказать ему о своих заморочках, но я не представлял, как это лучше сделать. Возможно, стоит подойти и, так, невзначай, спросить: «А вы знаете, что я всегда хотел учиться музыке?» И он бы мне на это ответил: «Да, знаю» или «Нет, не знаю. А в чём, собственно говоря, дело?» В конце концов, достаточно было и того, что благодаря этому профессору моё пребывание в академии было не таким невыносимым.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке