Глава 12. Ромео и Джульетта

Каждый год в универе проводится «Студенческая весна». Но наш декан любит выпендриться, а потому на филфаке проводится еще и «Студенческая осень». Невероятная муть, но многим нравится, в особенности – тем, кто не оказался в ней задействован. Раньше эта беда обходила меня стороной, но в этот раз декан решил, что в культурную программу будет входить постановка «Ромео и Джульетты». И так загорелся этой безумной идеей, что даже пригласил профессионального режиссера из ТЮЗа. А меня – будто и без того проблем мало! – назначили консультантом и заставили посетить несколько репетиций. Точнее, Морозова и меня.

Зачем это было нужно – лишь одному декану ведомо, но приказ есть приказ. Так что теперь я не только находилась в рабстве у противного выскочки, набирая дурацкие тексты, но еще и задерживалась с ним после работы из-за постановки. Это не говоря уже о том, что репетиторство я тоже не бросала. Ни минуты свободного времени – эх, зря я раньше жаловалась на жизнь!

А вот Ольга Беседина, наоборот, горела желанием посещать эти нелепые мероприятия. Она увязалась с нами, хоть ее никто и не заставлял.

Первую репетицию я не забуду никогда. Режиссер оказался очень нервным мужчиной: уже на подходе к актовому залу я услышала звучные выкрики. Когда-то профессор Колесников и профессор Корнилов выпустили «Словарь русского мата», и теперь студенты филфака изучали его на первом курсе. Но то, что вырывалось из уст режиссера… такого даже в том словаре не было!

Правда, когда мы заняли места в первом ряду и стали смотреть постановку, я немного прониклась сочувствием к этому бедному человеку. Дело в том, что некоторые номера зачем-то сделали музыкальными. Но у Джульетты, которая напоминала юную Олю Беседину, не было ни слуха, ни голоса, да и Ромео пел как лось в брачный период.

Я долго сдерживалась, но потом закрыла лицо руками и стала беззвучно смеяться.

– Тебе что, не нравится постановка? – с серьезным лицом спросил Морозов. Я сидела с правой стороны от него, а Беседина – с левой.

– Почему же, она великолепна, – задыхаясь от смеха, выдавила я, – прямо в соответствии с традицией.

– Какой еще традицией, что ты несешь, Горячева? – влезла Беседина. – Это же трагедия, а они цирк устроили.

– Есть гипотеза, что «Ромео и Джульетта» – не трагедия, а пародия на трагедию. В таком случае – действительно, ставят правильно, – объяснил ей Морозов, а потом снова обратился ко мне. – Так ты считаешь эту гипотезу верной?

– Считаю, что в этом… – я не успела договорить, потому что мы вдруг оказались в центре внимания нервного режиссера.

– Эй, вы, эксперты! – крикнул он нам, – чего там трындите? Ну-ка, быстро сюда!

– Мы? – переспросил Морозов.

– Да, вы! Покажите этим юным блеющим овечкам, как играть настоящую страсть.

Морозов хмыкнул, но встал, за ним поднялась и Беседина.

– Нет, не ты! – замахал руками режиссер и кивнул на меня, – она!

– Почему это она? Я уже игра…

– По кочану, – перебил ее режиссер. – Девчонка похожа на мадонну эпохи Возрождения, а ты – дылда, да и патлы у тебя крашеные.

Беседина надула губы и села на место.

– Так, эксперты, пошевеливайтесь!

Мы поднялись на сцену.

– Слова знаете?

– Перевод? – машинально уточнила я.

– Нет, блин, оригинал! – съязвил режиссер. – Конечно, перевод!

– А какой – Радловой или Пастернака?

Режиссер с сочувствием посмотрел на Морозова:

– Она больная, да?

– Нет, – улыбнулся тот. – Она – филолог.

– Один хрен. Ладно, приступайте. «Любовь меня на поиски толкнула…»

– «Любовь меня на поиски толкнула…», – начал Морозов, и в глазах его блеснули озорные искры. Было видно – он еле сдерживается, чтоб не засмеяться.

Черт! Я почему-то так растерялась, что язык прилип к нёбу. То есть начала я еще более-менее бодро, но слова: «Милый мой Ромео! Скажи мне, вправду любишь ли меня?» промямлила уже совсем невразумительно.

– Сто-о-оп! – заорал режиссер. – Тьфу. Отстой. Но есть ты – еще ладно, – он кивнул Морозову. – А ты – повернулся ко мне, – полный отстой. Идите отсюда, толку от вас никакого.

– Ну вот, Горячева, режиссер сказал, что ты – полный отстой, – громко и очень радостно повторила Беседина, когда мы вернулись на места. – Я ж говорила, что лучше могу!

– Я просто половину слов забыла! Если б он предупредил, дал возможность подготовиться, я бы нормально сыграла, я бы смогла! – почему-то я стала перед ней оправдываться, будто больше заняться нечем.

– Не-а, не смогла бы, – Морозов снова стал усмехаться.

– Это почему же?

– Потому что, – он наклонился к моему уху, – ты меня… как там было? – ненавидишь-ненавидишь.

– Я умею разделять профессиональное и личное.

– Неужели? Что-то не заметил.

– Чего вы там шепчетесь? – Беседина чуть голову не вывернула, пытаясь услышать, о чем мы говорим, но Морозов уже отвернулся от меня и, улыбаясь, смотрел на сцену.

В общем, как вы понимаете, жилось мне в то время несладко. Но самое поразительное в этой истории было то, что я все-таки пошла на эту глупую «Студенческую осень». Хотя обычно подобные действа обхожу за километр.

Надо сказать, что за очень короткий срок режиссеру удалось добиться невозможного: постановка выглядела почти прилично. После нее было еще несколько небольших выступлений, а затем актовый зал превратили в подобие диско-бара.

Я умом понимала, что пора бы уходить, но всё не уходила, тем более, что Машка вцепилась мертвой хваткой: без меня ей, видите ли, было скучно.

– Викуль, я коньячок припасла, пошли тяпнем, веселее станет, – уговаривала она меня.

– Нет, спасибо, мне твоего вина хватило.

– Да что же там за вино такое, о котором столько разговоров! – повернув голову, я увидела Андрея.

Конец ознакомительного фрагмента.