Глава 2

Итак, мои дорогие, господин Горелов Александр Петрович был внешне довольно привлекательный мужчина. Его даже можно было назвать красавцем, ведь недаром супруга так ревновала его к каждой юбке. Он был высок, строен и широкоплеч. Благородные черты немолодого лица обрамляли волнистые черные кудри с серебром легкой проседи. Прямой нос имел южную горбинку, но был тонок, с резко очерченными ноздрями. Глаза, тоже темные, проницательные и немного влажные, свели с ума многих красавиц. В юности, имея пылкий темперамент, Александр, прокутил и потратил на дам почти все свое состояние. Отчего и вынужден был жениться на женщине намного старше себя.

К сорока годам Александр Петрович чуть остепенился. Да и потом брак на богатой вдове накладывал на него моральные ограничения, с которыми необходимо было мириться. Как мы упомянули выше, его супруга чаще проживала за границей, поправляя собственное здоровье. Но отчего-то знала почти о каждом шаге своего благоверного. Иногда Горелову казалось, что за ним приставлены фискалы, которые пишут его супруге ежемесячные отчеты. А может, так оно и было?

Но вернемся к намерению этого господина, завести себе хорошенькую горничную.

Совершенно очевидно, что не прислуга была нужна Горелову, а молодая любовница, дабы он мог пользоваться ее услугами, не выходя далеко за ворота собственного дома.

Довольно быстро он отыскал швейную мастерскую, адрес которой так великодушно сообщил ему недавний гость, который представился Викто́ром. Без титула и отчества. Что было чрезвычайно странно, однако, Горелов не посчитал нужным углубляться во все эти странности.

В мастерской он сделал вид, что хочет заказать себе костюм. Меж делом он заглянул в швейный зал и отыскал глазами ту, о которой так неожиданно поведал ему незнакомец. Глафира Сергеевна в это время утюжила какие-то кружева. Раскрасневшись и высунув от усердия язычок, она наклонилась над гладильной доской. Волнистая прядь русых волос упала на чистый лоб, большие груди почти коснулись полотна доски. О боги, как она была хороша. Этот странный Викто́р не соврал. Он давно не встречал подобных красавиц в Петербурге. Александр Петрович с первой минуты понял, что влюбился. Он хотел было решительно сказать девушке о своем чувстве, но вовремя одумался. Он очень боялся ее вспугнуть.

«Что это со мной? Надо быть осторожнее», – подумал он и отправился прямиком в кабинет хозяйки.

Там, заикаясь и путано, он объяснил суть своей просьбы. Сначала хозяйка решительно отказала ему и чуть не выставила его за дверь. Однако Александр Петрович достал из кошелька пару золотых рублей и умолял хозяйку их взять. Та чуть поломалась, но деньги таки взяла, пообещав ему посильную помощь.

– Я сделаю все, что от меня зависит, но обещать вам не могу-с.

– Умоляю вас, голубушка…

* * *

На следующий день хозяйка мастерской вызвала к себе в кабинет Татьяну и Глашу.

– Девушки, я довольна вашей работой. В особенности, работой Татьяны. Но обстоятельства складываются таким образом, что я не могу платить жалование вам обеим.

– Как так?

– А так. Я готова предоставить работу одной лишь Татьяне, а вас, Глафира Сергеевна, я вынуждена рассчитать. Я полагаю на ваше место принять более расторопную швею.

– Но, как же так? – голос Глафиры дрожал.

– Мы уйдем вместе, – решительно произнесла Татьяна.

– Какие вы обе горячие торопыги. Не дослушав, начинаете делать скоропалительные выводы.

– А что нам еще делать, коли не к месту мы?

– Очень даже к месту. Но, есть один нюанс. Глафира Сергеевна, вам не пристало иметь работу простой швеи.

– А где же мне еще работать? – по щекам Глаши катились слезы. – Не с голоду же умирать?

– Ну, что вы! Конечно же нет. Я просто хотела сказать, что с вашим происхождением и образованием вы можете иметь более достойную и выше оплачиваемую работу.

– Какую?

– Я хочу вас порекомендовать горничной в один состоятельный дом. И там у вас будут совсем не обременительные обязанности – скажем, пыль бархоткой смахнуть, куверт на столе разложить, на фортепьяно сыграть. А жалование там будет в десять раз больше, нежели вы имеете тут.

– В десять? – не поверила Татьяна.

– Именно, ровно в десять. Подумайте, вы сможете легко и быстро, примерно за пару лет скопить денег и купить где-нибудь за городом домик. А там уж и зажить счастливо.

После этих слов у Глаши загорелись глаза. Но Таня отчего-то стояла хмурая.

– Хорошо, мы подумаем, – сообщила она хозяйке.

– Подумайте. Хозяева там добрые, хорошие. Муж с женой. Детей у них нет. Им нужна горничная с образованием. Завтра хозяин придет, чтобы побеседовать с Глафирой Сергеевной. И я прошу вас, девушки, хорошенько подумайте, прежде чем упускать такое счастье. На такие деньжищи найдутся и другие желающие. И потом квартирка-то их находиться всего лишь за несколько кварталов от вашей, в Троицком переулке. В большом доме. Богато люди живут.

* * *

Вечером Татьяна все также была хмурой.

– Ох, чует мое сердце, не к добру эта твоя работа.

– Таня, ну что же всюду видеть подлог? Так жить нельзя. Подумай сама, останусь если я и вовсе без работы, то, как пробавляться станем? Придется мне искать место в другой мастерской? Без тебя?

– Я с тобой пойду.

– А ежели там не нужны мы обе? Так и станем по городу скитаться? С комнаты придется съехать.

– Нет, комнату жалко. Стены тут крепкие, толстые, двери тоже. Сухая она и теплая, – Таня обвела глазами их небольшую комнатку.

В ней подруги успели навести нехитрый уют, повесив на окна веселые занавески и украсив все, что можно, тряпочными вышитыми салфетками. У Глаши даже появилась этажерка с книгами и фикус в деревянной кадке.

– Да, комнату жалко. А потому я встречусь завтра с хозяином, и после решим.

* * *

Как только Татьяна увидела, пришедшего на встречу красавца Горелова, она отозвала Глашу в сторону.

– Этот-то тебя быстро в кровать уложит, – горячо зашептала она.

– Таня, у тебя одно на уме!

– Это не у меня на уме. Это я в его глазах блядских прочитала. Гляди, какой франт. На Володечку твоего по манерам похож. Такой же, видно, мот. Лощеный весь.

– Ты совсем уже. У него супруга в доме.

– Делай, как знаешь! Обрюхатит если, я брошу тебя сразу. В монастырь уйду, а ты по рукам пойдешь, сопли на кулак наматывать.

– Таня, прекрати! Слушать тебя тошно.

Они еще долго переругивались и обменивались упреками в этот день, но сумма, озвученная в качестве жалования, была столь внушительной, что на рассвете Глафира пошла разыскивать дом, в котором проживал Горелов.

Пройдя пару кварталов, она увидела трехэтажное монументальное здание, серого камня. Весь второй этаж этого дома занимала огромная квартира Гореловых. Глаша вошла в просторный вестибюль парадного, поднялась по мраморным ступеням и оказалась возле высокой дубовой двери квартиры господ Гореловых. По обеим сторонам от двери, прямо в подъезде, стояли горшки с пальмами. Тут же горели газовые фонари. Глафира повернула ручку механического звонка. В глубине квартиры прозвучал курлыкающий звук.

Как ни странно, дверь открыл сам хозяин – Александр Петрович. Ни прислуги, ни швейцара не было видно. Глаша смутилась. Она не могла себе признаться в том, что господин Горелов не был ей неприятен. Еще при первой встрече он произвел на нее должное впечатление, и она отметила про себя его красоту и стать. Она знала, что опасения Татьяны не безосновательны. Знала, но настырно шла навстречу. Разум ее оправдывал ее саму перед собой, внушая ей то, что она пришла в этот дом исключительно за деньгами, но сердце всякий раз начинало биться чуть быстрее при виде мужских зорких глаз. И к тому же от него так вкусно пахло, и запах этот так походил на запах того, кто так жестоко пренебрег ею.

– Глафира Сергеевна, пойдемте. Я покажу вашу комнату, – пригласил ее хозяин, приняв у нее легкий плащ и зонтик.

Глаша кивнула. Вдвоем они двигались по широкому коридору, стены коего были отделаны серым английским шелком в светлую полоску. Миновали несколько роскошных комнат, ровно до тех пор, пока не свернули направо.

– А вот и ваша комната. Проходите. Здесь вы будете жить.

– Нет, господин Горелов, я предпочитаю ночевать дома. Мы с подругой снимаем жилье.

– Хорошо-хорошо. Но вдруг вы днем захотите отдохнуть. Или зимой допоздна пробудете. Тогда вам придется остаться.

– Мне бы этого не хотелось. Я пришла сюда работать, Александр Петрович, – стараясь казаться строгой, твердо произнесла Глафира.

Но сама все-таки зашла в свою новую комнату и чуть не ахнула от удивления. Она выглядела очень уютно и была обставлена дорогой мебелью. Казалось, что это – не комната прислуги, а комната хозяйки. Стены были оклеены дорогими обоями. Широкая кровать с шелковым пологом смотрелась удивительно мягкой. Тусклый свет струился на розовое в цветах покрывало. Было здесь и огромное трюмо с зеркалом, и комод, и шкаф из полированного дерева. Пол этой комнаты бы устлан толстым ковром.

– Александр Петрович, вы ничего не перепутали? Разве это моя комната?

– Конечно ваша.

– Простите, а где же ваша супруга?

– Дело в том, что Татьяна Тарасовна сейчас в отъезде. Она уехала… в деревню. В наше фамильное имение.

– А когда она вернется?

– Скоро, я полагаю через пару недель.

Он снова посмотрел на нее так, что она покраснела и отвела взгляд.

– А каковы будут мои обязанности? – спросила Глафира.

– Мне сказали, что вы играете на фортепьяно. Это правда?

– Да, но я давно не играла. Пальцы отвыкли…

– Идемте в зал.

Они прошли в огромный зал с большими светлыми окнами, на которых висели массивные бархатные портьеры, перевитые золотистыми шнурками, с кисточками на концах. Паркетные полы были натерты до блеска. Пара роскошных диванов и точно таких же стульев расположились вдоль стен, оклеенных гобеленом с рисунками в виде лесного пейзажа. На стенах висели картины в золоченых рамах. Но главным в этой комнате было иное – лакированным, черным, как ночное небо боком, поблескивал огромный, словно зверь, Беккеровский рояль, с белоснежными зубами костяных клавиш.

– Сыграйте мне что-нибудь, – осипшим от волнения голосом, произнес Горелов.

Глаша подошла к роялю и присела на мягкую банкетку. Руки плавно легли на клавиши. Она закрыла глаза. Как давно она не играла. Но память быстро вернула былое. Пальцы сначала неуверенно извлекли первые звуки, а после мелодия разорвала гулким эхом тишину огромного зала. Глаша, прикрыв глаза, играла Бетховена.

Кроме Горелова и Глафиры в этот момент в зале находился некто третий. Правда, в этот раз он был невидим.

«И снова Бетховен. И снова Лунная соната, – прошептал он. – Вы сговорились что ли с Махневым?»

После этих слов он бесшумно удалился из зала.

Глафира продолжала играть, а Александр Петрович не сводил с нее откровенно влюбленного взгляда.

Глашу тоже взволновала музыка, однако, она остановила игру и встала.

– Александр Петрович, похоже, мы теряем время. С чего прикажете начать? Где мне стоит навести порядок?

– Глафира Сергеевна, позвольте я поцелую вашу руку? Вы так великолепно играли.

И не успела Глаша возразить, как Александр взял ее узкую ладонь и поцеловал. Глафира смутилась и одернула руку.

– Александр Петрович, покажите мне кухню и хозяйственные помещения.

– В следующий раз непременно. А сейчас лучше поиграйте еще.

– Александр Петрович, вам надобно нанять приличного тапера, чтобы вас развлекал.

Горелов помрачнел.

– Сударыня, если мне нужен будет ваш совет, я непременно попрошу вас об этом. А сейчас… Видите ли, я привык, чтобы слуги исполняли мои приказы с большей почтительностью. И если я жду от вас не работы по хозяйству, а игры на фортепьяно, то извольте выполнять, если вы здоровы.

– Я здорова, – ответила Глаша с пунцовыми от стыда щеками.

Она еще играла ему в этот день. А он сидел напротив и смотрел на нее. Потом он велел накрыть им в столовой и приказал Глафире отобедать с ним за одним столом. После небольших колебаний и приличествующих ее положению в этом доме условностей, а равно никому не нужных реверансов, Глаша согласилась-таки разделить с ним трапезу. От красиво сервированного стола и обилия закусок у Глаши разбежались глаза.

– Довольно часто мне доставляют еду из ресторации. Извольте откушать вместе со мной, Глафира Сергеевна, – пояснил он. – Не часто, но иногда, на правах вашего хозяина, я буду просить вас, обедать вместе со мной.

На обед был суп из стерляди, расстегаи с мясом, рыбное заливное, пара паштетов, фрукты и вино. Прислуживал им за столом ловкий молодой мужчина, который часто исполнял обязанности слуги и дворецкого. Пожилую Матрену хозяин отправил-таки днем раньше в деревню.

Глаша хоть и была голодна, однако, старалась есть мало. Исподволь она поглядывала на манеры Горелова. Еще ранее она заметила, что кисти его рук очень изящны и в то же время крепки. Чуть смугловатые длинные пальцы были унизаны двумя дорогими перстнями.

«Как его руки похожи на руки Махнева», – пронеслось в ее голове, и она снова покраснела.

После обеда Александр Петрович поехал на службу.

– Глафира Сергеевна, на сегодня вы можете быть свободны, а завтра я жду вас у себя.

– Хорошо, сударь, – Глафира сделала реверанс.

– Ах, да. Чуть не забыл. Пойдемте в мой кабинет, я выдам вам аванс.

– Полно вам, Александр Петрович, я у вас нахожусь лишь несколько часов и ровным счетом ничего такого не сделала.

– Я предпочту судить об этом сам, сделали вы для меня что-то стоящее или нет. Пойдемте.

По длинному коридору он отвел Глашу в свой кабинет. Это была небольшая комната, также как и остальные, обставленная со вкусом. Вдоль стен возвышались высокие стеллажи с книгами. Глафира скользнула по ним глазами, и по старинным корешкам фолиантов поняла, что ее новый хозяин очень начитанный человек. Здесь же располагался добротный письменный стол с изящными письменными принадлежностями. В углу комнаты стояло чучело огромного тигра. На стене висело оружие.

– Не пугайтесь, Глафира Сергеевна, тигр не живой, – решил пошутить он.

Но Глафира не поддержала его шутку кокетством, а улыбнулась лишь кончиками губ. Она старалась не думать о нем, как о мужчине, и всякий раз отводила взгляд от его широких плеч и красивого лица. Находясь в опасной близости, она чувствовала аромат тонкого одеколона и запах английских сигар.

Он подошел к письменному столу и выдвинул на себя верхний ящик. Рука нырнула в деревянное нутро и выудила на свет несколько кредитных билетов. Горелов протянул их Глаше. Она бегло взглянула на деньги и отступила на шаг.

– Но, здесь очень много. Гораздо больше, чем та сумма, которую мы оговаривали.

– Глафира Сергеевна, тогда я не стал вам озвучивать ваш реальный заработок. Будем считать, что это – некий бонус к вашим неоспоримым достоинствам.

– О чем вы, сударь?

– Вы поразили меня своим исполнительским мастерством. Поверьте, эти стены так давно не слышали Бетховена.

– И все равно, это слишком много. Вы сказали аванс, а тут такая сумма.

– Я приказываю вам взять ее, – настойчиво произнес Горелов.

* * *

Глаша пришла домой чуть раньше Татьяны. По дороге она купила сливочных эклеров. На плите голландки вовсю кипел чайник, а Глаша лежала на кровати и мечтательно думала о чем-то. Вот, только о чем? А вернее о ком могла думать наша нежная и пылкая героиня? Конечно, все ее мысли были заняты воспоминаниями о Владимире. Она помнила его умные и часто ироничные глаза, в ушах звучал его смех, густой баритон обволакивал ее пушистую голову. А руки… Как она вспоминала его божественные, сильные руки. То, как крепко он сжимал ее в объятиях. Мысли перескочили на смуглые руки Горелова.

«Интересно, как он может обнять? И каков он в постели? Какая я глупая и непутевая. Права Таня, у меня одно на уме… Но, как это сладко».

Она сама не заметила, как задремала. Во сне ей приснился Владимир. Но его белая батистовая сорочка была отчего-то вся перепачкана кровью. Кровь сочилась из шеи. И руки тоже были перепачканы кровью. А в глазах стояли ужас и мольба. Впереди раздался удар – Глаша вздрогнула и проснулась. Это пришла с работы Татьяна. Она громче обычного стукнула дверью.

Глаша с трудом выскочила из своего кошмара.

– Танечка, это ты?

– Нет, отец Варлаам, – зло огрызнулась Таня

– Таня, мне такой сон страшный приснился, а ты кричишь, дверьми хлопаешь.

– Так спи перед закатом – еще не то увидишь. Чего ты раньше времени-то улеглась?

– Таня, ты стала такая… злая.

– Станешь тут злой.

– Ну, чего ты? – Глаша, словно хитрая кошка, потерлась о худенькое плечо своей подруги.

Очень часто она оправдывалась перед Таней ровно так, как может оправдываться жена перед недовольным мужем. И обе они уже свыклись с таким порядком вещей, не замечая всей несуразности такого поведения.

– Чего? Я все пальцы себе исколола сегодня и утюгом обожглась, пока думала о тебе и твоем хозяине, – угрюмо продолжала Татьяна.

– Таня, ну зачем ты? Что за глупости лезут в твою голову?

– Глупости? Знаю я тебя…

– Гляди, что я принесла, – Глаша метнулась за образа и достала из-за иконы бумажный сверток. – Смотри, сколько денег, – проворные руки развернули бумагу.

– Завалил, значит? – Таня отбросила сверток.

Деньги разлетелись по полу.

– Таня, ты, конечно, прости, но меня уже начинает раздражать твоя деревенская лексика.

– Чего?

– А того, – наступала осмелевшая Глаша. – Надоели твои грубости, намеки и гадкие слова.

– Конечно, мы же гимназий не заканчивали, и книжки толстые не читаем, пока другие спину гнут над шитьем.

– Вот ты меня уж и попрекать стала.

– Я не попрекаю, дурочка! Я… я… – слезы закипали в рыжих глазах Татьяны. – Я люблю тебя больше жизни.

А после было столь же бурное примирение. Спустя час подруги вместе уплетали эклеры и запивали их душистым чаем.

– Как подкопим денег, так уедем отсюда в деревню, там домик хороший купим, коз и курочек заведем. И станем жить не хуже других, – рассуждала Глафира. – Скажем, что мы сестры. А если мужская работа нужна будет, так наймем кого-то. А может, и в городе останемся. Посмотрим. Деньги нам с тобой очень нужны.

– Нужны, – соглашалась рыжая ревнивица. – Расскажи, как они там тебя встретили. Что жена его? Хороша?

– Жена? – Глаша на секунду помедлила и все-таки решила соврать. – Жена, да. Очень даже хороша собой.

– Да? – недоверчиво переспросила Таня.

– Да, Танечка.

– А зачем тогда ты ему?

– Таня, ну как же ты не поймешь, они пригласили меня работать. Горничной.

– И много ты там работала, что не устала сильно?

– Сегодня был первый день. Меня лишь познакомили с обязанностями. Где полы мыть я должна, где золу вынимать, где белье гладить.

– Вон оно что?

– Да. А иногда они и музыку с супругой слушать желают. Я им должна музицировать на фортепьяно.

– Эка, их распоганило! Горничная, да еще, чтобы на фортепьяно умела.

– Таня! Ну, как ты выражаешься?