Собрав свой нехитрый скарб, подруги покинули на рассвете сей неласковый приют, а заодно и сам город. Голодный до утех Васька так и остался ни с чем.

Дорогие читатели, мы не станем утруждать вас подробным описанием дороги двух наших героинь. Больше месяца они добирались до Санкт-Петербурга, ночуя на постоялых дворах, пугаясь и радуясь безотчетной надежде, которую связывали с прибытием в столицу. Глаша стремилась туда всей душой, ибо юность ее и учеба были связаны с гранитными берегами Невы. В Москве Глафира простудилась, и им пришлось задержаться там на несколько дней. Татьяна, раздобыв мед и листья малины, ухаживала за своей любимой барынькой. Но молодой организм быстро справился с простудой, и девушки продолжили свой путь.

Санкт-Петербург встретил их июньским теплом. Легкий ветерок с Невы трепал Глафире волосы. Всей грудью она вдыхала знакомый воздух. Татьяна любовалась огромными домами, широкими улицами, соборами, мраморными львами и тайком крестилась.

– Гляди Танечка, это и есть столица! – на осунувшимся лице лихорадочно блестели фиалковые глазищи. – Как тебе, нравится?

– Камней больно много, – супилась Татьяна. – Тут человеку пропасть, все равно, что чихнуть. Раз – и нет тебя. Потерялся, и не сыщут.

– Да, ладно тебе, – смеялась Глаша.

– О, гляди, какие ноздри у львов. Отчего таки страшные? Как есть, бесовский город.

На счастье, девушки нашли довольно быстро швейную мастерскую в Щербаковом переулке^[7], недалеко от набережной реки Фонтанки, куда их охотно взяли. Хозяйка мастерской, строгая дама, лет сорока, обговорила с ними условия работы, предложив неплохой заработок и даже похлопотала об их жилье. Она проводила подруг к своей приятельнице, сдающей комнаты.

Комнатка тоже оказалась в Щербаковом переулке, совсем близко с работой, сухая и чистая, с одной широкой кроватью, образами над ней, обеденным шкафом и комодом. Но главное, чему так обрадовалась хозяйственная Татьяна, это то, что в углу комнаты располагалась прямоугольная голландская печь с плитой для готовки, облицованная голубоватыми, веселыми изразцами.

– А печка не дымит? – деловито осведомилась рыжеволосая умница.

– Нет, только в прошлом годе чистили дымоход, и ремонт в комнатах делали.

– Ну вот, тут-то можно и жить теперь, – обрадовалась наконец Татьяна. – Я посмотрела – соседи тут тихие. Кажись, трезвые.

– Ну, что вы, девушки. С этим у нас строго, – согласилась хозяйка. – У меня здесь больше работницы живут. Из мужчин только студенты, а мужиков я не селю сюда – с ними хлопот много. И семейных с дитями не селю. Сейчас я вам чайник принесу.

Спустя время, когда девушки напились чаю с кренделями, купленными в кондитерской, Татьяна развязала узел с деньгами и, сосредоточенно нахмурив брови, пересчитала оставшиеся средства.

– Гляди, какая я у тебя бережливая. Мы совсем мало истратили по дороге. Большая часть денег цела.

– Конечно, – усмехнулась Глаша. – Я с твоей экономией часто голодная засыпала.

– Ничего, Глашенька, были бы кости целые, а мясо нарастет. Мы теперь денежки копить станем. К зиме одежу кой-какую надо будет справить. Ботинки новые тебе, платьев, чулок теплых. Часть я и сама пошью. Тут, поди, тканей в халантерее можно купить.

– Таня, да тут в магазинах чего только нет. Видала, на нашей улице много таких лавок. Татары с Казани шелком торгуют, халатами. С Костромы много приезжих – магазины открыли.

– Ну, нам не до жиру… Платьев с оборами много шить не станем. Не по чину нам. Однако белья побольше тебе надобно иметь.

К вечеру этого же дня подруги намылись в общественной бане и разомлевшие пришли домой. Татьяна накануне накупила вкусной еды. Обе чистые и довольные они уплетали душистый окорок, сыр, колбасу и пшеничные булки.

– А ничего тут. Я и вправду стала привыкать к твоему Бургу. Можно и здесь жить.

Глаша в ответ рассмеялась.

– Иди ко мне, я приласкать тебя чуточку хочу. Сама вся истомилась без ласки, – поманила ее рыжеволосая дылда.

За долгое время их путешествия они лишь раз позволили себе близость, и теперь зов природы оказался сильнее иных обстоятельств. Сильная рука Татьяны увлекла Глафиру в мягкую и чистую постель. Глаша, зажмурив глаза, упала на подушки, а Татьяна, сев у нее в ногах, прошептала:

– Радвинь ноги… Шире! О, как я соскучилась, – рыжая голова нырнула к паху Глафиры.

Пальцы крепко впились в нежную кожу раздвинутых ляжек. Ловкий язык принялся ласкать распухшую и скользкую от возбуждения плоть своей ненаглядной барыньки. Глафира застонала от наслаждения:

– Таня, войди в меня пальцами, глубже.

Таню не надо было просить дважды. Ее ловкие пальцы орудовали в лоне Глафиры не хуже мужского орудия. Потребовалось лишь несколько минут на то, чтобы Глаша издала хриплый, полный безудержной страсти, стон.

– Как сладко ты кончаешь, – шептала Татьяна, лаская Глашины соски.

Потом они поменялись местами.

Их ласки длились всю ночь, и только к рассвету обе заснули – уставшие и счастливые. Впереди был воскресный день.

Утром они много гуляли. Каменный город, согретый летним солнцем, казался им таким величественным и прекрасным, что не хотелось возвращаться домой. Глаша была одета в милое летнее платье и шляпку, Татьяна в платье попроще, из темного ситца. Когда они гуляли по Невскому, то несколько мужчин по дороге бросали на Глафиру заинтересованные, полные восхищения взгляды.

– Обещай мне, что не влюбишься больше в мужчину, – ставила ей условия Татьяна, которая зорким и ревнивым взглядом отмечала всех, кто смотрел на ее барыньку с интересом.

– Господи, конечно, не влюблюсь, – отшучивалась Глафира. – Никто, кроме тебя, мне не нужен.

– Не верю, – снова хмурилась Татьяна. – Уведут тебя от меня.

– Не говори, Танюша, глупостей. Я что, коза на веревке?

– Соблазнят… Ты в сок вошла. Сама под мужика ляжешь, коли приласкает.

– Таня, опять ты за свое. Прекрати, а то мы поссоримся. Пойдем лучше в кондитерскую, купим конфет? А?

– Пошли, – неохотно отзывалась Татьяна.

Каждая непредвиденная трата давалась рыжеволосой экономке с большим трудом. Таня была очень бережлива.

Потихоньку подруги освоились в столице. Днем они работали в швейной мастерской. Причем, вопреки ожиданиям Глафиры, работа была несложная, и девушки быстро управлялись с дневной нормой, которую им давала хозяйка. Вечерами они были предоставлены сами себе: Татьяна шила Глафире платья, а Глаша читала. Татьяна долго дивилась Белым ночам, считая их настоящим чудом, но плохо спала. Глаша, наблюдая за ее удивлением, только улыбалась: «Это Петербург, Танюша. Привыкай».

Незаметно промелькнул июль и половина августа. Подруги все чаще благодарили благосклонность судьбы за обретенную свободу и спокойную жизнь. Они не нуждались теперь ни в чьей помощи и ни от кого не прятались. Глаша все чаще стала улыбаться, и лишь иногда на нее снисходила легкая грусть – воспоминания уводили ее в далекое и милое сердцу Махнево. Из ниоткуда всплывал образ того, кто был ей до сих пор милее всех на свете. «Как он? – думала она. – Неужто и не вспомнил обо мне ни разу?»

Глафира Сергеевна и не знала, что ее возлюбленному Владимиру Ивановичу оставалось жить на этой грешной земле лишь считанные дни.

* * *

Горелов Александр Петрович, чиновник по особым поручениям при губернском архиве, сидел в собственной столовой и пил утренний кофе со сливками и булками из кондитерской. Ему их подала горничная Матрена. Это была грузная пожилая женщина, служившая еще у его родной матушки и перешедшая к Александру Петровичу почти по наследству. Она была подслеповата и нерасторопна. И только сегодня нечаянно расплескала горячий кофе на белоснежную скатерть.

«Надо бы нашей Матрене на покой, – раздраженно думал Александр Петрович. – Третьего дня тарелку из голландского сервиза разбила, вчера мою сорочку сожгла утюгом. Надо бы отправить ее в деревню – свой век со стариками доживать».

Супруга Александра Петровича, Татьяна Тарасовна, которая была старше его на десять лет, жила за границей и навещала мужа дважды в год, попутно наводя в доме собственные порядки. Всех хорошеньких женщин из прислуги она рассчитала и прогнала с глаз долой, оставив с Александром Петровичем рябую повариху и трех пожилых горничных.

– Я итак закрываю глаза на ваши частые адюльтеры вне нашего дома, – выговаривала она красавцу-мужу. – Мне доносят о вас, бог знает что. Ваши бесконечные интрижки с актрисками, певичками, ваши походы в салоны к гулящим женщинам. Так хоть в доме моем я не позволю вам заниматься развратом. И на постелях моих вы не будете спать со своими любовницами.

Александр Петрович тяжко вздохнул, вспомнив стареющее и неприятное лицо собственной супруги, на которой он был женат по расчету.

«А как бы хорошо иметь и дома миленькую горничную, – подумал он. – Только где бы такую сыскать? Чтобы чистенькая была, улыбчивая и покладистая. Иногда так лень под вечер идти в бордель. Спать где попало. Мне бы дома… пока Татьяна Тарасовна далеко. Пока приедет, пока разберется… Нет, решительно надо поискать такую. Может, сводне какой дать задание?»

Не успел он подумать о предстоящем деле, как в глубине квартиры раздался звонок. Матрена пошла сама открывать дверь, так как дворецкого на месте не оказалось. Барин отослал его с утра в лавку за сигарами. Через минуту скрипнула дверь, и показалась Матренина голова в чепце:

– Барин, там какой-то господин незнакомый. Вас спрашивает. Вы примете его?

– Кто таков? – шепотом, глазами спросил Александр Петрович.

На что Матрена только пожала полными плечами и в недоумении выпучила глаза.

– Ладно, зови.

В комнату вошел незнакомый шатен с легкой рыжиной в бороде и шевелюре, одетый дорого, но строго, в изящную летнюю пару. Свою трость с золотым набалдашником и летнюю шляпу он оставил в прихожей огромной Гореловской квартиры.

– Александр Петрович, здравствуйте! – радостно воскликнул гость. – Гулял мимо, дай думаю, зайду. Погодка нынче прекрасная стоит, небо безоблачное, что согласитесь, в наших дождливых краях – такая редкость. Как встал с утра, так, не завтракая, и решил прогуляться. А уж на прогулке вспомнил о вашем приглашении и решил зайти-с.

– Простите, – чуть смущенно прервал радостный монолог гостя Горелов, – Напомните мне, с кем имею честь, так сказать?

– Ба, Александр Петрович, да неужто не помните?

– Нет-с, – еще сильнее покраснел хозяин и сосредоточенно задумался.

«Два дня тому назад я сильно нализался у князя В. Неужто я там познакомился с этим господином, а потом забыл?»

– Мы у князя с вами познакомились?

– Ну, наконец-то вспомнили! – обрадовался гость и достал из кармана знакомую темно зеленую визитку Горелова. – Вы же сами мне ее дали и пригласили быть в воскресенье у вас. Вы, право, так настаивали…

– Да-с? – Горелов пожал плечами. – Ах, простите, великодушно. Я много пил мадеры в тот день, а потом еще какие-то вина, наливки.

– Да, князь всех нас славно угостил. Я тоже к утру с трудом обнаружил сам себя, – по-свойски хохотнул посетитель и подмигнул Горелову темным зрачком хитрого глаза.

– Ну, раз так, любезный, – расслабился Александр Петрович, – то если вам не трудно, напомните мне, как вас звать-величать?

– Меня-то? – казалось, что гость на секунду задумался. – Зовите меня Викто́ром.

– Помилуйте, что вот так-с? – смутился хозяин.

– Да-с.

– А отчество?

– Ну, зачем среди своих отчество? Мы тогда так славно с вами выпили на брудершафт и поклялись друг другу называться чуть ли не по имени.

– Вот князь, каналья, напоил меня чем-то совершенно зверским, что я ни черта не помню, – Горелов соскочил со стула. – Ну, хорошо, Ви… Викто̀р, вы будете пить кофе?

– Не откажусь.

– Матрена, принеси нашему гостю чашечку из голубого сервиза и сливок еще.

Матрена внесла на подносе изящную чашку и сливочник, полный до краев желтоватыми сливками. Когда она ставила чашку на столе, то руки ее дрожали. Серебряная ложка соскользнула со стола. Раздался звон, Матрена наклонилась, чтобы поднять ложку с пола. Но хозяин ловко опередил ее и раздраженно приказал:

– Принеси другую, кулема. Как ты стала нерасторопна. Живее.

Как только за Матреной закрылась дверь, Александр Петрович извиняющимся тоном произнес:

– Сейчас так трудно сыскать подходящую прислугу. И жалко ее, она еще меня нянчила. Однако время неумолимо, и никого из нас не щадит.

– Да, найти хорошую прислугу – проблема, – сочувственно покивал головой гость, отхлебывая кофе. – Важно же что, чтобы не воровала, была-с аккуратна, вежлива, мила, образована. И при этом трудолюбива.

– Да-с.

– И чтобы не прекословила ни в чем. Согласна была с хозяином во всем.

– Да-да, как вы мои мысли угадали…

– И потом, – посетитель сделал понимающие глаза, подмигнул темным глазом и перешел на шепот: – Как по мне, так я хотел бы иметь лишь хорошеньких горничных. Исключительных красавиц. Ну, скажите на милость: зачем мне в доме крокодилы всякие? Нешто я не заслужил в доме полный шарман?

– Вот-вот… Поверите, и я все утро об этом же думаю.

– А что тут думать? Разве вы не хозяин в собственном доме? Завтра же отправьте старую Матрену в деревню, а сами возьмите себе молоденькую и хорошенькую.

Горелов даже подскочил от неожиданности.

– Так-с, так-с… Вот только где же ее взять-то?

– А вот тут-то я вам, как раз, и окажусь полезным, дорогой вы мой.

Александр Петрович снова удивленно посмотрел на гостя.

– Прогуливаюсь я тут как-то набережной Фонтанки, свернул в Щербаков переулок – хотел себе портного хорошего сыскать – материя у меня давно лежит аглицкая, да пошить все времени не было. Дай, думаю, зайду. И вдруг вижу: из портновской мастерской выходит такая миленькая барышня, что я прямо оторопел. А она поспешила в татарский магазин, за нитками – видно, хозяйка ее туда послала. Верите, я за ней пошел – ноги сами повели. Сначала думал, что она какая-то знатная особа, и идет к себе домой. Оказалось, что нет.

– Нет?

– Нет… Как выяснилось позже, она обычная швея и живет со своей подругой. Без средств, от того и работать вынуждена.

– И что, хорошенькая?

– Так я о чем и толкую: не просто хорошенькая, она красавица писаная. Носик, глазки, шейка, коса русая. Талия такая, что гляди переломиться, меж тем, как и афедрон, прости господи, пышный на месте. И притом, образована, бывшая институтка. На фортепьяно играет, французский знает.

– Бог мой! – мечтательно проговорил Горелов. – И что? Что?

– А то, что вы сходите в Щербаков переулок, к ее хозяйке, мадам Салопиной, и похлопочите, чтобы она вас свела. Позовите ее к себе в дом. Да торопитесь, на нее столько господ уже глаз свой положили. Не ровен час, кто иной сманит, посулив большой заработок. Так-то и вы не скупитесь. Такой розанчик и, считай, без дела пропадает.

– Да-с, надо бы поторопиться. Вы говорите в Щербаковом? А номер дома?

– Кажется, 5. Не помню точно. Да вы легко увидите, там еще вывеска такая синяя: «Пошив дамского и мужского платья. Костюмы, дамское белье, корсеты». Что-то в этом роде.

– Ага, ага.

Гость допил кофе и вскочил с места.

– Не смею-с вас задерживать, дорогой Александр Петрович.

– Вы уже?

– Да-с, вспомнил, что мне надо быть дома к обеду. Еще увидимся, у князя, – гость поклонился и стремительно вышел.

«Я так и не вспомнил его, – задумался Горелов. – Кто такой? Убей не помню… И зачем же он приходил?»

Но наш герой не стал слишком долго раздумывать. Еще минуту он посидел за столом, а после крикнул в коридор:

– Матрена, вели принести мне светлый сюртук, шляпу, штиблеты.