2

В замке повернулся ключ, и сердце бешено забилось.

– Ирина Галина! – Нет, это не прозвище. Чтобы подчеркнуть поэтичность русского языка, мать Ирины выбрала для рифмы второе имя Галина. Лоренса очень веселило это сочетание звуков, похожих на выстрел из двустволки. Сегодня он еще из холла услышал, как она напевает песенку, словно пребывает в том возрасте, когда восторгаются шоу «Улица Сезам».

Бросив сумки, Лоренс просунул голову в гостиную.

Повернувшись, Ирина ощутила, как сердце проваливается в пустоту. «Со мной никогда такого не было. Я вижу это лицо и совершенно ничего не чувствую», – подумала она.

Ирина впервые посмотрела на Лоренса с интересом, когда он появился на пороге ее квартиры на Западной Сто четвертой улице и переступил его с чуть заметным колебанием. Заметив ее объявление на стенде Колумбийского университета о проведении занятий по русскому языку, он сразу же записался на урок. Она не претендовала на то, что это была любовь с первого взгляда, но все же в момент их знакомства обоим показалось, что они видятся не впервые. Его фигура пряталась за свободной фланелевой рубашкой и мешковатыми брюками, но лицо притягивало внимание: правильные резкие черты, впалые – результат переутомления – щеки, наморщенный лоб; глубоко посаженные карие глаза с застывшей мольбой делали его взгляд похожим на взгляд бладхаунда.

Лоренсу нравилось считать себя своего рода геодезическим куполом, самодостаточным и прочным, хотя Ирина видела лишь предприимчивого молодого человека, сумевшего выбраться из среды дальнобойщиков и подняться до Лиги плюща. В тот день ее сердце разрывалось от мысли, что он голодал, – в Лоренсе было нечто неуловимо схожее с теми дикими мальчиками, что выросли в лесу рядом с шимпанзе и питались кореньями и ягодами.

Первое впечатление до сих пор не забылось, мольба во взгляде и ограниченность потребностей навсегда поселили в ее сердце сострадание, о котором Лоренс даже не догадывался. Этот самонадеянный вид, с которым он прислонился к двери в гостиной, ухмылка раздирали душу, хотя его ужасающий русский никогда не вызывал в ней чувство превосходства. За годы ее сострадание лишь росло.

Теперь она с горечью была вынуждена признать, что одним хлопком двери он разрушил это чувство. Лицо Лоренса было знакомо ей до мелочей, но сейчас казалось, что, изучая его на протяжении девяти лет, она в одно мгновение поняла, что оно совсем чужое.

Она уже все получила. Сюрпризов больше не будет – впрочем, это уже само по себе сюрприз. Словно желая испытать на себе всю силу горечи до капли, Ирина продолжала смотреть на Лоренса, она напоминала себе человека, снова и снова поворачивающего ключ зажигания, не желая признать, что мотор умер.

Идеально прямой нос: ничего. По-мальчишески взъерошенные волосы: никакой реакции. Призывный взгляд карих глаз – она не может больше смотреть в эти глаза.

– Эй, как дела? – спросил Лоренс, коснувшись щеки сухими губами. – Только не говори мне, что ты просто сидишь, даже не читаешь.

Она именно это и делает. Просто сидит. Ее собственный ум превратил ночь в центр домашних развлечений, и ей вовсе не хотелось открывать книгу. Чтение с коробкой кукурузных хлопьев в руках выглядело бы сейчас насмешкой.

– Просто размышляю, – слабым голосом ответила Ирина. – Ждала тебя.

– Уже почти одиннадцать, верно? – Лоренс вернулся в холл, подхватил сумки и понес в спальню. – Скоро начинается вечернее шоу на Би-би-си!

Голос его быстро затих, оставив после себя мертвую тишину, словно с его появлением в квартире исчезла акустика.

Ирина изо всех сил старалась выпрямиться и занять более приличное положение, но так и осталась полулежать на диване. Из спальни донесся шум. Разумеется, Лоренс раскладывал вещи. Чем еще он может быть занят при такой маниакальной страсти к порядку?

До его возвращения в гостиную Ирина так и не придумала, что сказать, она не привыкла «думать» в разговоре с Лоренсом.

– Все, – гаркнул он.

Будто переняв манеру Рэмси, Ирина смогла отреагировать на сказанное лишь через минуту.

– Что – все?

– Все, можем смотреть программу.

Между произносимыми ими словами была пустыня. Ирина отчетливо представила себе, что их серьезный разговор становится похож на иллюстрации, не сочетающиеся между собой по стилю и исполнению, на послание с требованием выкупа, где все буквы вырезаны из разных газет. Ведь они раньше разговаривали. Интересно, какие темы обсуждали?

– У нас еще есть двадцать минут, – продолжал Лоренс, опускаясь на диван рядом с ней. – Ну, как дела? Что нового?

– С нашего последнего разговора ничего не изменилось. – Вот и первая ложь. К горлу подкатила тошнота от мысли, что далеко не последняя.

– Вы ужинали с Рэмси? Только не говори, что ты струсила.

– Ах да, да, – быстро пролепетала Ирина. У нее ничего не получается. Она уже себя выдала. Разумеется, придется рассказать о событиях прошлого вечера, хотя стоит ей произнести имя Рэмси, как сердце отвечает бешеным грохотом. – Да, мы ходили в ресторан.

– И как прошло? Ты переживала, что вам не о чем будет говорить.

– Все прошло неплохо. Надеюсь.

Лоренс неожиданно стал раздражаться.

– И о чем же вы говорили?

– Ну, о Джуд. О снукере.

– Он будет в этом году участвовать в итоговом турнире? Мне бы хотелось пойти.

– Понятия не имею.

– Надеюсь, его рейтинг достаточно высок для участия.

– Понятия не имею.

– Что ж, вы ведь не могли болтать только о снукере.

– Не могли, – эхом отозвалась Ирина. – Не все время. – Такое ощущение, что она вилкой вынуждена вытаскивать изо рта каждое слово.

– Надеюсь, тебе удалось услышать несколько хороших сплетен?

Ирина потерла лоб.

– С каких пор ты интересуешься сплетнями? Тем, что происходит в чужом сердце, а не в твоей голове?

– Ну, например, поговаривают, что Ронни О’Салливан лег в реабилитационную клинику. Интересно, в чем там дело?

– Извини, – с чувством произнесла Ирина. Она не могла за одну ночь превратиться в чудовище. Печально смотрела на Лоренса и размышляла: как ужасно, но ей нечего сказать, она не может бороться с тем состоянием крайней нервозности, что охватило ее с появлением Лоренса. Как от чумы, он бежал от самой главной темы, факт существования которой мигал красным светом в полутьме комнаты. Пока их разговор неуловимо напоминал свидание в тюрьме, будто их разделяет толстое стекло, а звуки доносятся приглушенно, как через переговорное устройство. Ирина решилась нарушить закон и сейчас переживает лишь первый день своего нового существования, тогда как впереди их будет еще невыносимо много. – Я испекла пирог, – жалобно произнесла она.

– Я перекусил в самолете… Впрочем, конечно. Маленький кусочек.

– Хочешь пива?

– Я уже выпил бутылку «Хайнекен». Хотя к черту, давай праздновать.

– Что праздновать?

– Мое возвращение. – Брови приподнялись. – Или ты не заметила?

– Извини, – вновь пробормотала Ирина. – Разумеется, заметила. Для чего же тогда пирог? К твоему возвращению.

На кухне она оперлась ладонями о столешницу, склонила голову и тяжело выдохнула. Почти два часа ее бил озноб, от которого она до сих пор не может оправиться. Слава богу, пирог удался, и он не стоял весь день на столе в кухне, что окончательно бы его погубило.

Она сама сможет проглотить лишь крошечный кусочек. (С того момента, как она отправила в рот последнюю ложку мороженого, запив ее зеленым чаем, она не в состоянии даже думать о еде. Правда, днем она сделала глоток коньяку…)

Ирина отрезала кусочек пирога для себя, такой тоненький, что он едва не развалился, и большой для Лоренса – гораздо больший, чем он захотел бы получить, потому что всегда следил за своим весом. Кусок вредных жиров одиноко лежал на тарелке; от одного его вида рот наполнился слюной. Рэмси не нужен восхищенный его игрой зритель, а Лоренсу не нужен этот пирог.

Ирина достала из холодильника бутылку эля и открыла дверцу морозильной камеры. В другой день она бы выпила бокал вина, чтобы составить Лоренсу компанию, но сегодня ее манила покрытая инеем бутылка «Столичной». Перед приездом Лоренса она почистила зубы, поэтому он не узнает, что она выпила уже две рюмки чистой водки от страха, что он сейчас войдет в дверь.

Она не принадлежала к числу людей, привыкших пить алкоголь на голодный желудок, изменение привычек, даровавшее вначале ощущение свободы, могло в одно мгновение привести к полной отчужденности от своего собственного «я». Ирина взяла запотевшую бутылку, открутила пробку, сделала поспешный глоток и, решив вести себя благообразно, налила в бокал далеко не скромную порцию. В конце концов, они решили праздновать.

Манеры Лоренса не позволили указать ей, что его кусок гораздо больше того, на который он рассчитывал.

– Красный! – по-русски воскликнул он.

– Дурачок, – произнесла Ирина с самой легкой иронией, на которую была сейчас способна. – Ты хотел сказать «красивый». Красная площадь, да? Помнишь?

Ее всегда веселила неспособность Лоренса разобраться в русском языке, но, видимо, сейчас в ее интонациях было нечто, заставившее его оглядеть ее особенно внимательно.

– Извини, пожалуйста, – вежливо произнес он. – Конечно красивый. Да. Красивый пирог.

Ирина удивилась, что он помнит слово «пирог».

– Или моя красивая жена.

Бог мой. По-русски Лоренс назвал ее женой. Это слово, как никогда, показалось слишком нахальным.

Есть некоторая закономерность в том, что и красивой он может назвать ее только по-русски. В английском Лоренс находил такие эпитеты, как «симпатичная», «милая», они могли подойти как для жены, так и для хомяка. Неприлично с таким раздражением реагировать на комплимент любимого человека, но мысли об эмоциональной окрашенности языка вызывали болезненные воспоминания об отце. Он помогал актерам второсортных фильмов работать с текстом и был великолепным знатоком всех акцентов; именно он учил актера, озвучивавшего в «Приключения Рокки и Бульвинкля» Бориса Баденова, как сделать гласные более твердыми, такими, как должен произносить их советский шпион. Он с легкостью переходил от китайского акцента к ирландскому, все это выглядело чрезвычайно забавно. Он говорил ей, что любит ее или гордится ее успехами, только передразнивая переливистое «р» Шона Коннери или перекладывая на мелодию и добавляя шведский акцент. Будучи ребенком, она обожала все голоса, которыми он читал ей сказки, но с возрастом очарование исчезло. Рожденный в Огайо, он в обычной жизни говорил так, словно западная манера произносить слова входила в его коллекцию акцентов.

Возможно, Лоренс использовал русский для сентиментальных фраз, звучащих, по его мнению, неловко по-английски, это был их кодовый язык, которого сейчас стало слишком много. Это было очень личное. И причиняло боль.

– Спасибо, – произнесла Ирина по-английски, чтобы положить конец практике русского.

Но Лоренс вымолвил следующую фразу по-русски, настаивая на продолжении.

– Ты устала? – Интонация показалась ей трогательно-мягкой.

Ирина склонила голову. К пирогу он так и не притронулся.

– Да, немного устала. Плохо спала. – Она надеялась, что это нельзя счесть ложью. Ведь если человек совсем не спал, это и значит, что он плохо спал.

– Ты о чем-то все время думаешь? – Заметил. Выпытывает.

– Может, дело в суши. Сырой тунец – это всегда рискованно. Не уверена, что смогу это съесть, аппетит пропал.

– Ты действительно бледная.

– Да. Я так себя и чувствую. – Не желая показать, что следит за временем, Ирина тайком взглянула на часы на запястье Лоренса. Черт. До передачи еще целых пять минут.

– Как прошла конференция? – Ей стало стыдно, что она не спросила об этом сразу.

Лоренс пожал плечами:

– Одни банкеты. За исключением того, что я увидел Сараево, пустая трата времени. Толпы зануд из ООН и каких-то неправительственных организаций.

– Может, лучше, что ты был там. Не узнал ничего неприятного, не встретил старых знакомых. – Ирина осознала смысл сказанного уже после того, как слова слетели с губ. Она попыталась сгладить положение улыбкой, но по выражению лица Лоренса поняла, что он насторожился. – Милый! – воскликнула она. – Я же шучу, ты не понял?

Он была обязана не дать ему возможность критиковать. Что же случилось с ее умственной добротой? Если уж на то пошло, куда подевалась простая человеческая доброта? Лоренса не было дома десять дней, а она встречает его плоскими шутками, произносимыми с изможденным лицом. Любой другой мужчина – если бы он был – непременно углубился бы в расспросы, но Лоренс не любил неприятности, поэтому потянулся за пультом.

Ирина принялась обдумывать сказанное. Странно, что Лоренс так быстро взял пульт. Надо относиться к себе критичнее.

Когда на экране появилась заставка Би-би-си, она была готова расцеловать экран. Обычно перед телевизором Ирина пришивала пуговицы или нарезала фасоль, но сейчас смотрела на ведущего, как ей казалось, взглядом полным обожания. Она была сосредоточена и увлечена, но не действом. Ирина видела сквозь предметы. Так бывает с одержимыми или с шизофрениками. Тени по ту сторону голубого экрана набрасывались друг на друга, мужчина и женщина будто сливались, и невозможно было разобрать, где руки, а где ноги. Приоткрытые рты, жаркие губы. Она поворачивалась влево и наблюдала, как тот же мужчина прижимает к стене любовницу. Сжимает руки женщины, поднимает над головой и утыкается лицом ей в шею. Стоило ей перевести взгляд чуть вправо, как мужчина и женщина обнимались там, путаясь в гардинах, он с силой прижимал ее к оконному стеклу, ей, должно быть, невыносимо больно. (У нее до сих пор немного побаливал копчик, но это из-за борта бильярдного стола. Могло быть и хуже, если бы они вместе не рухнули на пол.) Те же фигуры вторглись в ее гостиную, Ирина не приглашала их, не желая видеть прижатыми к стене в ее квартире. (Она опустила глаза – на ковре расположилась та же неугомонная парочка. Мужчина был сверху. Он был не слишком тяжелый, чтобы женщина не могла вздохнуть, но все же ей было не очень комфортно. При всем желании у нее не было шансов выбраться. Но она этого и не желала.) В их защиту следует сказать, что они всего лишь целовались, впрочем, с таким же успехом можно сказать, что Джеффри Дамер всего лишь убивал людей и употреблял в пищу их мясо, а Гитлер всего лишь попытался управлять миром.

Галлюцинации приносили страдания. Ирина старалась смотреть шоу вместе с Лоренсом, проглотить кусочек пирога и рюмку «снотворного» – хотя водка испарилась, словно сама собой, она не помнила, пила ли ее. Но вот эти люди опять в ее доме, сжимают друг друга в страстных объятиях, так что начинает болеть внутренняя поверхность бедра.

– Тема не очень тебе интересна, – подал голос Лоренс, – но все же рекомендую посмотреть.

Ирина с трудом оторвала взгляд от бесстыдных гостей.

– Что посмотреть?

– «Ночь в стиле буги»!

Она решилась вступить в разговор:

– Ну, «Танец-вспышка» мне не очень понравился, а «Лихорадка субботнего вечера» вполне ничего.

Лоренс посмотрел на нее с сомнением:

– Как можно пятнадцать минут слушать дискуссию о новом фильме и говорить о том, что он похож на «Лихорадку субботнего вечера»?

– О чем же он тогда? – с раздражением спросила Ирина.

– О порноиндустрии!

– Я немного задумалась.

– Немного?

– Я же сказала тебе, что устала.

– Желание спать не может повлиять на умственные способности человека.

– Не делай из меня идиотку лишь потому, что я не следила за нитью дискуссии. Мне это неприятно. Ты постоянно твердишь, что я глупая.

– Напротив. Я постоянно стараюсь развить у тебя веру в себя, убедить иметь собственное мнение и не бояться высказывать его публично. Я всегда утверждал, что ты умна и проницательна, разбираешься даже в сфере международных отношений, хотя и не имеешь докторской степени. Ничего тебе не напоминает?

Ирина опустила голову. Действительно, знакомые слова. Лоренс неоднократно бросал на нее многозначительные взгляды за ужинами в обществе его коллег, призывая свободнее выражать свое мнение.

– Да, ты всегда мне помогаешь, – заключила она.

– Так почему ты все воспринимаешь в штыки? – расхрабрился Лоренс.

– Не знаю. – Она и сама этим озадачена. Она не понимала, почему, имея такую мощную мотивацию не раскачивать лодку, постоянно провоцирует конфликт? В то время как намеревалась весь вечер не привлекать к себе внимания, ведет себя глупо, говорит раздраженно, чем вызывает настороженность Лоренса. Она хочет, чтобы он узнал? Или пытается навязать ему салонную игру, как говорил Боттичелли: «Я известный человек, мое имя начинается с большой буквы «А».

Ты чувствуешь себя измотанной?

(Сегодня вечером? Только душевно.)

Но ты женщина.

(Пожалуй, даже слишком женщина.)

Где ты была вчера до пяти часов утра?

(Только «да» или «нет». Вопрос некорректный.)

Некорректный? И ты говоришь о корректности?

Может быть, Лоренсу предстояло набросить петлю ей на шею и выступить в роли палача, но он никогда не смог бы допустить мысли, что она стала П-О-Д-Л-О-Й И-З-М-Е-Н-Н-И-Ц-Е-Й.

Вечернее шоу закончилось. Словно оскорбившись ее неспособности воспринимать детали разворачивающихся в фильме событий, экран потух, Лоренс больше не интересовался ее мнением – он просто выключил телевизор. «Включи!» – пронеслось у нее в голове. Она готова была продолжать смотреть телевизор часами, хотя обычно он раздражал ее пустой болтовней. Вместо того чтобы отправиться в спальню, Лоренс опять опустился на диван; сложенные на коленях руки означали, что он хочет поговорить. Ирина старалась хранить равнодушное молчание, позволив чуть растянуть губы в улыбке, хотя совсем недавно была поглощена только собой. Всем своим видом она пыталась выразить мысль: «Я рада, что ты дома» – ложь номер три, и с этим ничего нельзя поделать. Возможно, в этом была доля правды, часть ее радовалась его возвращению, но она не могла найти силы произнести это вслух.

– Ну, так какие еще новости? – наконец сказал Лоренс.

Ирина смотрела на него ослепшими глазами. Неужели он что-то заподозрил?

– Почти никаких, кроме того, что я уже рассказала по телефону. Работа, – добавила она, помолчав. – Я почти закончила работу.

– Можно посмотреть?

– Разумеется… когда закончу. – У нее не было желания показывать рисунок Лоренсу. Она мечтала сначала показать его Рэмси.

Сдавшись, Лоренс встал, по лицу его было видно, что он обижен.

Они заперли дверь на цепочку, закрыли окна и задернули шторы, оба выпили витамины, почистили зубы щеткой и зубной нитью. Все эти действия повторялись ежевечерне, но сегодня казались особенно монотонными. Уставшая и вымотанная бессонной ночью, Ирина все же боялась лечь в кровать.