– Нет, это готовят повара. Я управляю. Управляющий, забыла? Короткая память!.. Это все от недоедания, вон тощая какая. Откуда тебя только украли…

Напоминание режет как ножом. Торн сосредотачивается на еде, пытаясь приглушить боль вкусом.

Инатт вглядывается в ее лицо с нескрываемым голодным любопытством. Он запредельно милый, но смотрит как хищник.

Все здесь опасны.

– Мрачнеешь. Не мрачней. Наслаждайся, маленький трофей, – Инатт пожимает плечами. – Правда, так будет проще, если откажешься сразу.

Вкус еды перестает заглушать чувства. Торн замирает, глядя в пол, потому что ее душит злость.

– Я серьезно. Мечтаешь вернуться домой, удрать? Послушай меня.

Торн поднимает на него настолько бесстрастный взгляд, насколько способна. Инатт смотрит в ответ серьезно. Показывает ей веточку сухих трав на ладони.

– Возьми свои маленькие мечты о доме. Прямо в эту твою беленькую ладошку. И сожми. Сожми, пока не останется прах, – он сжимает руку и разжимает, показывая труху. А потом вскидывает ее вверх, и ароматные травы смешиваются с запахом горячей еды, вновь пробуждая голод Торн.

Злость сжигает ее силы. Но она не будет молчать.

– Это такой милый гостеприимный способ сказать, что здесь я и умру, когда темному лорду, который носит чужие кровь и страдания, как изящные украшения, надоест со мной играть?

– Нет, – говорит Инатт будто бы даже удивленно. – То есть, да, конечно, рано или поздно ему надоест. Но я говорю это, потому что здесь твой дом.

Злость снова вспыхивает белым огнем. Ее дом в караване. Где Хорра, где Майли, где Молли.

Где Хорра, которой она, Торн, лишь обуза.

Где Майли, которая никогда не видит, что происходит.

И Молли, и его горячие руки, и фиолетовые волосы, и смех…

– Мой дом там, откуда меня украли.

Инатт смотрит на нее с сомнением.

– Слова сильнее крови, если ты так хочешь, – он чуть склоняется в сторону, оглядывая Торн с головы до ног. И вдруг резко выдает: – Хочешь кусок торта?!

Конечно, она хочет кусок торта. Она обожает сладкое.

Амиша щебечет поутру, когда провожает ее от комнаты до нужного места. Она не отвечает на вопросы, отвлекает Торн историями о том, как во Дворах хорошо, и жизнерадостно рассказывает, сколько замечательных «гостей» из мира за пределами леса она видела. Торн слушает ее молча и не перебивает.

Эта даит-аин даже не представляет, насколько двусмысленно звучит и выглядит все то, что она делает.

Да, во дворце прекрасная кровать – настоящая мечта, это Торн уже оценила. Да, от вкуса еды Инатта идет кругом голова, да, здесь красиво и каждый второй выглядит так, будто сошел с гениальной картины. Достаточно, наверное, чтобы кто-нибудь забыл об осторожности.

Не Торн.

Она видит, что Амиша не дает ей осматривать замок. Она знает, что ненавязчивые комментарии про то, как опасно находиться в коридорах одной, намекают на то, что сама Амиша хочет контролировать каждый ее шаг. Торн уже знает, что черные прожилки под кожей дают ей какую-то неприкосновенность. Оставалось понять, какую.

Под щебетание Амиши они оказываются в саду золотых роз. Торн ощущает, как к ней тянутся графитные стебли с острыми шипами, и на мгновение отвлекается, оглядываясь. Этот сад прекрасен, и этот сад хочет ее крови. Как и все здесь.

Смертельная красота в каждом мгновении.

– Осторожнее, они коварны, – Амиша оборачивается к ней с улыбкой на ярких полных губах. Но не останавливается.

– Это просто цветы, – Торн нагоняет ее в два прыжка. – Что они могут сделать?

– О, это не просто цветы, – Амиша качает головой. – Это символика Двора Отголосков. Они могут сделать многое, даже понимая, кто ты.

– И кто же я?

– Ты – Его трофей.

«Его». От того, с каким акцентом Амиша произнесла это слово, ее пробирает дрожь. Так не говорят о правителях. Так говорят о богах.

Но боги давно мертвы или спят; исчезли за Вратами Вуали задолго до написанной истории. И реликты, говорят, никогда не были склонны к фанатичному поклонению.

– Я не трофей.

Слова вырываются раньше, чем она сама понимает. Злость душит ее, давит на горло расширяющимся комом.

Амиша косится на нее, в ее серебристо-черных провалах глаз не прочесть ни единой эмоции. Пожимает плечами.

– Самовнушение – это хорошо. Если тебе так легче.

Они выходят из сада в темный лес в полном молчании. Злость Торн уступает место восхищению: она никогда ранее не видела столь огромных деревьев. Чернеющие стволы, кроны, начинающиеся высоко над ее головой; бесконечное мерцание золотистых светлячков в иллюзии вечной ночи; диковато-прекрасная жизнь, которую она никогда ранее не могла и представить.

Птицы, которых она не видела ранее. Звери, которых могла представить только на картинках из книг.

И, конечно же, множество запредельно красивых реликтов на поляне перед ней. Сражаются на настоящем боевом оружии.

Скорость. Изящество. Это выглядит как красивая постановка, а не как настоящая тренировка.

– Ну и где он?.. – Амиша останавливается, упирает руки в бока. Ее голос возвращает Торн в реальность, но в этой реальности ей не нравится. Она хочет и дальше смотреть на то, как сходятся и расходятся бойцы.

Мысль закрадывается не сразу. Ее… будут испытывать боем? Вот почему они не отняли ее кинжалы? Раньше она думала, что ее просто не считают угрозой, но, может, была и другая причина?

Амиша фыркает:

– Опять ругается на кого-то впустую, – она возникает в поле зрения Торн и скрещивает руки на груди. – Приготовься, Рашалид – не самый приятный тип. Вообще не приятный. Просто не слушай его и не перечь ему, он – гадость, которую надо просто перетерпеть… – она запинается, видя, как взгляд голубых глаз Торн соскальзывает с ее лица куда-то наверх и назад.

– Гадость интересуется, что ему притащили, – звучит холодный, негостеприимный голос.

Торн не слышит, что Амиша шутит про неудачные моменты – она сосредоточена на лице эгидианца перед ней.

Высокий, огромный, почти как Туиренн. Белый – тот самый белый эгидианец, который разомкнул ее ошейник. Бледный, с золотинкой в глазах и коротко стриженных волосах. Темные брови вразлет, острые скулы, недовольно-нахмуренное выражение… даже зная, что видела его ранее, Торн не может выбросить из головы, что его лицо ей что-то напоминает. Оно знакомое, но она не может уловить причины.

Он изящный, но не так, как изящны большинство виденных ею реликтов. Этот белый – воин, а не произведение искусства. Он слагает жестокость и кровь вместо поэзии.

Рашалид отмахивается от потока слов Амиши. Он спрашивает у Торн, понимает она вдруг. И он не получил ответа.

– Н-да, – мрачно говорит он, окидывая Торн взглядом, полным такого презрения, какого она не ощущала никогда за всю свою жизнь. – Ты тугая или как? Мне надо два раза повторять, для каждой твоей половины, а, полукровка?

…эмоции – забавная штука; в книжках часто пишут, что захлестывающие эмоции, выходящие из-под контроля это романтично, красиво, ярко. Оживляет, заставляет сердце биться.

Только почему-то в таких книжках захлестывают любовь, обожание, в самом крайнем случае – страх. Увы, тут авторы упускают неприятные варианты.

Торн захлестывает такой гнев, что она не просто не помнит больше о предосторожности. Она не знает о том, что должна держать язык за зубами, забывает обо всем остальном. Ничего нет, кроме ее ярости.

В одно мгновение она отпихивает Амишу со своего пути, подается вперед, скалясь. Слова вырываются сами, когда она тыкает в Рашалида пальцем:

– Тугая часть – явно от вас, если тебе нужно вопрос задать, чтобы меня опознать. Или от реликтового гарцевания по кустам память отшибло?

Рашалид моргает. Амиша замирает в стороне.

Из-за дерева высовывается лицо одного из грискорнцев с тренировочного поля, и он осторожно замечает:

– Рашалид нашел себе маленького женского Рашалида.

Эгидианец вспыхивает, оборачиваясь в сторону дерева:

– А ну ушел, Киранн, или сам маленьким станешь, когда я тебя на части разрублю!

Киранн исчезает. Торн хмурится, медленно приходя в сознание.

Ошибка. Она совершает ошибку за ошибкой. Ее здесь сожрут.

– Я не…

– Я имел в виду, что ты умеешь. У тебя ножи на поясе, и ты не выдохлась так, как остальные, за время скачки, – Рашалид скрещивает руки на груди. Он выглядит куда более спокойным.

– О, – встревает в разговор Амиша. – Она наверняка хорошая акробатка. Я видела этот ее старый костюм, как в цирковых…

Договорить она не успевает – на щелчок пальцев Рашалида она просто исчезает с поляны. Он закатывает глаза.

– Куда… она делась? – Торн знает, что оглядываться нет смысла, но все равно ловит себя на том, что выискивает знакомый силуэт среди деревьев.

– За пределы моего тренировочного поля, – Рашалид пожимает плечами. – Схватки и дуэли – это моя вотчина, так что на своей территории я могу делать, что хочу и с кем хочу. Как Инатт с замком.

Разумеется, он уже знает про Инатта и ее ночное путешествие. Торн даже не удивлена.

– Еще раз, что ты умеешь?

Она понимает, насколько ее навыки, скорее всего, ничтожны по меркам реликтовых рефлексов. Говорят, они не зависят от пределов и ограничений материального тела. Могут делать все, что угодно.

– Я не воин. Я была арлекином, метала ножи, – она пожимает плечами. – А что?

Он щурится. Грубовато берет ее руку и задирает рукав.

Черные прожилки бледные, их почти не видно.

– А это?

– Это?.. – непонимающе переспрашивает она. Поднимает на него озадаченный взгляд, встречается с его собственным – серьезным, суровым, холодным.

– Ты… что, вообще не понимаешь, что это?

Она снова ощущает злость, накапливающуюся комом в горле. Откуда ей знать. Откуда вообще…

– Эта метка позволяет тебе проскальзывать в различные слои реальности, Торн.

Злость истлевает как пергамент в пламени. Исчезает, пепел летит по сторонам и пропадает из вида.

Что…

Что за бред.

Слои реальности, или планы – они остались в прошлом. Когда боги еще не ушли, когда еще не заснули, они передавали свою волю из-за Врат. Множество слоев реальности, чем глубже, тем менее понятным и знакомым становилось окружение, вплоть до иных форм существования.

Это мифы.

Она смотрит на Рашалида как на дурака.

А потом смеется нервным, рваным смехом.

Он смотрит на нее с мгновение, наклоняет голову набок, как хищная птица.

– Не знала, значит.

И прежде, чем она успевает ответить, он выхватывает костяной кинжал из-за пояса и бьет ее прямо в сердце.

Адан однажды учил ее приему, тогда она считала его бесполезным. «Если на тебя нападет тот, кто быстрее тебя», – говорил он. Она смеялась тогда: кто может напасть на нее? Да еще и быть быстрее при этом?

Этот прием спасает ее сейчас. Торн почти не успевает, рука реликта настолько быстро скользит мимо. Лезвие рассекает ее куртку, оставляет порез под ключицами.

Она отскакивает, только умом понимая, что Рашалид перехватит кинжал и ударит ее вновь. Она не успеет даже осознать.

Глаза не успевают видеть. У нее есть только рефлексы и инстинкт.

Не страх. Потому что она не позволит страху победить.

Она поскальзывается почти намеренно, кинжал отсекает прядь ее волос. Изгибается так, как не гнулась на представлениях, уходя от очередного удара. Еще порез.

Прыгает за дерево, кинжал почти касается кончика ее носа. Следующий удар задевает ее ребра.

Она не может уворачиваться вечно. Он убьет ее, понимает Торн.

Он правда хочет убить ее.

– Нет! Подожди!

Бесполезно просить у реликта пощады.

Она уворачивается еще раз, ценой почти рассеченной шеи. Пошатывается.

И Рашалид впечатывает ее спиной в ствол дерева. А потом загоняет клинок в ее грудь по самую рукоять.

Она… не чувствует ничего. Забыла дышать.

Обесцвеченные глаза Рашалида изучают ее лицо. Звуки раздаются словно издалека. Цвета меркнут.

Это… конец, да?

– Можешь, значит.

Его далекий голос словно раздается из-за толщи воды. Торн непонимающе хмурится, опускает взгляд – и видит кинжал Рашалида в себе. В собственном полупрозрачном теле, мерцающем темнотой.

– Ты мог убить меня. Если бы я не…

– Если бы ты не проскользнула, да. Ты была бы расходным трофеем, полукровка. А я люблю играть с трофеями.

Она с мгновение смотрит в его лицо. И когда он выдирает кинжал из ствола дерева, она подается за его рукой, будто бы чтобы освободиться.

Но ее рука смыкается на рукояти ножа. Пепельная сталь кричит в ее костях о своей ненависти, ей практически больно, вибрация расходится до позвоночника.

Весь этот гнев она вкладывает в удар, когда всаживает Рашалиду под ребра клинок.

Он отскакивает, роняет свое оружие. Торн выпадает в реальный мир, падает на траву, но не отрывает от него взгляда – смотрит, как он ругается, выдергивает ее нож и швыряет на землю.

– Ты сумасшедшая?! – его голос такой злой, что что-то внутри Торн сжимается. Вместе с тем она ощущает злорадство. И смеется.

– Я знаю, что вас не убить так просто. Но раз уж мы обмениваемся ножами…

– Да я не о том! Боль нравится?! Пепельная сталь! Она же… – он весь содрогается, и только тогда замечает, что за ними снова наблюдает тот грискорнец, Киранн. – А ты что тут опять делаешь?!

– Просто восхищаюсь, где ты такое чудо нашел. Тоже любит, когда больно и неприятно… еще и внешне похожи…

Рашалид швыряет в него свой кинжал с явным намерением промахнуться. Но Киранн понимает намек и снова исчезает.

А Торн не может сдержать смех. Падает на траву и смеется, а Рашалид только качает головой.

Ей смешно. Кажется, ей весело.

Но потом она слышит за спиной знакомый голос Эрратта Туиренна.

– Делаете успехи?

Ллар-лорд двора Отблесков и Отголосков спрашивает беззаботно, насмешливо, и это не вяжется со все еще ругающимся Рашалидом. Эгидианец светится от злости – на мгновение Торн думает, неужели и она так выглядит со стороны?

– Ты был прав, вот что наш самый большой успех, теналь, – Рашалид хмурится и упирает руки в боки. – В остальном все предсказуемо плохо.

Торн бросает взгляд на Эрратта Туиренна, слишком поздно вспоминая, что не следует смотреть на реликтов прямо. Туиренн слегка приподнимает темную бровь в молчаливом вопросе.

Рашалид устало вздыхает.

– Она решила, что я ее насмерть зарезать собрался. Будто ее можно убить одним несчастным тыком ножа.

– Раш, – то, как темный реликтовый лорд произносит это, навевает мысли о тепле, заботе и доме. Торн никогда не связывала такие эмоции с реликтами. – Раш… люди за пределами леса не знают о нас ничего. Будь снисходительнее.

– Я сама снисходительность, а ты меня не ценишь.

Торн откидывает голову назад, прижимаясь к широкому стволу и переводит взгляд с одного реликта на другого. Вот они, перед ней, неземные, прекрасные, непостижимые, и такие… обычные в этой перепалке, что у нее ничего не укладывается в голове. Говорят, как могла бы говорить она с Майли, когда все еще было хорошо. Спорят, как могла бы спорить она с Молли.

– Я заберу твою подопечную? – спрашивает Туиренн, будто кто-то мог возразить лорду Двора.

Рашалид пожимает плечами.

– Да, конечно. Мне есть над чем подумать, так что можешь считать, что пока мы закончили.

Туиренн улыбается – и в следующее мгновение протягивает Торн руку, чтобы помочь встать.

Когда она касается его руки, ей кажется, что она касается выдумки.

В следующее мгновение тренировочные площадки исчезают, и в ворохе черно-золотых перьев они оказываются высоко-высоко над черным лесом. В кронах вековых деревьев их легко потерять, хотя сама мысль о том, что кто-то может упустить из виду Эрратта Туиренна, кажется абсурдной.

Он снова спокоен, его улыбка мягкая, безупречная, но Торн слишком хорошо помнит пробирающий до костей ужас прошлой ночи, вызванный одним только мгновением его гнева.