Ника – Другая сторона
Садовое кольцо
Я считаю, что заслуживаю этого просто по факту своего ошибочного рождения и гадкого внутреннего мира.
Из моих дневников
Я, ничтожный зомби в ничтожной клетке в ничтожном аду.
«Таинственная история Билли Миллигана», Дэниел Киз
Когда Ника открыла глаза, была глубокая ночь. И такая звонкая тишина, что звук собственного дыхания сперва напугал девушку. Никаких огней вдалеке, ни одного горящего светом окна. И лишь тысячи черных нитей повсюду пересекают пространство. Воздух густой и спертый, ни малейшего ветерка. «Может, так выглядит загробный мир? Но где тогда полчища мертвых душ? Или у каждого он свой? Странно тогда, что мой выглядит, как опустевшая Москва», – думала она, оглядываясь по сторонам. Девушка не сразу заметила странный шнур, выходящий из груди и тянущийся далеко вперед. Такой же черный, как эти нити вокруг. Попробовала вытащить, но ничего не произошло, вообще не сдвинулся. Специально ущипнула себя за руку, чтобы проверить, реально ли происходящее – было больно. Но потом вспомнила, что так определяют сновидения, а не посмертие. «Неужели, загробная жизнь состоит из сплошного блуждания без цели? Тут же вообще ничего не происходит. А может, я не умерла, а попала в какую-то альтернативную реальность?» Она не знала, что делать, а потому просто пошла вперед.
«Это же Земляной Вал, – Ника узнала улицу, как только вышла из дворов, – Даже “Атриум” вон видно. Получается, не какое-то абстрактное место, а самая настоящая Москва. Правда, от этой информации понятней ничего не становится». Немного подумав, решила пойти в сторону Покровки. Ника помнила, как однажды сидела там в «голубом» дворе и удивлялась тому, как обилие голубого цвета, хвойные деревья и морские рисунки на стенах создают полное впечатление, будто по другую сторону домов не шумная Курская, а чистое скандинавское море и холодный ветер, а обломки маяка, нарисованные на стене, вот-вот соберутся и начнут, как прежде, светить сквозь туман и направлять заплутавшие корабли. «Интересно, как выглядит тот двор в этой реальности?»
Двор оказался и вправду покрыт туманом, да таким плотным, что сырость тут же пропитала одежду. Голубая краска зданий посерела и пошла трещинами, и никаких рисунков на стенах. Ника едва не расплакалась от этой картины. На какое-то короткое мгновение она почти поверила, что маяк и ей сможет указать направление. Проглотив ком в горле, девушка решительно отвернулась и пошла дальше вдоль Садового кольца, периодически сворачивая во дворы и снова возвращаясь на главные улицы. Ни-ко-го. И ничего. Только дома, голые деревья, клочки тумана и тяжелый воздух. Она уже перестала думать, что именно ищет, перестала смотреть по сторонам и заглядывать в окна, открывать двери магазинов и подъездов, перестала прислушиваться в надежде услышать хоть что-то, кроме своих шагов. Просто переставляла одну ногу, затем другую, пока наконец не выбилась из сил и уселась на ближайшую лавочку. Только тогда она заметила, что ноги сами привели к дому, откуда началась ее собственная история. К дому, где ее сломали, лишили телесности, где ее мучил отец, а мать не захотела стать ей защитой, где другие дети боялись ее и отвергали, где она, едва научившись ходить, узнала, что в этом мире нет никого, кому можно доверять. Ника сидела, не отрываясь глядя в окно на первом этаже, из которого однажды ночью вылезла, чтобы навсегда стать свободной.
Ощущение нереальности происходящего окончательно заполнило разум. Что за бред вообще творится? Перед глазами все поплыло. Ника постаралась дышать глубже, но местный воздух не насыщал кислородом достаточно. «Единственный способ не сойти с ума, – рассуждала она про себя, – понять правила игры и начать подыгрывать. Сделать вид, что ты в теме. И главное – убедить в этом саму себя». Раз она пока не знает, где выход, нужно изучить этот мир. Может быть, он вообще понравится ей намного больше. Тут хотя бы нет мерзких людей с их жалкими чувствами. Никто не морщится, не отворачивается, не пытается сделать вид, что ее не существует. Нику затрясло, а затем она начала вдруг смеяться. Истерично, до боли в животе. В той жизни ей редко приходилось смеяться. Честно говоря, она вообще не могла вспомнить, случалось ли это когда-нибудь. Несколько минут спустя она распрямилась, чтобы отдышаться, и откинулась на спину, устроившись лежать на лавочке.
Поняла, что задремала, только когда ее разбудил звук. Звук шагов. Столь оглушительный в этом немом месте. Она резко поднялась и наткнулась на серые, почти прозрачные, почти серебристые глаза. Это была девушка. Самая настоящая живая девушка. Такая неподходящая этому месту. Светлая, яркая, искрящаяся, розовощекая, но главное – она не отводит взгляда и, похоже, совсем не напугана.
– Что тут произошло? – только и успела сказать гостья прежде, чем исчезла.
Просто исчезла. Исчезла! Ника вскочила и приблизилась к тому месту, где только что стояло возможное спасение. Это вновь произошло. Снова она упустила того, с кем могла бы поговорить. В голове все еще гремел звонкий голос, а по коже мурашками бегал взгляд серебристых глаз. Но ее больше нет. Опять ничего нет. Ника рухнула обратно и уставилась в одну точку. Она не понимала, что делать. Оказалось, что без ненавистных людей вокруг, ее существование не имеет смысла. Лишь с появлением другой девушки, у нее вдруг появилась надежда понять происходящее. Губы Ники скривились при мысли, что они, люди, ей все-таки нужны. Что нужна жизнь рядом, чтобы продолжать жить самой. А еще – эту мысль Ника тут же постаралась отбросить – что она могла быть не так уж права, отправляя всех подряд на тот свет, чтобы остаться одной.
Чтобы перестать думать, девушка подскочила и продолжила идти. Она даже не смотрела по сторонам, просто слушала свое дыхание и считала шаги. По ощущениям прошел не один час, а небо светлее не становилось, хотя летние ночи в Москве очень короткие. Ника решила посмотреть время на телефоне, но тот оказался выключен. Тут же вспомнила, как еще допивая водку с тоником, увидела предупреждение на экране о том, что осталось меньше пяти процентов. Постояв немного в попытках снова придумать, что теперь делать, поняла, что все еще не имеет абсолютно никакого понятия, так что просто пошла дальше. Вдох, три шага, выдох, три шага. В какой-то момент стопы и голени начали ныть, а еще через пару тысяч шагов серьезно болеть. Осмотревшись, Ника нашла себя у Битцевского парка. «Подходящее для меня место3», – с усмешкой подумала она. Устроившись прямо на траве у пруда, она уснула так быстро, будто лишилась сознания.
Ей снилась Москва с высоты птичьего полета. Полупрозрачные линии судеб – Ника не видела такие раньше, но откуда-то знала, что это именно они, – сплетались в сложный, но определенно упорядоченный узор. Она всматривалась в плетение, отмечая, как разные линии вдруг начинают идти параллельно, а потом снова расходятся, некоторые собираются целыми компаниями и долго не расстаются, какие-то лишь едва касаются друг друга, у отдельных нитей четко виден один или оба конца, другие теряются в клубке. Есть те, что обрываются почти сразу, как появились, и те, что проходят через сотни других судеб и уходят далеко за пределы видимости. На удивление Нике было легко воспринимать как картину в целом, так и каждую линию в отдельности. И тут глаз зацепился за несколько пятен на полотне, будто нарочно кем-то проткнутым. Каждая нить, коснувшаяся этих мест, обрывалась. Приблизившись к одному из них, девушка моментально узнала место. «Это же тот самый двор, где я сегодня очнулась. Получается, и моя судьба провалилась в эту условную дыру».
Проснувшись, Ника еще долго лежала и смотрела в серое неподвижное небо, исчерченное черными линиями. Стало понятно, чем они являются. Не ясно только, почему во сне они были разноцветными, а здесь все одинаково черные. Она лежала и чувствовала, что вот-вот все поймет. По крайней мере тот факт, что происходящее все же не сон, теперь казался очевидным. Признать существование чего-то вроде параллельной реальности было непросто, тем не менее сейчас эта версия выглядит самой логичной, как бы это ни было парадоксально.
– Допустим, других людей, чьи линии жизней разорвались, тут нет, потому что они были обычными людьми и просто умерли, – Ника решила, что легче всего будет размышлять вслух и на ходу. Она направилась к дому, где снимала квартиру: не придумала лучшего места для следующего ночлега.
– Но если бы все умерли или пропали без вести, были бы новости: только в том месте оборвалось не меньше пары десятков нитей. Нет, такое точно не осталось бы незамеченным. Получается, они живы, продолжают ходить на работу и все такое, но утратили связь с линиями жизни, с судьбой. Есть же выражение «живой труп». Видимо так. А со мной тогда что? Это должно быть как-то связано с моей способностью. Я приношу людям смерть в точности, как и это место. Возможно, мы с «темной стороной», назовем это так, одной природы. И она, каким-то образом прорвавшись на… ладно, потом придумаю нормальное название – «светлую сторону» обрывает линии жизней просто своим присутствием. Ну или взглядом, как я. То есть это человек должен на нее взглянуть, ну или коснуться, неважно. Точно, точно, очень похоже, что так все и есть. А это значит, если я найду способ наделать еще подобных «дыр», то мы сможем стать таким неким оружием массового поражения. Да так, что никто даже не поймет, что произошло.
Тут Ника не выдержала и расхохоталась.
– Устроим настоящий зомби-апокалипсис, мать вашу, – в тишине хохот разнесся по всему кварталу.
Я – Дом детства
Где-то не в Москве
Ты правда готов вернуться в свой пустой дом?
Мультсериал «По ту сторону изгороди» (Over the Garden Wall)
Еду в ночной электричке хоронить маму и боюсь. Боюсь того, насколько я пуста и равнодушна. Когда-то я, как и любой ребенок, любила ее всем сердцем, безоговорочно, без условий, той самой любовью, которая, как говорится в Новом Завете, все покрывает, всему верит, всего надеется. Я знаю, что когда-то и она любила меня так же, а может, сохранила это чувство до конца, но все же надеюсь, что это не так. Иначе я уж совсем скотина последняя: оставила ее, так еще и над могилой ни слезинки не пролью, наплевавшая на ее открытое сердце. Вот только это неправда, и это нельзя забывать. Нужно помнить, что мать успела вонзить в меня тысячи ножей, помнить каждый, как плакала до хрипоты, умоляла пощадить, кричала в равнодушную спину, рвала волосы.
Мне было четыре. Я тогда уже научилась читать, потому что мне рассказали, что через книги можно попасть в другие миры. Как же горько плакала, когда ни Гарри Поттер, ни сказки братьев Гримм, ни даже Хроники Нарнии не помогли приблизиться к магии. Однажды я спросила у мамы, почему так, и она объяснила, что проблема во мне, что в другие миры попадают только избранные, а я не заслужила, не достойна этого и не способна ни на что волшебное.
Мне было шесть. Я открыла для себя мир рисования и не могла остановиться. Мне не были нужны ни хорошие краски, ни красивые альбомы, в ход шло все: обратные стороны документов, чеки, поля на книжных страницах, стены и обломки кирпичей, бесплатные карандаши из строительного магазина, забытые кем-то фломастеры. Я тогда очень гордилась своими зарисовками и бережно хранила каждую. Однажды мама попросила показать ей что-нибудь из рисунков. Я выбрала самые красивые. Как же сильно мне, маленькой дурочке, хотелось, чтобы ей понравилось, чтобы она восхитилась, обняла меня и сказала, что я обязательно буду хорошим художником. Как бы не так. Сейчас уже я понимаю, что она просто хотела подсказать, что можно исправить и сделать лучше, чтобы я и дальше развивалась. Тогда же я услышала первую и самую болезненную в жизни критику своего творчества.
Мне было девять. Приснился кошмар, который я до сих пор помню в деталях. О том, как я убиваю собственную мать. Проснулась в слезах, задыхаясь от ужаса, и она услышала это. Начала кричать, как сильно устала от моих попыток привлечь внимание. Велела заткнуться, иначе выставит спать на улицу. Я так и не рассказала, о чем был кошмар.
Мне было двенадцать. В очередном приступе истерики, которые я уже почти научилась игнорировать, мать бросилась собирать вещи, обещая больше никогда не возвращаться, ведь тогда всем станет легче. Иногда я думаю, что и правда стало бы.
Сейчас я понимаю, что она была психически больной. Даже могу понять, почему никто не отвел ее в психдиспансер, ведь для советского человека это приговор. Но легче от этого не становится. Мое тело с ног до головы покрыто рубцами от ее криков. Пожалуй, я даже рада, что в ней было достаточно гордости и обиды на меня, чтобы не звонить с той минуты, как я в последний раз вышла из дома. Хватило бы еще сил не умереть так скоро, может, мои шрамы успели бы побледнеть и сейчас бы не так болели.
Я где-то слышала фразу, мол, мы стремимся стать таким человеком, который смог бы спасти нас маленьких. Это интересно, потому что я и правда стремлюсь быть спокойной, тихой, очень чуткой и внимательной к другим. Человеком, за которым можно спрятаться, который решает все проблемы разговорами, заботится о чужих чувствах и который сначала думает о последствиях, а потом говорит или делает. Но для этого нужно стать еще и тем, кто не боится других людей. Не боится подпускать, доверять и позволять довериться, не боится полюбить, быть открытым, искренним, не боится собственных эмоций. А мной пока руководит только страх.
«… конечная. Поезд дальше не идет. Пожалуйста…» – скрипучий голос вырвал меня из потока мыслей. Чувствую, как сердце сжалось, как превращаюсь в ту самую девочку, которая когда-то отсюда уехала. Будто и не было времени, не было зеленых двориков и красных кирпичей моей Москвы, не было общаги, настоек, станций метро, работы на производстве сувениров и красивого пруда под окнами. Только дрожащая я и уже пустой перрон в этом маленьком, покрытом трещинами городе.
Дорога до нашего старенького дома заняла всего пятнадцать минут пешком. В Москве за это же время я могу дойти от метро до квартиры, а здесь от окраины добралась почти до центра города. Удивительно, что в детстве это расстояние казалось непреодолимым. «Стоит зайти сразу в квартиру или сначала постучаться к соседке? Интересно, не сменила ли мать замки? Тело должны были забрать в морг, да? Она же не лежит там в гробу в кухне на табуретках с тазиком соли под ним?» – я и не заметила, что застыла перед дверью подъезда. Все оказалось проще: дверь нашей квартиры была приоткрыта, и в коридоре на меня сразу же с рыданиями накинулась соседка.
– Как же так? – начала она перемежать завывания фразами, – она же была еще совсем молодой, только собиралась на пенсию выйти, а тут эта болезнь, всего за неделю сгорела.
Я неловко похлопывала ее по спине, снова отмечая, что не чувствую вообще ничего. Пока усаживала ее на диван, пока наливала в стакан воду, пока доставала из рюкзака бумажные платочки, лишь думала: «Гроба нет, это хорошо». Наконец, налив ей стопку какой-то домашней настойки, найденной в серванте, и сопроводив спать, смогла выдохнуть и осмотреться. Горло предательски сжалось и губы затряслись от нахлынувших картинок прошлого. Все те же бежевые занавески, тот же пыльный ковер на стене, шкаф с покосившейся дверцей и потертый диван, дырки на обоях, которые я раньше машинально ковыряла, пока по телефону выслушивала наставления, чем пообедать и что сделать до возвращения матери с работы. Будто она и не жила тут все эти годы, будто вместе со мной квартиру покинули время и любые надежды на изменения.
Интересно, есть ли на земле люди, которые, вспоминая детство, не чувствуют боль? Есть ли люди, которые не начинают дрожать всем телом, подходя к дому, в котором выросли? Я сломалась еще тогда, еще здесь. Говорят, что у всех есть детские травмы, но неужели у всех такие же? На самом деле, я бы отдала все, что у меня есть, ради спокойствия мамы. Но есть ли у меня хоть что-нибудь? Я ничего не стою и никогда не буду. И она уже не будет. Больше ничего нет. Я наконец рухнула на колени и, зарывшись в волосы, тихо заскулила. Не хочу быть. Не тогда, когда ее нет, когда исчезло уже все. Я ненавидела ее, убежала, а теперь поняла, что осталась без корней, без опоры и одна в целом мире.
Очнулась и обнаружила себя лежащей прямо на полу с подтянутыми к подбородку коленями. Уже наступило утро. Нужно собраться, сегодня предстоит много неприятных дел: получить справку о смерти, оформить свидетельство, собрать одежду, надо еще узнать, где заказать гроб, место на кладбище, кажется, есть рядом с отцом, надо найти документы, наверное, еще в церковь стоит сходить, я вроде не верю во все эти ритуалы, но вдруг. Господи, как же это все сложно. Думаю, стоит попросить у соседки помощи с поиском гроба, пока буду возиться с документами, а потом вместе съездим на кладбище и в церковь. Мне нужен хоть кто-то более взрослый и опытный в этих делах. Не знаю, как справлюсь сама. У меня больше не осталось родных: бабушки, дедушки, отец – все давно умерли, а я была слишком маленькой, чтобы принимать участие в процедуре похорон, никаких теть и дядь, только мы с подружкой-соседкой.
Я шла по улицам, об асфальт которых стерла не одну пару детских кроссовок. Смотрела на людей, которые, кажется, ничуть не изменились. Одни все также несут пакеты с мясом и творогом, купленными на рынке, и стоят в очереди в рыбный магазин. Другие выносят из автобуса, который едет с дач, ведра с яблоками и укропом. Третьи торопятся домой, заходя по дороге в Дом быта, Первую аптеку или кондитерскую, которая стоит все там же. Очень помогает повторять себе, что я ничем от них не отличаюсь. Абсолютно такая же. Что они так же неуверенны в себе, ошибаются и винят себя за это. Тоже временами ненавидят себя, злятся, чувствуют беспомощность перед огромным миром и не хотят жить. Я не ошибка. Потому что если ошибка я, то и все остальные тоже, а с этим уже возможно примириться. Может быть, все они тоже специально загружают себя как можно большим количеством задач, только бы не вспоминать, не думать, не смотреть вглубь себя и не рыдать, обнаружив там пустоту. А что если мне остаться тут, с ними? Здесь будто и правда не нужно думать ни о чем, кроме того, что нужно приготовить на ужин, что пора покупать новые зимние ботинки, что колготки порвались, а коллегу-сплетницу пора поставить на место. Как же хочется утонуть в этом, больше ни к чему не стремиться, не пытаться создать нечто новое, стать кем-то значимым, а просто плыть. Здесь нет людей, которые обо мне что-то знают, чего-то от меня ждут. Можно стать кем-угодно. Можно притвориться. И только иногда молча стоять и курить на балконе, задаваясь вопросом, а есть ли в твоей жизни смысл. Больше никакой московской беготни, амбиций, желания не отставать, стремления быть в этой толпе талантливых и громких хоть немного заметной. А что, может, и неплохая идея.
О проекте
О подписке