Михайловский монастырь, 1870-е гг

…Имел он дочку по имени Варвара, которую берег как зеницу ока… Когда начала подрастать, стала с лица весьма крáсна, и не было ровным ей за красотой девушки во всей той стране. Поэтому отец ее построил для нее высокий столб изобретательного строения, а на столбе устроил помещение прекрасные, и в них закрыл дочку свою Варвару.

Дмитрий Ростовский «Четьи-Минеи»

История эта начиналась как красивая сказка: жила-была девушка такой ослепительной красоты, что отец решил укрыть ее от взглядов в высокой башне на тонком столбе.

Столб этот представлялся Алексею резным и витым, а дом на столбе походил на терем. Красавица открывала резные ставни окошка, смотрела вниз, перекинувшись через подоконник. И образ ее постоянно менялся, словно она воплощала одновременно все лики девичьей красы. Но с годами красавица в башне стала все больше походить на его покойную мать.

Мама Лиза читала ему житие святой Варвары. Он помнил мамино худое лицо, склоненное над сафьяновой книжицей, светлый локон, то и дело падавший ей на глаза, который она поправляла всегда одним и тем же незлобливым, уютным движением – за ухо. Ни разу не видел он свою мать раздраженной, угрюмой, печалящейся по пустякам.

Мать рассказывала, как будучи маленьким мальчиком, Алексей едва не сгорел от лихоманки. Как доктор посмотрел и сказал «Не спасти». «А деньги ведь взял, не побоялся же Бога», – повторяла все мать. А потом она стала молить святую Варвару и дала ей обет: «Коли поправится ее сыночек Алеша, то станет иноком в Злато-Михайловском». И сняла с себя золотую цепочку, и серьги, и брошь – все отнесла чудотворице киевской, оставила себе только крестик крестильный.

И принесла ему взамен водицы со святой Варвариной руки.

«Она напоила тебя со своей руки, и ты сразу поправился – прямо на утро! Спасибо тебе, святая Варвара», – заканчивала всегда одинаково мать и, закрыв глаза, читала молитву так старательно, точно боялась: если однажды, она случайно пропустит хоть слово, Варвара рассердится и заберет Алешу – утащит его в свой серебряный гроб.

Часто-часто читала ему мать о красавице святой Варваре из сказочной башни.

Конец истории Алексей дочитал уже сам, много позже – и был он страшен, ох, страшен!

* * *

– …не пожелала она отречься от истинной веры христовой! И император-язычник велел подвесить Варвару на дереве и дал палачам страшные когти железные, и повелел строгать ее тело железными когтями. А раны кровавые прижигать огнем горящих свечей. Но и этого извергам показалось мало. Пока одни палачи разрывали и жгли прекрасное тело Варвары, другие били ее по голове громадным молотом… – рассказывал Алексей, не забывая ловко распоряжаться ветошью и смахивать пыль с деревянного резного киота иконы святой Екатерины Александрийской.

Такое уж было у них с приятелем Федором послушание – ежедневно прибирать Главный храм. Но Федор предпочитал исполнять работу попроще, как он сам говорил, поразмашистей – два взмаха и готово: вымести и вымыть пол, вынести мусор, снести в свечную мастерскую сосуды с оплавленными свечами и остатками воска. Все это он и впрямь делал быстро и споро – вот и сейчас уже заканчивал протирать пол, и на лице его явственно обрисовались мечтания, далекие от их темного храма.

– И невозможно было не только юной прекрасной отроковице, но даже самому сильному мужу остаться живым после подобных мук и страданий, кабы не укрепляла агницу Христову Варвару невидимая Сила Божья, – продолжал Алексей, давно заучивший наизусть Четьи Минеи преподобного Дмитрия Ростовского. Хоть иногда, для пущей красочности повествования, он все же вставлял туда пару-тройку слов от себя.

Четырнадцатилетний отрок Петр слушал его как завороженный.

А когда Алексей дошел до той, особенной части, где красавице деве Варваре и вступившейся за нее деве Иулиании отрезали их девичьи груди – мальчик уже не сдержался, сел на ступеньки у раки и заплакал навзрыд.

Хоть Алексей и не знал, плачет ли отрок о страстях и мучениях Варвариных или о своих усопших родителях. Нынче утром принесли Петру страшную весть – и отца, и мать его в одну ночь съела холера. Оттого Алексей и старался отвлечь его, как умел.

Заплаканного, худенького мальчика после заутреней подвел к Алексею его дядька, отец Александр, и наказал присмотреть за мальчонкой: «Перво-наперво отговори его выходить за пределы монастыря. Сам знаешь, опасно это. Слишком опасно!..»

Послушническая шапочка Алексея согласно закивала.

Уже третий месяц холера гуляла по Киеву, минуя лишь их святой Златоверхий Михайловский. И сидевшие в монастыре ощущали себя словно в осажденном граде, где одновременно и безопасно, и страшно.

Из-за холеры четырнадцатилетний Петр и поселился у них, почти месяц жил в их обители, пел в хоре на клиросе, и благодаря чудесному голосу успел сыскать себе среди прихожан Златоверхого славу херувима земного.

Петр не был ни иноком, ни послушником – был на особом счету.

Родители его, богатые благотворители, всегда щедро жертвовали и на Злато-Михайловский, и на иные храмы. И даже далекий от мирских дел Алексей понимал: теперь, когда мальчик остался сиротой и наследником, отец Александр и благочинный^[2] совсем не хотят, чтобы Петр перешел от них в другой монастырь.

– Ты поплачь, поплачь, да помолись святой Варваре, чтобы родитель твой и родительница все посмертные мытарства прошли и вошли налегке в Царство Небесное. Тебе и самому сразу легче станет, – попытался успокоить мальчонку Алеша. – А я тебе другую историю расскажу. Ты же наш «Варварник» читал – о киевских чудах пресвятой девы Варвары? Об Андрее и Федоре слышал?

Отрок неуверенно мотнул головой.

Послушник Федор, бывший тезкой одного из героев истории, буркнул что-то невразумительное из-под широкой лавки, на которой во время длинных служб позволялось сидеть самым старым монахам монастыря, уже с трудом державшимся на ногах. И Федор как раз стоял на коленях, привычно полируя пол между ножками лавки и ногами древнего старца Пафнутия, присевшего там еще во время заутреней и восседавшего с тех самых пор с явным намерением досидеть до вечерней.

– А я вот сейчас тебе расскажу, – пообещал Алексей.

Он закончил «золотить» своим усердием медь. Два массивных, не слишком изящных подсвечника, стоявших как два стража у раки святой Варвары, Алеша всегда натирал до сверкающего золотого блеска, не позволяя им ни на миг покрыться ни мутью, ни патиной, ни восковой пеленой от растаявших во славу Варвары свечей.

Осталось самое важное – рака самой великомученицы киевской, окруженная литой узорной оградой.

Три ступеньки вели к нарядному гробу из девяти пудов чистейшего серебра под таким же серебряным балдахином с узором из тонких завитушек.

Пожертвованный христолюбивой графиней Анной Алексеевной Орловой-Чесменской девятипудовый серебряный гроб украшали фрагменты из жития «Невесты Христовой Варвары», а на подаренном ею же балдахине весом в четырнадцать пудов, словно божьи птички, сидели херувимы с крылышками и круглощекими личиками.

Под ним мерцали семь горящих лампадок. А сам балдахин украшало множество обетных даров: цепочки, дукачи, перстни – подношения десятков прихожан и паломников, приходивших сюда, как приходила когда-то и Алешина мать, чтобы жарко молить святую о выздоровлении.

– Однажды, перед праздником Рождества Христова, – начал новый рассказ Алексей, – во время святого поста, в который отмечают и праздник святой великомученицы Варвары^[3], пробрались в храм два нехороших человека, два воина. Одного из них звали Андрей, а другого Федор. Пришли они сюда оттого, что увидели, как много златых и серебряных даров приносят богомольные люди святой Варваре, и успели приметить среди них особое драгоценное украшение, лежащее на ее честных мощах. С намерением похитить его явились они ночью и взломали южные двери храма. Оба воина устремились к гробнице. Но едва они приблизились к раке и протянули руки к дарам, – Алексей даже отпустил свою тряпку и поднялся по трем ступенькам, изображая крадущихся в ночи преступников, – как случилось чудо чудесное… Ударил страшный гром, – глас Алексея стал грозен, он поднял руки к высоким сводам древнего храма, – и посыпались от святой раки огненные искры. И упали они на землю, как мертвые, и один из них сделался глух, а другой сошел с ума. Так святая Варвара наказала их за попытку совершить страшный грех и украсть дары у святой.

Отрок Петр перестал плакать, по-видимому, представление, устроенное для него Алексеем, произвело впечатление.

Но бес, он не спит никогда, испытание пришло, откуда не ждали.

– И ты в это веришь? – неожиданно спросил Алешу его приятель Федор.

– Конечно, верю, – немного удивленно сказал Алексей.

– И, если я сейчас украду что-нибудь из раки Варвары, она покарает меня?

– Конечно, покарает, – убежденно подтвердил Алексей.

– А давай-ка проверим! – Федор вмиг оказался у гроба Варвары. – Давай я возьму… – пробежался он азартным взором по обетным дарам – украшениям, орденам, а также отлитым из серебра и злата крохотным человеческим ножкам, ручкам, головам, туловищам и сердцам, свидетельствовавшем о том, какая часть тела болит у просителя. – О! Давай я украду сребную ногу нашего звонаря Захария, – облюбовал жертву он.

– Звонаря?… – опешил Алексей (братия Михайловского, как и монахи других монастырей, просила Варвару подсобить им с добрым здравием не менее часто, чем простые прихожане).

– И мы посмотрим, Варвара покарает меня? Вот прямо на месте, громом и молнией!

– Как ты можешь?… – не на шутку испугался Алесей, – отойди, а то увидит тебя гробовой, да расскажет еще благочинному. Ты не думай, он зоркий – все обетницы знает наперечет!

Бесчисленные дары прихожан на деле пересчитывались, и весьма скрупулезно. Гробовой – монах Нафанаил, состоявший при гробе Варвары, приходил с большой тетрадью, и подробнейшим образом записывал в нее сколько «приносимых разных штучек» златых и сребных пожаловали в подарок святой. Снимал их с балдахина, вынимал из гроба, взвешивал на весах:

«Корпусов – 88, головок – 58, очей – 50, ух – 1, грудей – 8, сердец – 17, ручек – 23, ножек – 14, зубов – 1».

И даже на излишне старательного Алексея, постоянно крутившегося у раки, подтиравшего бесконечную восковую капель от свечей, Нафанаил поглядывал недружелюбно и косо, точно постоянно боялся не досчитаться обетных даров.

Но слова Федора редко расходились с делом. Он быстро протянул руку с намерением сорвать с балдахина над ракой правую (хромую!) ногу их звонаря.

Алексей звонко ударил его по руке.

– Гробовой на меня ведь подумает!

Больше всего Алексей боялся, что однажды его послушание убирать в храме заменят на иное.

Послушание свое он любил и жизни своей не представлял без него. Можно ли придумать лучшее занятие в Злато-Михайловском, чем ухаживать за ракой святой девы Варвары, состоять при ней, ежедневно купаясь в лучах ее божественной святости?

По правде, Алексей скромно полагал, что ничем не заслужил столь благословенный удел и получил его лишь оттого, что близкий к благочинному отец Александр был его дядькой, братом покойной маменьки Лизы. Но, конечно, никакая родственная связь не защитит его, если однажды гробовой обнаружит пропажу драгоценных обетных даров.

– Вот видишь, ты сам не веришь, что Варвара меня покарает. Варвара, а не наш благочинный, – оскалился Федор.

– Не верю, – честно сказал Алексей. – Варвара ведь не злая. Она не карает за глупость. А ты по глупости говоришь сейчас это. А не от зла. И не от корысти. И не от сребролюбия. От глупости только.

– От глупости, нет ли, а за воровство у святых Всевышний всегда карает. И даже царям не миновать кары небесной! – сказал вдруг хриплым и резким голосом старец Пафнутий, все это время безмолвно восседавший в полудреме на лавке и казавшийся присутствующим почти неживым. – Как отобрала немка все наши земли – с тех пор и проклят весь ее род! И сын ее, царь, нехорошей смертью помер. И внук ее, царь, молодым со свету ушел. А второй внук ее, царь, самый страшный грех совершил – руки на себя наложил. И правнук ее, царь, от сонма бесов смерть примет… И праправнуку несдобровать! Ведь записано было в древнем Евангелии нашем Михайловском: кто силой отберет монастырские земли, тот проклят будет!

«Ох… из огня да в полымя!» – невольно подумал Алексей.

Кабы не холера, еще весной с восстановлением путей Пафнутий должен был перебраться в Феофанию – в обитель для старых монахов с прилегавшим к ней монастырским кладбищем.

Был он почти слеп и почти недвижим, и в теплое время день за днем сидел на ступеньках храма, подставляя незрячие глаза и лицо солнцу, пребывая в своем полунебесном мире, где не существовало никаких земных кесарей.

Но хоть старец и вел богоугодные речи во славу царства небесного, критиковать земных царей ему точно не следовало. И пусть в глубине души Алексей был согласен с Пафнутием, он испугался за старика, ведущего крамольные речи в присутствии скептика Федора и совсем юного Петра, который по глупому малолетству перескажет их позже кому угодно.

– Слушай меня, отрок! – старец глядел своими полуслепыми глазами одновременно на всех и ни на кого. – Лучше тебе самому себе руку отрезать, чем у святой церкви украсть, как это сделал твой предок… я ведь знаю, из какого ты рода, изурочен твой род… таким, как ты, раз согрешив, уже не покаяться.

– Идемте, старец Пафнутий, я лучше вас в келью сведу, – примирительно сказал Федор.

Не был, не был Федор плохим человеком! Просто мелкий бес постоянно бегал за ним, дергал за полы ряски, лез под скуфейку, теребил за косицу, шептал в ухо, подбивая на крамольные мысли и речи.

– Лишь голова святого Владимира царей наших может спасти! – Слепые белесые глаза старца Пафнутия заморгали часто-часто. – Кто из царей ее в уста поцелует – спасется. А тот, кто обретет главу Владимира, получит власть над всем миром. Превеликая наша святыня – честная глава князя Владимира в Печерском соборе. А мы, как идола нам тут проклятого поставили вновь – прокляты, прокляты…

– Завтра моих родителей там отпевают. В Великой церкви Печерской, – сказал тихо маленький Петр.

– В Лавре? – переспросил Алексей. Вот, выходит, отчего отец Александр беспокоится, не уйдет ли их сладкоголосый херувим в первейшую на Киеве Лаврскую обитель.

– А ты можешь пойти со мной на похороны? – Петр с печалью посмотрел на Алексея, заранее ожидая услышать отказ.

Знал, завтра состоится и иное – великое событие, торжественное обнесение святых мощей Варвариных вокруг Злато-Михайловского монастыря ради избавления от холеры, предотвращения новых смертей. И до последней минуты Алексей в свою очередь не сомневался: уж ради такого события Петр точно останется в обители.

«Отговори его выходить за пределы монастыря. Сам знаешь, опасно это…»

Но как отговорить сына идти на похороны собственных родителей, маменьки с папенькой?

Кто бы мог отговорить его, Алексея, проводить в последний путь любимую мать?

Да и какая опасность угрожает Петру, ведь мальчик теперь под покровительством святой Варвары?

– А она может оживить моих родителей? – с внезапной надеждой спросил юный Петр. – Она ведь все может! Ты сам говорил… Ведь Господь воскресил Лазаря, а раз она рядом с Господом на небе стоит, может, попросить у него. Ведь так? Оживи моих родителей святая Варвара… оживи!

Мальчишка вдруг фанатично и жарко закрестился и рухнул на колени пред серебряной ракой.