Цитаты из книги «Али и Нино»

В случае победы ты бы сам ввел Европу в Баку, даже не осознавая того или не намереваясь сделать это. На самом деле какая разница, будем ли строить новые заводы и дороги мы, или это сделают русские. Дальше так продолжаться просто не могло. Быть примерным азиатом совсем не означает убивать одного за другим врагов, жаждая их крови. – Тогда что, по-твоему, означает быть азиатом? – Ты наполовину европеец, Али-хан, вот почему задаешь мне этот вопрос. Я не смогу тебе объяснить это, поскольку ты видишь в жизни лишь очевидное. Твое лицо обращено на землю. Вот почему твое поражение доставляет тебе столько страданий, и страдания эти настолько заметны окружающим. Отец притих и отвел глаза. Подобно всем пожилым людям в Баку и Иране, он создал себе в воображении иной, отличный от реального мир, в который он мог уйти и который сделал бы его недосягаемым. Этот таинственный мир, где можно хоронить друзей и говорить с рулевым о чудесах острова Чарджоу, лишь смутно представлялся мне. Я постучался в дверь этого мира, но меня не впустили. Уж слишком глубоко я погряз в реальности, причиняющей страдания. Поэтому меня нельзя было больше назвать азиатом. Никто меня не винил за это, но, казалось, все об этом знали. Я сильно желал вновь очутиться дома, в азиатском мире грез, но реальность превратила меня в чужестранца. Я одиноко стоял в лодке, вглядываясь в черную гладь моря. Мухаммед Гейдар мертв, Айша тоже умерла, дом наш разрушен. А я в маленькой лодке плыл на землю шаха, в великий, спокойный Иран.

Он знал о существовании скрытого мира – мира, который начинался там, где заканчивалась реальность.

Сеид Мустафа поправляет на голове свой зеленый эммаме. Он крепко держит в седле Нино. – Что будем делать с женщиной? Ты сам убьешь ее или мне это сделать? – спрашивает он тихо, прикрыв, словно во сне, глаза. – Убей ее, Али-хан, – протягивает мне кинжал Мухаммед Гейдар. Я смотрю на Ильяс-бека. Тот, весь белый, словно мел, кивает: – Мы сбросим тело в море. Я приближаюсь к Нино. Глаза ее расширяются от ужаса…

Я лежу на маленькой крыше, вдыхая через янтарный мундштук прохладный дым кальяна. Виски мои холодеют, а голубой дым развеивается легким ветерком. Чья-то добрая душа подмешала мне в табак анаши.

Теперь заговорил бабист Муса Наги. – Я человек старый, – произнес он, – и мне грустно все это видеть и слышать. Русские убивают турков, турки – армян, армяне не прочь уничтожить нас, а мы, в свою очередь, русских. Хорошо ли это? Не знаю. Мы уже выслушали Зейнал-агу, Мирзу, Али и Фатали. Я понимаю их озабоченность вопросами просвещения, языка, больниц и свободы. Но какой прок от школ, если головы учеников будут забиваться полной чушью, и что проку от больниц, если там будут лечиться тела, а не души? Наши души стремятся к Аллаху. Но каждый народ верит в своего собственного и единственного Бога. Я же думаю, что Аллах, говорящий языками всех пророков, един. Поэтому я верую в Иисуса и Конфуция, Будду и Мухаммеда. Все мы – творения единого Создателя и через Баба вновь вернемся к Нему. Нужно объяснить людям, что нет черного и белого, ибо в черном заключено белое, а в белом – черное. И вот вам мой совет: давайте не предпринимать шагов в ущерб другим, ибо мы являемся частью единой души, а душа является частью нас.

И поскольку все изменится, мы не должны никого просить об одолжении. Кто бы ни выиграл, он окажется ослабленным и замученным. И тогда мы, сильные и невредимые, сможем не просить, а требовать. Мы исламская, шиитская страна и будем требовать от Романовых тех же условий, что и от османского двора. Независимости во всех вопросах! И чем больше ослабнут после войны великие державы, тем ближе мы будем находиться к свободе. Эта свобода будет результатом нашей нерастраченной мощи, наших денег и нашей нефти. Ибо помните: не мы зависим от мира, а мир от нас.

Ты не должен плохо отзываться о царе и великом князе. Они защищают нас от турков, – сказала Нино. – Они лишь часть молота и наковальни, между которыми находится твоя страна. – Моя страна? А твоя? – Мы в другом положении. Мы лежим на наковальне, а нависший над ней молот – в руках великого князя. Вот почему мы ненавидим его.

Нино могла смеяться и плакать, любить и ненавидеть одновременно.

Я люблю всю тебя. Любовь – она одинакова: и в Грузии, и в Иране.

Пройдись по Тифлису. Увидишь ли ты женщин в чадре? Нет. Присутствует ли здесь азиатский дух? Нет. Здесь другой мир, и он отличается от твоего. Широкие улицы, открытые души. Я чувствую себя такой разумной в Тифлисе, Али-хан. Здесь нет фанатических придурков вроде Сеида Мустафы и болванов вроде Мухаммеда Гейдара. Жизнь здесь легка и весела. – Но эта страна находится между молотом и наковальней, Нино. – Именно поэтому, – продолжала она, ступая по булыжной мостовой. – Именно поэтому страна была семь раз разрушена Хромым Тимуром, турки, иранцы, арабы и монголы опустошили нашу страну. Но мы выдержали. Они разорили, ограбили и погубили Грузию, так и не овладев ею. Святая Нино принесла сюда виноградную лозу с Запада, и мы принадлежим именно к Западу. Мы не азиаты. Нам просто суждено было родиться на самом краю Восточной Европы. Ты сам, конечно, это понимаешь. Она участила шаг и по-детски нахмурила бровь: – И только благодаря нашему сопротивлению набегам Тимура, Чингисхана, шаха Аббаса, шаха Тахмасиба и шаха Исмаила, только благодаря такому сопротивлению родилась я, твоя Нино. И вот сюда приезжаешь ты, без меча, без слонов и воинов, оставаясь при этом все равно наследником кровавых шахов. Мои дочери будут носить чадру, а когда Иран вновь станет точить свой меч, мои сыновья и внуки в сотый раз разрушат Тифлис. О Али-хан, наше место на Западе.