– Дядя Арахон! Ты сегодня убил каких-нибудь плохих людей? Бах, бах! Научишь меня, дядя, чему-нибудь новому? Тот укол я целую неделю учил, показал его даже мальчишкам с улицы, а стражник из городской гвардии, господин Аргонез, когда увидел, как я это делаю, смеялся и говорил, что когда-нибудь я выиграю турнир…

Мальчишка не переставал болтать. И’Барратора смотрел поверх его головы на донну Иоранду, которая сидела на фоне темной стены, за столом, сложив белые ладони на столешнице. Блестящая юбка из зеленого батиста и бледное лицо по контрасту с темным фоном выглядели, словно идеальное кьяроскуро влаанмаркских мастеров кисти. На лице женщины он, кажется, даже заметил легкое обещание улыбки, которую северные мастера столь часто старались ухватить, создавая портреты дам.

Джахейро попытался вытащить у него из-за пояса дагу. Донна Иоранда наконец улыбнулась.

– Сынок, ступай вниз, маме нужно поговорить с дядей Арахоном.

– Но ма-а-ама!

– Ступай вниз. Если будешь вежливым, дядя научит тебя чему-нибудь новому. Невежливым мальчикам не дают в руки рапиры, потому что это может принести несчастье.

Джахейро сжал губы, а потом соскользнул с коленей И’Барраторы. Спустился по скрипящим ступеням, недовольно топая.

– Кто на этот раз? – холодно спросила донна Иоранда, когда сын был уже внизу.

– Что?

– Кого ты убил? Если приходишь и отдаешь мне это, – указала на толстый кошель, который фехтовальщик положил на стол, – значит, мучает тебя совесть.

– Я…

– Только не ври. Я еще чувствую на тебе кровь.

– Реальто Аркузон. Он предал меня, попытался убить.

– Гнида. Не верю, чтобы ты о нем жалел. Кто еще?

– Двое приспешников… и какая-то женщина.

– Все понятно, – вздохнула она. – И что? Полагаешь, что кошель все изменит? Думаешь, я тебе кто? Тряпка, о которую ты можешь вытирать залитые кровью руки? Твоя совесть?

– Если ты не желаешь меня здесь… – пробормотал он, приподнимаясь.

Белая ладонь ухватила его за предплечье.

– Нет, останься. Я не хотела, чтобы это прозвучало так жестко. Просто… Когда ты, черт побери, был здесь в последний раз? Месяц назад? Я чувствую себя такой…

– Прошу прощения.

– Я с самого начала должна была тебя возненавидеть.

– Аргонез тут был? Зачем? – И’Барратора решил сменить тему.

– Он беспокоится. Говорит, что это уже ненормальный квартал для одинокой женщины.

– Он прав.

– Перестань, Арахон. Помнишь, как я воткнула тебе стрелу в бедро, когда ты впервые сюда вошел?

– Я был один, но…

– Да ладно тебе. Ну, хватит. Съешь что-нибудь?

Он заколебался, но потом кивнул. Если чего-то сейчас он и хотел, то лишь как можно дольше оставаться в этом доме, где пахло крахмалом, сушеными травами, розовой водой, женской пудрой. В доме, наполненном исцеляющей тишиной и темнотой.

Донна принесла два оловянных кубка, наполненных разведенным водой вином, деревянную тарелку с кусочками сыра и холодного мяса и нарезанным хлебом. И’Барратора сразу вонзил зубы в мясо, обильно посыпанное грубо молотым перцем.

– Мой муж тоже так выглядел. Всегда, когда он возвращался из… ну, понимаешь. Он тогда всегда был голоден. Не говорил этого, но я видела по его глазам. Убийство вызывает аппетит.

Очередное воспоминание, о котором И’Барратора предпочитал бы не слышать.

– Ты иногда выходишь? – сменил тему.

Она пожала плечами.

– Джахейро выходит. Рассказывает мне все, что услышит на улицах. Порой болтает часами. Он умный мальчуган, ты даже не догадываешься, сколько он знает о жизни.

– Он знает, что…

Ее лицо исказила гримаса, и Арахон тотчас решил, что теперь именно он поднял неподобающую тему.

Порой ему казалось, что их разговоры – будто ухаживания двух ежей.

– Нет, конечно же, нет, – ответила она. – Ты полагаешь, что иначе я бы пустила тебя на порог? Не будь наивным, Арахон!

– Сейчас у меня есть время. Я думал, мы можем провести его вместе.

– Как? Пойти в твою таверну? Сидеть там с потными мужиками, с тем буффоном Д’Ларно и нудным Каминой? За кого ты меня принимаешь? Только этого не хватало!

– Я не это имел в виду.

– А что тогда, Арахон? Потому что я не вижу в этом городе больших возможностей для наемного разбойника и бывшей шлюхи.

Сказала она это столь мягко, с такой легкой улыбкой, что он не нашелся, что ответить. Он с трудом проглотил несколько кусков, а потом уставился на свои руки.

– Знаешь, почему ты ко мне пришел? – спросила она через минуту. – Потому что начинаешь терять контроль над собственной жизнью. Четверо убитых за день? А сколько за последнюю неделю, за месяц? Этого никто не выдержит, Арахон, разве что палачи эклезиарха. Но наверняка не нормальный человек вроде тебя.

Он беспокойно шевельнулся, открыл рот, но донна Иоранда не позволила ему говорить.

– Да, я знаю, ты считаешь иначе: что это такая же профессия, как и любая другая, и тот, кто берется за оружие, понимает, что может от оружия и погибнуть. Но подумай кое о чем другом. Четыре человека? А люди ведь не живут одиноко, каждый из них – часть большой системы, рода, у них есть друзья, сторонники. От каждого из нас расходится во все стороны целая паутина. Вырезаешь человека из сердцевины этой паутины, и она начинает рваться. Нитки расходятся во все стороны: семьи в трауре, осиротевшие дети, жаждущие мести братья, страдающие любовницы. С каждой смертью в Сериве появляется все больше таких свободных концов, все легче в них запутаться. Скажи, Арахон, когда все это рухнет? Есть ли еще какое-то место в этом городе, которое ты не зацепил своей рапирой? Полагаю, что нету, иначе бы ты ко мне не приходил. К оборванной нитке.

Фехтовальщика в очередной раз поразила проницательность этой женщины.

– Иоранда… – начал он осторожно. – Ты говоришь о какой-то паутине, о кругах по воде, которые расходятся при каждом движении. А что с людьми, чьи круги – куда шире моих? Что с Эрнесто Родригано, с Аркузоном, с грандами, королем, эклезиархом? Такие у нас времена. Серива – кипящий котел, а не спокойное озерцо, в котором лишь я мучу воду, как ты хочешь это изобразить. А если я сам – всего лишь круг? Если это из-за Ламмондов и Аркузонов, живущих в этом городе, я делаю то, что делаю?

– Да, я уже такое слышала. Винсенз рассказывал то же самое, – лицо Иоранды внезапно укрылось в тени. – Знаешь, почему я тебя не застрелила, когда ты пришел сюда впервые после его смерти? Когда я увидела, как нагло ты прокрадываешься в дом, где еще царит траур?

Он не ответил, всматриваясь в трещины на столешнице.

– Потому что смерть – это не ответ на смерть. Кровью не смоешь кровь, а лишь сильнее в ней перепачкаешься. Перерезая новые нити – не восстановишь паутину. Этого ни ты, ни Винсенз никогда не понимали. О нем я могу лишь плакать, но надеюсь, что ты это поймешь, пока у тебя есть время. Полагаешь, что смерть Аркузона никак не аукнется?

И’Барратора молчал. Медленно протянул руку, словно к пугливому зверьку, а потом положил ее на ладонь донны Иоранды. Но когда их руки встретились, глаза разошлись.

Наверняка вы раздумываете над тем, кто я такой, чтобы столь подробно наблюдать интимные моменты Арахона и вдовы Винсенза де ля Роя? Боюсь, пока что я не сниму маску. Сперва выслушайте всю историю, чтобы на суждения ваши не повлияло мое имя, профессия или степень близости с Арахоном И’Барраторой.

После ужина женщина спустилась вниз, чтобы проверить, спит ли мальчишка. Арахон почувствовал, что должен вдохнуть свежего воздуха. Отодвинул скобу на дверях в конце комнаты и вышел на маленький балкончик над спускающейся в сторону порта улицей. Выпуклая брусчатка лоснилась в свете заходящего солнца. Она ослепила И’Барратору, так что прошло некоторое время, прежде чем он заметил, что именно сделал. Вскочил, словно ошпаренный, внутрь. Ибо тень его отбрасывала длинную линию на весь переулок.

Он задумался на мгновение, какой строитель мог спроектировать в таком месте балкон без крыши, и не подкупил ли случайно Винсенз королевского инспектора. Балкончик наверняка не служил для того, чтобы проводить на нем время – разве что ночью. Для чего же он был нужен? Был ли это путь к бегству? Или, возможно, оружие?

Арахон вспомнил, как он много раз взбирался этой улочкой, чтобы добраться до задних дверей дома. Сразу же воображение подбросило ему картинку: две дюжины дворцовых гвардейцев шагают вверх по переулку, чтобы арестовать Винсенза, а он внезапно оказывается на балконе с солнцем за спиною. Отбрасывает на всех свою длинную тень и, словно пророк из легенд, раскидывает в стороны руки.

Винсенз – черный гигант, который со смехом стоит на террасе, ожидая, пока все стражники кинут оружие и тоже начнут смеяться.

А потом Арахон внезапно вспомнил другого Винсенза. Того, что умирал в его объятиях, прижимая руки к ране на груди, а меж его пальцами, из безошибочно проткнутой аорты, брызгала светлая кровь. Винсенза пропыленного и бледного, Винсенза – миниатюрку с испуганным, мраморным лицом. Помнил даже, что губы его смертельного врага двигались, словно тот желал что-то сказать, но не слетало с его губ ничего, кроме последнего свистящего вздоха.

Из задумчивости его вырвал голос вдовы.

– Планирую поставить замок.

– Что?

– На дверь. Джахейро почти достает до засова. Не хочу, чтобы он вышел туда и натворил глупостей, пока меня не будет дома.

– Джахейро уже должен знать Ритуал Тени. Ты должна бы отдать его в школу, – ответил Арахон, удивленный суровостью собственного голоса.

– Я учу его сама. Есть у меня одна книжечка о хороших обычаях. Читаю ему, при случае показываю буквы. Но он еще ребенок, он не всегда сумеет… Думаю, ему нужен отец.

Арахон отвел глаза, не выдержав странного, удивительно настойчивого взгляда вдовы. Сквозь щели в деревянных ставнях смотрел он на улочку и размышлял над ее тоном. Слышалось ли в ее голосе обвинение, несколько приглушенное течением времени? Или же предложение?

Но этот короткий момент, когда он мог что-то ответить, это крохотное окно в другое будущее, которое отворилось перед ним на миг, быстро захлопнулось, изгнанное холодным ветром, что ворвался внутрь. Донна Иоранда вздрогнула, Арахон прикрыл дверь, а потом они вернулись за стол.

Исчерпав за вином все безопасные темы, они не знали уже, о чем говорить. И’Барратора чуть придвинулся к своей подруге, избегая, чтобы тела их соприкоснулись.

Так было лучше, они оба это чувствовали. Слишком мало выпили, чтобы позволить себе поцелуи.

И’Барратора полагал, что граница, которую невозможно переступить, граница, их разделяющая, возникает из-за того, что именно он убил мужа Иоранды и осиротил ее ребенка. Он не знал, что причина совершенно иная. Донна Иоранда просто не желала, чтобы сыну ее пришлось однажды убить приемного отца, как, согласно сервинским обычаям, велела бы ему честь.

Однажды они решили, что, когда мальчику исполнится пятнадцать лет, Иоранда расскажет ему историю противоборства двух славных фехтовальщиков, полную неожиданных встреч, поединков, погонь и предательств. В конце опишет ему их последнюю встречу. Ту, которая из стычки переросла в мрачную кровавую схватку. Только один из противников мог ее пережить.

Оба боялись лишь одного: что прежде чем настанет этот день, какой-нибудь злой язык шепнет мальчишке правду, не выбирая при этом слов. Готовый к такой возможности, Арахон решил, что пока что он научит мальчугана владеть рапирой и кинжалом так хорошо, как только сумеет. Хотел дать ему честный шанс, захоти парень выполнить требования чести и отомстить за отца.

С того времени всякий раз, когда он смотрел в его голубые, полные доверия глаза или видел материнскую улыбку Иоранды, задумывался над тем, что, если дойдет до конфликта, сумеет ли он превозмочь инстинкт, заставит ли себя позволить уколу Джахейро достичь цели.

Пока же все это была лишь призрачная возможность, неясно маячащая в отдаленном будущем. Но И’Барратора думал об этом всякий раз, когда проведывал донну. И именно потому он проведывал ее не слишком часто.

Снаружи наступила ночь. Стены быстро остывали, холодный ветерок с моря врывался в дом донны Иоранды сквозь неплотные ставни. Женщина задрожала, и тогда И’Барратора, ведомый скорее инстинктом, нежели сознательным желанием, придвинулся и обнял ее.

Сидели они так долго. Иоранда отодвинулась, лишь когда внизу раздался топот мальчишеских ног.

– Ступай, – сказала она, вставая. – Если уж ты сюда пришел, по крайней мере, минутку-другую можешь посвятить Джахейро. Он мне не простит, если ты не научишь его чему-то новому.

Арахон поднялся с улыбкой, а потом двинулся следом в решимости обучать руку, которая, как он подозревал, некогда проткнет его клинком.