#I. Пепел и пыль

В небе собираются тучи, хмурые и низкие, и в них отражается кромка темного леса. Будто небо и земля поменялись местами, и плотные молчаливые деревья теперь вверху, а серые облака – внизу. Душный ветер несет с океана соль и горечь. Или это от слез ему свело горло?

Пыль под ногами Серласа сворачивается в беспокойные клубы и тут же оседает под тяжестью воздуха, и воздух давит ему на плечи, равно как и собственное горе.

Мэйв ждет на берегу, как и говорил Финниан. Видеть ее Серласу совсем не хочется, и он не смотрит в чужое лицо. Ветер спутал ее пушистые волосы, выбившиеся из косы, и растрепал по плечам, обтянутым тонким платьем. Мэйв держит на руках Клементину; девочка спит, прильнув к ее шее.

Она даже не знает, что этой ночью лишилась матери и теперь ее обнимает убийца.

Серлас гонит эти мысли прочь – они не принесут ни добра, ни сил его истерзанному разуму, телу и чувствам. Непрошенные и неправильные, они врываются в его голову вихрем и не контролируются сознанием.

Он останавливается рядом с Мэйв. Смотрит вниз, себе под ноги – сухая желтая трава ластится к его ногам, будто чувствует в нем родню, – и не может поднять глаз. Мэйв тоже молчит.

Небо над их головами стремительно темнеет, сужается и опускается ниже. С первым раскатом грома, предвещающего бурю, Мэйв вздрагивает, и маленькая Клементина ворчит и просыпается.

– Давай, – наконец произносит Серлас. Сиплый голос кажется ему чужим. Он сам еще не знает, что радости и легкости, которые сквозили в его тоне ранее, теперь не услышит никто, даже дочь Нессы.

– Серлас… – шепчет Мэйв, перехватывая девочку повыше. Клементина начинает хныкать и вертеться в ее руках, и Серлас с безразличием подмечает, что даже маленький ребенок может распознать чужие руки. Они ей не нравятся, это не объятья матери.

Несса больше никогда ее не обнимет. Понимает ли это Клементина? Вряд ли.

– Отдай мне ребенка, – говорит он. От равнодушия, что сквозит в его голосе, жестах и всей фигуре, Серлас мог бы ужаснуться еще вчерашним днем. Сегодня же у него попросту нет других чувств. Мэйв тяжело вздыхает и протягивает ему Клементину, завернутую в простыню.

Маленькая рука ребенка тут же привычно цепляется за ремешок от кольца на шее Серласа, выглядывающий из ворота грязной рубахи. Кроме этой рубахи и легких штанов, на Серласе ничего, он все еще стоит на холодеющей земле голыми ногами.

В воздухе пахнет гарью, но этот запах приносит ветром со стороны его прежнего дома. Дым с городской площади здесь, на западном берегу гавани, сменился дымом от пожара. Повернись он, взгляни на то, что осталось от их с Нессой дома, – и глаза не сумели бы распознать в чернеющем пятне с корявыми обугленными краями ни жилища, ни хлева.

Пожар уничтожил все. Ничего не осталось. У него больше нет дома.

– У меня больше нет дома, – повторяет Сер-лас вслух свои мысли, только чтобы вытеснить их из монотонно гудящей головы. Мэйв странно вздыхает.

– Серлас, я…

Он дергается, словно ее слова способны причинять физическую боль, хлестать и оставлять на теле раны. Серлас прижимает к себе Клементину, прячет ее голову от взгляда Мэйв.

– Я не хочу ничего знать, – коротко говорит он. Мэйв кивает.

Что сделано, то сделано. Не помогут на сей раз ни оправдания, ни высокопарные речи. И что теперь до мотивов Мэйв и ее желаний, даже если служили они высшей цели? Этой ночью умер человек – и мир не остановился, не разверзлась под ногами горожан Трали темная пропасть и не поглотила всех вместе с круглой, как монета, площадью, звенящими колоколами церкви и костром, жаром которого опаляло сами небеса. Ничего этого не случилось, и Серлас не умер.

В мире не стало Нессы, а Серлас до сих пор жив.

Теперь для него ничего не значат слова Мэйв, и он даже не испытывает к ней ненависти. Он не чувствует ничего.

– У меня есть плащ и сапоги, – говорит Мэйв. Серлас не отвечает.

Он стоит к ней спиной и смотрит на океан, Клементина сопит ему в ухо, сжимая пухлой рукой шнурок с кольцом – простой серебряный ободок, две руки, сжимающие сердце с короной. Когда она подрастет, Серлас сможет отдать ей наследство матери. Единственное, что осталось.

– Серлас, – тихо зовет Мэйв. Почему она еще здесь, почему не сбежала? Серлас устало прикрывает глаза – веки наливаются сталью, голова гудит. Его бросает в жар, а душный тяжелый воздух давит на плечи сильнее прежнего.

– Пойдем со мной, Серлас, – говорит Мэйв. – Я дам тебе одежду, я успела спасти кое-что из твоих вещей.

Он облизывает сухие губы – те потрескались и покрылись копотью и золой от костра. Пепел и пыль. Вот каково на вкус горе.

– Я не хочу тебя видеть, Мэйв, – отвечает он. Клементина дергает его за ворот рубахи и поворачивает голову к девушке. – Уходи.

– Серлас…

– Спасибо, что спасла Клементину, – тихо, резко договаривает он. – Она еще ребенок, невинное дитя. Когда-нибудь ты поймешь это.

– Серлас, – вздыхает Мэйв. Он медленно поворачивается к ней, чтобы наткнуться взглядом на ее бледное лицо и заплаканные глаза. Девушка сердито стирает со щеки мокрую дорожку слез и вскидывает подбородок. – Что ты будешь теперь делать? Куда ты пойдешь с маленькой девочкой на руках?

Серлас равнодушно смотрит на нее и вздыхает.

– Я не знаю, – просто отвечает он. Это правда, Серлас не знает, что делать теперь. Он слишком устал, чтобы думать об этом.

– Пойдем со мной, – робко просит Мэйв. – Ты должен переждать бурю.

«Нет, – думает Серлас. – Буря уже закончилась».

За напряженным рокотом следует второй удар грома, а потом с неба льется, внезапно и резко, обильный дождь. Слезы на лице Мэйв сливаются с его каплями. На губах Серласа черными разводами остается пепел.

– Серлас, тебе надо унести девочку отсюда, – говорит Мэйв. – Она замерзнет и заболеет.

Но тот не двигается с места. Он ждет, когда намокнет от дождя рубашка и штаны, когда ложбинка с сухой травой, в которой он стоит, зальется водой, и ноги его станут холодными и, может, отмерзнут и отвалятся насовсем. Ждет, когда поднимутся в океане волны, ударят со всей своей огромной силы о скалы, накроют песчаный берег, окатят стоящих здесь людей с головы до ног солью.

Хорошо бы их унесло в самое сердце океана и укрыло под его холодными водами. Серлас так устал, что готов проспать на океанском дне до конца света.

– Серлас, пойдем же! – перекрикивая нарастающий ветер и шум прибоя, зовет Мэйв. – Ты же не хочешь, чтобы твоя дочь умерла потом от простуды?

Разве? Знала бы ты, глупая Мэйв, чья это дочь…

Серлас хочет и дальше стоять здесь, подставляясь буре, несущей свою сокрушительную силу на берег, но крик Мэйв вдруг сливается с другим, что звучит у него изнутри.

Ты дал слово, Серлас.

Горло сводит судорогой, по позвоночнику вместе с дождевой водой льется вниз от самого затылка холод, не знакомый Серласу прежде. Равнодушие в нем сменяется внезапным испугом; Клементина начинает плакать и стонать, и ее звонкие возгласы прорываются сквозь свист ветра.

Серлас не хочет, чтобы она заболела, но ему некуда идти.

– Пойдем, там уцелела крыша. – Мэйв тянет его за локоть к обгоревшему дому, от которого ничего почти не осталось. Серлас идет вслед за девушкой, но смотрит себе под ноги и старается только не запинаться. Клементина хнычет от холода. «Ей бы поесть», – проносится в его голове. Такие мысли обыкновенно посещали голову Нессы, а не его.

Что ж, теперь Серласу беспокоиться за маленького ребенка и думать за двоих.

Дождь заливает все вокруг сплошной пеленой, будто теперь боги решили утопить Ирландию, подняв воды океана и сместив берега. Но даже за мутной стеной шумной воды Серлас видит разверстую темную пасть на месте своего дома.

Вместе с Мэйв они умещаются под обвалившейся косой крышей хлева. От его черных обугленных стен пахнет гарью, под ногами неприятно чавкает каша из золы, земли и углей – это вместо брошенного на пол сена. На непокрытые головы капает грязная вода.

То, что осталось от дома Серласа, нельзя назвать даже пепелищем. Теперь здесь… кладбище? Могила его надежд, начало его горя?

Он глядит на черные доски стен и покрытые копотью ставни окон. Еще вчера, распахнув их настежь, они с Нессой могли смотреть на океанский берег, чтобы ленивый ветер трепал легкие занавески с непритязательным цветочным узором на кайме.

Вчера было в прошлой жизни Серласа, а сегодня тот человек умер. Вот он, загробный мир: дом его сожжен, на месте спален, кухни и комнаты с камином теперь зияющая черная пропасть, а оставшиеся стены щерятся уродливыми зубьями досок и наводят лишь страх.

– Конноли решили, что спалят дом в отместку за свой хлев, – тихо произносит Мэйв. От ее голоса становится плохо, и Серлас торопливо отворачивается, чтобы не видеть следов пожарища. Только те повсюду, куда ни глянь: угол хлева, в котором они укрываются, тоже черен и печален. Что сталось с козой и Матильдой? Эта мысль поднимает в душе Серласа что-то прежнее, и он оглядывается, чтобы убедиться: обгоревших останков скотины нигде не видно.

Клементина снова хнычет. Серлас перехватывает девочку другой рукой и привычно укачивает: если она забудет про дождь и холод, то сможет уснуть у него на руках на каких-нибудь полчаса.

– Тебе лучше уйти, – повторяет Серлас свои слова. Мэйв поджимает губы.

– Серлас, послушай, я могу помочь, я…

– Ты. Ничем. Не поможешь.

Похороненные вместе с мыслями о Нессе чувства вдруг костром вспыхивают в нем. Серлас вскидывает голову и смотрит Мэйв прямо в лицо, чтобы она видела и понимала: от нее Серлас не примет никакой помощи сверх той, что она уже оказала.

– Ты спасла Клеменс, – чеканя каждое слово, говорит Серлас. – И за это я тебе благодарен. Но не более.

Мэйв снова всхлипывает. Господь, как Серлас устал от этих никчемных, ненужных никому слез.

– Уходи, Мэйв, дочь Ибхи. С тобой на этом мы распрощаемся.

Мэйв шагает из-под крыши, босыми ногами переступая по черной земле и пеплу. Она выглядит больной из-за своей бледной кожи и худобы, несчастной от вытягивающего все ее силы горя, виноватой – да, виноватой, это Серлас может видеть ясно. Правильно, Мэйв. На твоих руках – смерть невинной женщины, ты виновата.

Словно читая его мысли, Мэйв вдруг говорит:

– Я сделала то, что должна была. От ведьм нет добра. Она сгубила бы тебя, Серлас.

Он прижимает к себе Клементину и закрывает глаза. В такой темноте можно забыться, оказавшись наедине с собой, а в шуме дождя – утопить все мысли и чувства. Заморозить их в пробирающемся под кожу холоде.

– Тебя не было там, – выдыхает он, не надеясь, что Мэйв его услышит. Когда он откроет глаза, ее не должно быть рядом. Когда он откроет глаза, с ним останется только маленькая Клементина. – Ты не слышала ее криков.

Мэйв не уходит. Она рвано вздыхает. Открыв глаза, Серлас видит ее испуганное лицо.

– Она не кричала, Серлас, – тихо говорит Мэйв. В ее широко распахнутых глазах Серлас видит себя. – Финниан вонзил нож ей в сердце, едва занялся огонь на ее подоле. Она умерла почти сразу.

Сердце Серласа сжимает что-то холодное, будто это ему клинок вошел в грудь. Он не может сделать ни единого вдоха.

– Никто не кричал, – добавляет Мэйв.

Крики были только в твоей голове, Серлас.

***

Старая мельница и бурлящий изгиб реки, наконец-то набравшей полные берега воды, остаются за спиной Серласа. Каждый шаг прибавляет ему решимости, каждый вдох холодит грудь. Хлюпает вода в сапогах с голенищами, широкими не по ноге, полы длинного, до колен плаща липнут к мокрым штанам. После грозы солнце показалось из-за туч – и тут же спряталось за горизонтом, наступили сумерки, а с ним пришла прохлада, и теперь мокрая одежда не греет Серласа. Он еще не успел продрогнуть, но знает, что замерзнет до того, как придет в порт.

Клементина просыпается каждые десять минут, возится у него на руках и не может найти покоя: ей не нравится тяжелая ходьба и колючий шерстяной платок, в который Серлас ее завернул, чтобы не простыла. Прежние тряпки пришлось снять с нее и оставить у развалин бывшего дома – от них не было проку, Клементина мерзла и плакала.

– Потерпи, девочка, – говорит он, поворачивая по дороге на запад.

Лес, что сторожил с западной стороны дом Нессы, поредел и остался позади, сменившись холмами. Те теперь тянутся вдоль дороги и бугрятся, касаясь небосвода мягкими волнами. Кипящая новой жизнью река свернула к океану, в воздухе запахло мокрой травой.

Серлас вдыхает аромат напившейся влагой природы и идет, упрямо и быстро, превозмогая усталость. Та поселилась в его теле и разуме, и он еще не знает, что злодейка будет преследовать его долгие-долгие годы. Сейчас же ему кажется, будто во всем виноват холод.

Не бессонная ночь, полная страданий и слез, а холод. Не смерть Нессы. Не отчаяние, сплетенное воедино со злостью.

Серлас никогда больше не будет прежним.

Это простое понимание приходит к нему с очередным тяжким вдохом; ширится грудь, внутри воздух раздвигает ребра и касается мягкими пальцами излома на правом боку. Он никогда больше не будет прежним, если его, живущего на этом свете под именем Серласа меньше года, можно считать настоящим.

Кем бы он ни был в прошлом, кем бы ни являлся теперь, прежний он ушел.

Серлас оглядывается на темнеющие на горизонте очертания Трали – мельничная застава, шпиль церкви с колоколами, главные ворота и рыбацкий причал. Все, что он знал, остается в городе, который так и не принял его.

Пропади он пропадом, этот город.

Серлас опускает тяжелые веки, трет лицо свободной рукой. Отворачивается от Трали, пока перед глазами мелькают лица его горожан. И идет дальше, ускоряя шаг.

До порта в Фените идти порядка шести миль, и если Серлас не будет сбавлять скорости, то успеет попасть в деревню до полуночи. Оставаться под открытым небом с малышкой на руках он не рискнет. Значит, нужно идти и идти, невзирая на усталость и стонущие от боли ноги.

Окружив себя этими мыслями, Серлас приободряется. Прочь тягостные думы о прошлом и будущем, прочь горькие разочарования. Прочь боль, что колотится в его сердце с каждым ударом и струится по телу вместе с кровью. Не думать, не думать, не думать об этом.

Не вызывать в памяти лицо Нессы, гнать от себя любую мысль о ней. Когда полыхал костер, она уже умерла. Кто кричал в твоей голове, Серлас? Кто повторял странные, страшные слова, снова и снова? Дни сольются в года в нескончаемой круговерти.

Прочь эти страхи!

Ты дал слово, Серлас.

Он стонет, чтобы заглушить голос в голове. Клементина, недавно уснувшая, вновь просыпается. Хнычет, копошась в гнезде из шерстяного платка. Серлас клянет себя за несдержанность и перекладывает девочку на другую руку.

– Тише, Клеменс, – шепчет он, хотя не знает, понимает ли она его и слышит ли за тяжелой поступью. – Все будет хорошо. Не плачь. Все будет хорошо.

Серлас не верит своим словам. Он даже не думает, что сможет когда-либо в них поверить. Но маленькой Клементине не обязательно знать обо всех сомнениях, что скребутся в сердце Серласа, норовят изорвать душу в клочья. Он хочет теперь только одного – чтобы Клементина уснула крепким сном и не просыпалась до самого утра, не обращая внимания на упрямые шаги по дорожной грязи, шумную деревню, что поджидает их, и порт, с которого они смогут отплыть на первом же корабле подальше от берегов Ирландии.

В Фенит они приходят в двенадцатом часу, когда небо полнится звездами, а нарастающая луна тонким серпом освещает дорогу. Деревня с тремя сотнями жителей встречает Серласа тихим спокойным сном. Он идет вдоль жмущихся друг к другу домов и находит неприметную вывеску над одним из них.

Деревянная доска с нарисованной на ней головой старца в окружении волн гласит: «Паб». В такое злачное место не принято входить с ребенком на руках, но у Серласа нет выбора. Он толкает дверь плечом и вваливается в прибежище неспящих ирландцев, залитое оранжевым светом множества свечей.

Их трое: мужчина лет сорока у стойки с рядом пивных кружек и бутылок и два молодых парня с темными кучерявыми волосами и одинаково серыми глазами. Все трое оглядываются на внезапного посетителя.

– Заблудился, фэр^[4]? – басит от стойки мужчина. Он чуть выше Серласа, и у него крепкие руки. Если ему не понравится незнакомец на пороге паба, он вышвырнет его с такой силой, которой Серлас похвастаться не может.

– Я бы хотел переждать здесь одну ночь, – говорит Серлас. – Мне нужно на корабль. В вашем порту ведь стоит корабль? На нем можно отправиться на материк?

Молодые парни за столом в дальнем углу медленно поднимаются на ноги. Хозяин паба отвлекается от своих кружек.

– В нашем порту стоит корабль, – кивает мужчина. – На нем везут к берегам Европы рыбу и другую морскую снедь. – Он фыркает и кривит губы. – Пассажиров на таком корабле не возят.

– Мне нужно попасть на этот корабль, – упрямо повторяет Серлас. – Но прежде мне нужно переждать где-то ночь. У вас есть для меня комната?

Столько слов подряд он еще не произносил за эти сутки. В горле теперь неприятно першит и скребется.

– Ты слишком много хочешь, незнакомец, – подает голос один из молодых людей.

– Да! – добавляет второй. – Чего тебе здесь надо? Ты кто такой?

Они идут к Серласу, и тот наверняка знает, что его хотят выкинуть из теплого светлого паба в объятия ночи, под черный небосвод с равнодушными звездами. Он-то это переживет. Он, не Клеменс.

– Пожалуйста, я не хочу неприятностей, – говорит Серлас. Он устал и вымотался, ему нужен отдых и крепкий, здоровый сон. Нет, просто сон, любой, лишь бы провалиться в пустоту и не помнить себя несколько часов. – Я всего-то хочу снять у вас комнату на одну ночь, а утром уйду.

Хозяин паба громко вздыхает.

– Прежде всего, парень, тебе нужно представиться.

Серлас смотрит на него и замечает в его лице, испещренном мелкими шрамами и буграми от старой кожной болезни, легкий интерес и настороженность. Но не полное отторжение и неприятие, не то, чего ожидал Серлас. Это его обнадеживает.

– Я пришел из Трали, что за шесть миль отсюда. Меня зовут Серлас. И наутро я хочу отплыть на вашем корабле из Ирландии.

– Меня зовут Сайомон, – представляется в ответ мужчина. – А ты опять не с того начал, Серлас из Трали.

Он выходит из-за стойки, снимает с ближайшего стола перевернутый вверх ногами стул на кривых ножках и ставит перед Серласом.

– Итак, – говорит он, не сводя с Серласа прямого изучающего взгляда, – сначала расскажи нам, кто ты такой и что, черт возьми, за ребенка ты сюда притащил?