К тюремной больнице вел длинный белый коридор с блестящим полом, в нескольких местах перегороженный решетками. Камеры расположены попарно – одна напротив другой. Сквозь стеклянные стены внутрь проникает дневной свет.

Наружная дверь камеры номер 34 все время была открыта, вторая, внутренняя решетчатая, заперта на засов. Поэтому дежурный надзиратель круглые сутки каждую минуту видел, что происходит внутри. Тома Отран спал на полу камеры, свернувшись клубком, без подушки и без одеяла. Время от времени он сильно вздрагивал, что-то ворчал и переворачивался на другой бок, не открывая глаз.

С тех пор как он был под действием успокоительных, никто не считал нужным его будить, и он просыпался только в часы приема пищи, когда голод становился сильнее дремоты. Тогда он съедал, хватая руками все, что ему подавали, пачкая свою пижаму, и снова погружался в полусон. Охранники много раз встречались глазами с его взглядом, который был острее, чем когда-либо. Они говорили об Отране со страхом. Все служащие тюрьмы с нетерпением ждали дня, когда этого заключенного под номером 167485 переведут отсюда.

Через несколько часов после смерти Моралеса заключенные подняли бунт на тюремном дворе. Пришлось вмешаться тюремным спецназовцам, которые силой развели бунтовщиков по камерам. Начальник тюрьмы не стал давать ход требованиям наказать виновных: он считал, что дело надо замять.

Ближайшая лечебница для тяжелобольных находилась в городе Саррегемине. В ней не было свободных мест. Другая была в Вильжюифе^[26]. Там тоже не было свободного места, но были согласны на обмен. Сначала центральная тюрьма Клерво должна была принять их пациента, а потом пусть Тома Отрана переводят к ним. Так принято в подобных лечебницах: они всегда завалены просьбами принять пациента. Менее сумасшедшего больного отправляли куда-нибудь еще, чтобы принять на его место самого сумасшедшего из сумасшедших. Тома Отран принадлежал ко второй категории. Уже неделю ему вводили огромные дозы успокоительных.

Во вторник вечером было получено разрешение на его перевод, и персонал тюрьмы вздохнул с облегчением.

– Отправляем его завтра, в три часа ночи, – сказал начальник тюрьмы группе надзирателей, собравшейся в его кабинете.

– В три?

– Да. Для этого есть две причины. Во-первых, я не хочу, чтобы вся тюрьма орала «смерть ему». Во-вторых, утром возле Парижа многочисленные пробки. С таким подконвойным, как Отран, это рискованно. Значит, сегодня вечером его надо подготовить к отъезду.

– Не знаю, может ли он что-нибудь понимать: от того, что доктор накачал его лекарствами, у него, должно быть, каша в мозгу, – сказал начальник охраны.

– Я имел в виду, что все должно быть готово до приезда жандармов, – объяснил начальник тюрьмы.

– Он только что пел! – сказал один из надзирателей.

– Пел?

– Да. Что-то такое, что невозможно понять. Похоже на песни индейцев в вестернах.

Директор покачал головой и с досадой произнес:

– Вот что нам приходится терпеть – держать у себя буйных сумасшедших, которым тут не место! – Он печально посмотрел на окружавших его охранников. – Благодарю вас за хорошую работу, господа. Я знаю: она была нелегкой.

* * *

Тюремная машина въехала во двор тюрьмы в 2.30. В ту же секунду два надзирателя открыли дверь камеры номер 37. Отран спал и, видимо, ничего не чувствовал. Еще шесть надзирателей ждали в коридоре. Два санитара из вильжюифской лечебницы подошли к Отрану, встали с двух сторон от него и попытались разбудить. Но его тело ни на что не реагировало. Лишь через несколько минут им удалось вытащить Отрана из ночи, в которой он укрылся.

– Мы отвезем вас в другое место, – пояснил старший из двух санитаров. – Там вам будет лучше. Ваше место не здесь.

Отран долго смотрел на них немигающим взглядом.

– Для меня никогда и нигде не было места, – произнес он, с трудом шевеля губами.

– Как вы себя чувствуете? – спросил другой, молодой санитар.

– Как сумасшедший, которого обкололи лекарствами!

Взгляды санитаров скрестились со взглядами надзирателей.

– Сейчас мы поможем вам сесть. Или вы сможете сесть сами?

Отран с трудом встал и, шатаясь от слабости, сумел самостоятельно сесть на табурет, который пододвинул ему один из охранников.

– Хорошо, Тома. Теперь мы должны обеспечить ваше спокойствие. Вы понимаете, что это значит?

Отран кивнул.

Санитары и два помогавших им надзирателя просунули его руки в рукава смирительной рубашки и мгновенно застегнули ее у него на спине на застежки-липучки.

– Так безопаснее для вас. Не бойтесь, – спокойным голосом сказал санитар.

Его коллега надел Отрану на щиколотки кандалы из нержавеющей стали. Теперь Отран был больше похож на сверток, чем на человека, и едва мог поставить одну ногу перед другой.

– Я хочу видеть небо! – вдруг сказал он.

– Нет проблем. В машине вас усадят удобно, и вы сможете видеть дорогу.

Они молча спустились в тюремную канцелярию. Отрана тащили санитары, его ноги волочились по полу. Формальности, необходимые для перевода заключенного из тюрьмы в лечебницу, казались бесконечными. Отран терпеливо ждал в углу, с двух сторон окруженный надзирателями; волосы у него были растрепаны. Его глаза не упускали ни одной подробности того, что он видел, – каждую гримасу лица окружающих, каждый жест, неуклюжий в этот утренний час.

– Идем, – сказал главный врач, запихивая документы в черный кожаный портфель.

Снаружи падал снег. Ряды снежных хлопьев пересекали красноватые светящиеся круги прожекторов и зеленоватые прямоугольники вышек. Тонкий слой снега уже покрывал каменные плитки, которыми был вымощен маленький дворик, отделявший административный корпус тюрьмы от зданий, где содержали заключенных. Отран шел мелкими шагами, его кандалы звенели. Один из жандармов вел его за поводок, прикрепленный застежкой-карабином к смирительной рубашке.

– Посадите его в первое отделение, оттуда самый лучший вид, – сказал санитар.

– Зачем?

– Он хочет посмотреть на природу, пока его везут к нам. Надеюсь, вам это не помешает? – проворчал медик.

– Что не помешает?

– Что он будет видеть природу.

Жандарм ничего не ответил, открыл боковую дверь машины, и заключенного грубо втащили внутрь. Шофер тянул Отрана под мышки, а жандарм толкал под зад. Оказавшись на сиденье в крошечном отделении тюремной машины, Отран сразу же прижался носом к зарешеченному окну и стал смотреть в воображаемую даль поверх каменных стен и блестящих черепичных крыш, сквозь занавес из снега, который в полной тишине опускался на землю и постепенно покрывал ее.

Тюремная машина двинулась с места. За ней поехали еще две – машина жандармерии и вторая, без отличительных знаков, в которой находились сотрудники вильжюифской лечебницы. Когда этот кортеж выехал из Клерво, было еще темно. Дорога была пуста и проходила среди полей по равнине, которую иногда пересекали леса. Струя холодного воздуха проникала внутрь тюремной машины сквозь щели между корпусом и пуленепробиваемыми стеклами окон. Почувствовав этот ветер, Тома забыл про Клерво. Он смотрел на оледеневшие пашни, покрытые комьями мерзлой земли, на голую равнину и искал взглядом больших зверей, которые населяли этот простор. Вдали он разглядел оленя.

15

Дирижер поднял палочку. Лампы, освещавшие пюпитр, отбрасывали на него золотистые блики, похожие на бабочек. Тишина. Потом маэстро взмахнул палочкой. Две короткие ноты, одна длинная. Тема Агамемнона. На сцену вышла первая служанка:

Где Электра?

Вторая служанка пожала плечами:

Она же всегда в этот час
оплакивает отца.
Так, что все стены
Отзываются эхом
На ее причитания.

Пять служанок одеты в белые туники, длинные волосы падают им на плечи. На заднем плане декорации – черные стены и огромный бюст.

Каждый день в один и тот же час Электра оплакивала своего отца. Ни одна из служанок не смеет приближаться к ней в это время. Ни одна не выдерживает ее взгляд, полный ядовитой злобы, как у дикой кошки.