Центральная тюрьма города Клерво
4 декабря
Раздался звонок. Этот звук вылетел из мастерских и разбился о наружные стены тюрьмы. Хмурый и холодный рабочий день закончился.
Тома Отран просунул обе ладони между прутьями решетки и окинул взглядом мышцы рук, которые напряглись под тонкой и гладкой кожей. Он несколько раз сжал кулаки, а потом рывком расправил мощные пальцы. В последнее время он увеличил время своих занятий гимнастикой. Теперь он каждый день три часа отжимался и подтягивался в камере и еще два часа упражнялся в спортзале.
По другую сторону огромной тюрьмы расстилалась покрытая инеем сельская местность. Отран долго и внимательно смотрел на поля, возвышавшиеся над дорогой. Он провел в заключении уже шесть лет. Терпел ледяной холод по утрам; работал в мастерских, делая тряпичные туфли или разбирая на части электросхемы. Тюремный двор был огорожен стенами, и стояли наблюдательные вышки, похожие на капитанские мостики. На вышках виднелись грубые силуэты охранников со снайперскими винтовками.
Сейчас тюремный двор был пуст. В центре главной аллеи стоял маленький памятник мученикам тюрьмы Клерво – надзирателю Ги Жирардо и медсестре Николь Конт, которых убили заключенные Клод Бюффе и Роже Бонтан во время захвата заложников в мае 1972 года.
Из тюрьмы Клерво убежать было невозможно. Отсюда никто никогда не убегал. Такая это тюрьма.
Внезапно окошко в двери камеры открылось.
– Тома Отран, в читальный зал!
– Да.
В центральной тюрьме двери камер не запирали, и заключенные могли ходить по ней куда и когда хотели. Для большинства из них наказание должно было продолжаться всю жизнь. Но Отран был под особым наблюдением. Такая отметка в документах пугала надзирателей. Отран сам попросил, чтобы его камеру закрывали на замок. Пусть он будет заперт, замурован в холодном одиночестве. Все шесть лет, что он находился в центральной тюрьме, он ходил в читальный зал – каждый день, в одно и то же время. Это был единственный путь бежать от тюремной жизни! Книги открывали ему огромный мир, который был больше, чем сто материков.
Один за другим защелкали замки, и в проеме двери, на белом фоне, возник силуэт охранника – белобрысого парня, не умевшего носить мундир.
– Ты идешь, Отран?
– Да.
В читальном зале стояло много столов из огнеупорного пластика; их отделяли один от другого стеллажи с книгами. На этой неделе тюремная больница организовала здесь маленькую выставку, посвященную СПИДу: несколько плакатов по поводу его профилактики, один или два журнала с информацией. В каждом углу зала стояла корзина с презервативами. Мартини, заключенный из 18-й камеры, взял их целую горсть и засунул в карман штанов.
– Что ты с ними будешь делать? – заорал Жиль, пожизненный заключенный, которого главный врач постоянно пичкал успокоительными.
– Надену, когда буду трахать тебя в ж…у, педик!
Жиль замахнулся на него кулаком, а кулак этот был похож на кувалду.
– Тихо, Жиль! – крикнул охранник и поднял руки, призывая к спокойствию. – А ты, Мартини, убирайся обратно в камеру!
– Все нормально, начальник.
Тома Отран уткнулся взглядом в то, что читал, и старался не обращать внимания на эту сцену.
– Возвращайся в камеру, Мартини, – повторил охранник.
Жиль вскочил на ноги так резко, что уронил стул и далеко отшвырнул от себя книги. Отран стиснул зубы. Если бы его мозг был электросхемой, ее провода сейчас трещали бы от коротких замыканий. Он повернулся к прилавку с газетами и журналами: он всегда так делал перед тем, как начать читать что-то новое. В «Монд», судя по заголовкам, писали о жертвах последней волны холода и о встрече на высшем уровне стран «двадцатки». В «Матч» поместили фотографию Алена Делона с молодой женой, которая повисла у него на шее, и в овальной рамке портрет бомжа, погибшего от холода на площади Согласия в Париже. Отран переводил взгляд с одного заголовка на другой и наконец остановился на том, который увидел в журнале «История».
ПЕЩЕРА ЛЕ-ГУЭН
Несчастный случай с тяжелым исходом нарушил ход исследований
В центре журнала была помещена фотография входа в пещеру.
В статье было сказано:
«Узнаем ли мы когда-нибудь причину ужасной драмы, жертвой которой стал Реми Фортен? Что это было – несчастный случай из-за декомпрессии? Паника? На глубине меньше тридцати восьми метров даже самая мелкая проблема может привести к катастрофе…»
Дойдя до этого места, Тома перестал читать дальше. Все смешалось в его голове. Эта новость перевернула все его нутро. Ладони его дрожали, и он уже не мог остановить эту дрожь. Читальный зал качался у него перед глазами.
– Это знак! – пробормотал он.
– Какой знак?
Тома как можно шире раскрыл глаза и увидел, что перед ним стоит тюремный надзиратель с лицом, похожим на лицо цыпленка.
– Что-нибудь не так, Отран?
– Нет, начальник. Все хорошо.
Голос Отрана, когда он произнес эту фразу, дрожал и был еле слышен, как у больного ребенка. Тома подождал, пока охранник вернется к своему чтиву. Камера наблюдения была у Тома за спиной, и в нее нельзя было увидеть его ладони. Он медленно вырвал одну за другой нужные страницы из журнала и спрятал их под рубашкой.
– Это знак…
В клинике Ля-Тимон Реми Фортена перевели в палату интенсивной терапии для только что пришедших в сознание больных. Его состояние было стабильным. Пузырьки азота, которые сдавливали его мозг, рассосались, но успели нанести повреждения, и теперь Фортен был почти полностью парализован. Он мог слышать, но не мог ответить: он был не в состоянии произнести даже самое короткое слово и тем более не мог объясняться знаками.
Посещение больных прекращалось ровно в двадцать часов. Де Пальме пришлось очень постараться, чтобы убедить персонал клиники пропустить его и Полину.
– Мы можем с ним поговорить?
– Ему сейчас полезны любые стимулы, – ответил главный врач отделения. – Пока он может шевелить только веками.
Они прошли по длинному коридору. Больные ждали ужина, и посетители невольно морщили нос от запаха кислого супа и слишком долго варившегося мяса. Заведующий отделением остановился перед палатой 87.
Дверь была открыта. Полина вошла в нее первой и медленно приблизилась к кровати. Желая скрыть свои чувства, она притворялась спокойной. Ярко блестевшие глаза Фортена были единственной движущейся частью его словно высеченного из мрамора лица. Их взгляд следовал за гостьей. Фортен был высокого роста, с широкими плечами, волевым подбородком и мускулистыми руками. Такого непросто было вывести из равновесия.
– Я рада видеть, что ты вышел из тяжелого состояния. Врач говорит: ты понимаешь то, что тебе говорят.
Фортен закрыл и снова открыл глаза.
– Как ты себя чувствуешь?
Он два раза моргнул глазами, потом перевел взгляд на де Пальму.
– Это полицейский, он пришел со мной.
Во взгляде Фортена отразилась тревога. Он моргнул несколько раз; движения век были быстрые и резкие.
– Не согласишься ли ты ответить на наши вопросы, Реми? Нам бы очень хотелось понять, что произошло. Если ты согласен, моргни два раза, если нет – три раза.
Веки опустились два раза. Полина повернулась к де Пальме.
– Здравствуйте, Реми. Я Мишель де Пальма, майор из бригады уголовной полиции. Я здесь неофициально. Полина думает – и я с ней согласен, – что несчастье, случившееся с вами, имело не ту причину, которую можно предположить, то есть произошло не оттого, что такое погружение опасно. Ошибаемся мы или нет?
Фортен моргнул три раза.
– Несчастный случай произошел после того, как вы оказались у входа в пещеру?
Больной подтвердил это.
– Вы сами перерезали «нить Ариадны»?
Фортен ответил не сразу. По его глазам было видно, что в его уме кружатся какие-то воспоминания. Наконец он опустил веки два раза.
– Почему? Что-то тянуло вас назад?
Фортен ответил «да».
– Вы видели это «что-то»?
«Нет», – ответил он.
– Вы не думаете, что трос мог зацепиться за скалу и удерживать вас?
Фортен без колебаний снова ответил «нет».
– Вы боролись с кем-нибудь?
На глазах Фортена выступили слезы. Его взгляд словно сверлил потолок.
– Вы боролись против кого-то или чего-то?
Веки Фортена опустились два раза, потом кожа на его лице напряглась и задрожала. Вмешался заведующий отделением:
– Пора закончить беседу, он еще слишком слаб.
– Когда мы сможем вернуться? – спросила Полина. – Нам нужно задать ему крайне важные вопросы и показать фотографии.
Лицо врача стало суровым.
– Если вопросы такие же, как эти, то не раньше чем через неделю. Стресс может быть очень опасен для него в его теперешнем состоянии.
– Понятно.
Когда они вышли в коридор, де Пальма отвел врача в сторону.
– Были у него на теле следы ударов? Синяки, например?
– Нет, ничего такого не было. Но он был одет в костюм ныряльщика, причем зимний, то есть толстый, который мог смягчить удары.
По коридору прошла медсестра. Она вошла в палату Фортена, там погас свет, затем она вышла.
– Ничего больше я не могу вам сказать, Выходя из больницы Ля-Тимон, Полина остановилась и постояла несколько секунд, полной грудью вдыхая холодный воздух.
– Он лишь подтвердил то, чего я боялась, – сказала она.
– Я озадачен, – признался де Пальма. – Фортен потерял нож – это говорит в пользу того предположения, что он боролся. Но с кем он мог бороться? Кто-то ждал его у входа в пещеру?
– Возможно! – ответила Полина.
«Может быть, это кто-то из вашей команды», – подумал де Пальма и спросил:
– Пещера охраняется по ночам?
– В принципе да.
– Что значит «в принципе»?
– Охрана есть, но не всегда. У нас нет возможности все время стеречь вход или обратиться в охранную службу.
– Сегодня вечером, например, вход охраняют?
– Сегодня нет: из-за этого несчастного случая у нас все вверх дном. Но завтра он снова будет под охраной.
– Кто обычно этим занимается?
– Реми.
Полина взглянула вверх, на свет в окнах верхних этажей, и добавила:
– Это было у него настоящей страстью. Он ночевал на командном пункте, а иногда даже в пещере.
Де Пальма жил в двух шагах от клиники Ля-Тимон. Расставшись с Полиной, он залез в свою «Джульетту» и поехал обратно по длинному, окутанному темнотой бульвару, вдоль кладбища Сен-Пьер – самого большого некрополя в Марселе. Его квартира находилась в квартале Ла-Капелет, в домовладении «Поль Верлен». В этом домовладении были: парковка для автомобилей, несколько приморских сосен и иудейских деревьев[13] и три кубических бетонных здания, поставленные посреди сада, который когда-то принадлежал существовавшему здесь раньше монастырю Сестер Видения. Улицы Ла-Капелет носили имена коммунистов, бойцов Сопротивления, депортированных или убитых немецкими оккупантами: когда-то коммунистическая партия была могучей силой в этом квартале бедноты. Но после того, как завод по производству игральных карт, мастерские по изготовлению пробковых шлемов и сталелитейные заводы уехали отсюда, коммунистов здесь почти не осталось. Последние пролетарии, оставшиеся в квартале, по политическим взглядам были скорее фашистами.
Де Пальма родился в Ла-Капелет и был уверен, что никогда не уедет жить в другое место. Его удерживала здесь не любовь и не верность, а грусть о прошлом.
Он выполнил отработанный до мелочей ритуал: открыл дверь своей квартиры, положил пистолет на круглый столик рядом с телефоном и недоставленной почтой и перешел в гостиную: ритуал завершился музыкой. Полицейский вставив в дисковод диск с записями Жоржа Тиля. Время оставило царапины на сладковатом голосе знаменитого тенора.
– У тебе нет ничего поновей? – крикнула из кухни Ева.
Де Пальма поднял к небу взгляд, полный отчаяния. С тех пор как он стал жить с Евой, ему разрешалось уделять ностальгии так мало минут.
– Это был величайший из французских певцов! Никто никогда не пел Вертера так, как он! Послушай эту фразу!
На пороге появилась Ева. Она была без косметики на лице, что с ней случалось редко.
– По-моему, его очень высоко ценил мой прадедушка. И ты тоже! Увы!
Де Пальма обезоружил ее улыбкой, а потом пропел под музыку:
Зачем меня ты будишь, весенний ветерок?
Завтра путник пройдет по долине,
Вспоминая о моей прежней славе.
Ева вернулась в кухню. Де Пальма пошел за ней и сказал:
– На днях мы сходим послушать «Вертера». Это очень романтичная вещь, и она тебе понравится.
– Для меня немного старовато, – возразила Ева.
Де Пальма прошептал ей на ухо:
Твои пальцы ласкают мой лоб,
Но очень скоро настанет
Время бурь и печалей!
– Должна признать, что это красиво. Правда, не очень радостно, но от тебя нельзя требовать много.
Ева и теперь оставалась красивой. Брюнетка с колдовскими глазами. Ее взгляд был то веселым, то шаловливым, то колким – в зависимости от ее настроения. Де Пальма в первый раз обнял ее в кинотеатре «Руаяль», расположенном в конце проспекта Капелет, во время роскошного итальянского фильма на античный сюжет (название фильма он забыл). Теперь в этом здании был многоэтажный гараж. Не будет больше натертых маслом гладиаторов и ковбоев в шляпах! Дорогу быстрой смене масел и прокладок! Напротив «Руаяля», на месте сталелитейных заводов, муниципалитет построил гигантский каток.
Когда-то Мишель, случайно встречаясь с Евой на выходе из колледжа, каждый раз нес за ней портфель и бился с ней об заклад, кто первый засмеется. Их путь проходил мимо угасающих заводов, из которых теперь не осталось почти ни одного, и заканчивался на улицах с низкими домами. На этих улочках до сих пор можно было встретить двух-трех старушек, которые болтали между собой о каких-то пустяках на смеси французского языка и неаполитанского диалекта. До сих пор здесь пахло готовящейся едой, помидорами и чесноком и звучали охрипшие старые записи любимых мелодий.
Как только закончилось детство, Мишель и Ева потеряли друг друга из виду. Ева не простила ему ни отъезд в Париж, ни работу там в управлении полиции на набережной Орфевр, 36, ни женитьбу на Мари.
А жизнь де Пальмы была похожа на плавание по морю при качке, пока Ева снова не возникла перед ним на другом конце этой жизни. Он пропел:
– Напрасно глаза его будут искать великолепие и блеск. Они увидят лишь траур и нищету. Увы!
Ева не захотела подобреть – пока нет. Она отвернулась от Мишеля и бросила в гусятницу две мелко нарезанные луковицы и несколько кусков бараньего плеча. Затем, потушив мясо и лук несколько минут, посыпала их корицей, имбирем и шафраном.
– Что это ты готовишь?
– Мясо в горшочках.
– Потрясающе!
Ева опустила в гусятницу деревянную ложку и стала энергично размешивать кушанье. По мнению де Пальмы, Ева забавно выглядела в фартуке с узором в мелкий цветочек, как у старых бабушек. Она постриглась по-новому, и эта прическа подчеркивала изящные линии ее затылка. На каждой щеке лежала изогнутая прядь, похожая на черную запятую.
– Где ты был? – спросила Ева.
– Работал. А ты?
– Тоже были дела по работе. Не хочу о них говорить.
Она попробовала соус.
– Теперь я накрою это крышкой и буду тушить на медленном огне.
Де Пальма пристально посмотрел на Еву. Выражение его лица изменилось. Ева догадалась, что его что-то тревожит.
– Лучше скажи мне, что происходит.
– Я чувствую: скоро случится что-то нехорошее.
– Это неудивительно: такая у тебя профессия.
Ева всегда умела читать мысли Барона по его глазам. Сейчас она догадывалась, что его душа почти опустошена.
– Что значит «нехорошее»?
– Это очень смутное ощущение: я вдруг почувствовал, что потерял душевное равновесие. Говорят, что жизнь посылает людям сообщения, смысл которых так же ясен, как смысл иероглифов. Но если человек не Шампольон[14], он не сумеет их расшифровать. А хуже всего то, что, если даже сумеет, все равно опоздает что-то предпринять.
– Ты слишком долго жил на границе с темной стороной мира. Пора вернуться на свет.
Жорж Тиль начал серенаду Фауста:
Привет тебе, целомудренный чистый приют…
Где ощущаешь присутствие невинной души…
Ева перестала говорить и стала слушать эти старинные воркующие рулады. Мелодия тронула ее душу, но еще сильнее растрогали чуть-чуть слащавые слова о том, на что способен мужчина, чтобы обольстить женщину. Иногда ей казалось, что музыка оперы немного похожа на те мелодии, которые баюкали ее в детстве, – на шлягеры прежних эстрадных певцов с завитыми волосами. Де Пальма вынул диск до того момента, как дьявол вышел на сцену и разбил жизнь Маргариты.
– Сегодня днем звонила Анита, – сказала Ева.
Отношения Евы и ее единственной дочери Аниты были бурными и шумными, как мистраль. Стоило одной сказать хоть слово наперекор другой, сразу поднималась буря. В этот раз Анита позвонила матери, чтобы сообщить, что беременна уже два месяца. В принципе такая новость должна бы стать великой радостью, но будущий отец был далеко не идеален – любил передачи на средних волнах больше, чем следует разумному человеку, ездил на черном БМВ и знал, как можно улучшить повседневную жизнь с помощью хитрых уловок. Он был вульгарным – шесть колец на пяти пальцах! – и гордился своей вульгарностью. Гнев Евы был ужасен. Она грубо ответила дочери, о чем теперь жалела.
Де Пальма решил, что он – человек другого времени, когда люди не попадали в такие истории, к тому же у него есть более важные дела, и поэтому удалился на цыпочках. Одна мысль сверлила его мозг. Он открыл большой стенной шкаф в коридоре и разыскал среди тысячи вещей, которые забросил в глубину этого шкафа, прогулочные ботинки, которые не надевал уже много лет. Ботинки по-прежнему были ему впору, и это успокоило де Пальму.
– Куда ты идешь? – поинтересовалась Ева.
– Мне сегодня вечером надо выйти из дома.
– Ты хочешь сказать – сегодня ночью.
– Да.
– И куда ты пойдешь?
– В каланки, в пещеру Ле-Гуэн. Я там пробуду недолго.
Ева сняла фартук и швырнула его на стол.
О проекте
О подписке