Я всегда играю сдержанно и скупо. Не спешу расходовать «дорогие» буквы. Партия близится к концу, я почти на сто очков впереди. Меня ждут лавры победителя. И вдруг… Интересно, что у меня с головой? Я замечаю: у ненавистного соперника скопились буквы Р, А, Д, Ж, И, Е, О, Я, Д, Ж. Сообразив, что из этих букв складывается название штата Джорджия, я громко фыркаю. Как жаль, говорю я противнику, имена собственные запрещены! Играй мы где-нибудь в Атланте, может, тебе и дали бы скидку и присудили дополнительные очки. Но мы в Нью-Йорке, в городе янки… Что тебе сказать, дружище? Правила есть правила.

Я живо представляю перед глазами слово «ДЖОРДЖИЯ». Буквы в моем воображении ленивым облачком проплывают над доской. И вдруг… Неужели я заслуживаю такого невезения? Я вижу, как из букв противника складывается великолепное слово «АРПЕДЖИО». Причем «П» – от моего слова «ПРОКАЗА», которым я так гордился. И вот противник набирает пятьдесят очков, а одна буква попадает на желтую клетку, где все очки удваиваются!

Даже сейчас пальцы у меня дрожат, я еле сдерживаю ярость. «Эрудит» летит следом за «Монополией» – к черту! К дьяволу! Неужели мне и дальше так же не будет везти?

Удача мне полностью изменила, просто можно обалдеть.

Я достаю из коробки «Операцию» и собираюсь исцелить пациента по имени Кариес Сэм. Сначала пробую вылечить вывих лодыжки, потом подставляю ведерко для откачки жидкости из коленной чашечки, хочу также излечить его от «гусиной кожи». Но всякий раз как инструменты приближаются к Сэму, пальцы у меня начинают дрожать, я дергаюсь, и…

«Операция» повторяет судьбу двух предыдущих игр. За ней летят «Змеи и лестницы», нарды…

Наконец вмешивается судьба и спасает меня. Батарейки в моем фонаре садятся на середине игры в «Родео». Снаружи сгущаются сумерки, квартира погружается во мрак. Я спрыгиваю с кровати и бегу в гостиную включить лампу. Но вдруг спотыкаюсь обо что-то, слышу звон бьющегося стекла. Ступню пронизывает острая боль. Я скачу по гостиной на одной ноге и пытаюсь найти выключатель. Наконец свет зажигается, и я вижу на полу четыре стакана целых и один разбитый. Из порезанной ступни хлещет кровь.

Я скачу назад в спальню и ищу «Операцию». Хватаю коробку, возвращаюсь в освещенную гостиную и зубами выгрызаю щипчики, прикрепленные к игровой доске. Морщась от боли, трясущимися руками кое-как извлекаю из ступни большой осколок, процедура оказывается болезненной и довольно долгой.

Хотя ступня болит невыносимо, я вдруг испытываю огромное облегчение. У меня же полно болеутоляющих лекарств! Скачу на здоровой ноге на кухню. Все мои мнемоники не тронуты и стоят по местам. Выходит, сегодня я не продвинулся вперед ни на шаг. Не ел, не пил, вообще ничего не сделал. Возможно, именно поэтому у меня так дрожат руки. Я беру лекарство, но мне не хочется класть его в рот – смотрю на маленькую голубую таблетку с каким-то предубеждением. Потом решительно встряхиваю головой. Голова затуманена, ногу дергает. Прием таблетки – первое достижение за день. После того как боль немного ослабевает, я ложусь на кровать и закрываю глаза. Придерживая больную ногу на весу, я размышляю обо всех моих поражениях. После «ЛЮТ НЬЮ-ЙОРК» сегодняшние поражения – еще один дурной знак. Зря я все затеял. Я должен окрепнуть.

* * *

XII(i). На обратном пути в Питт они говорили только об Игре. Во дворе они вдруг увидели Марка. Зевающий Марк брел по двору в носках, но без ботинок, в ушах были наушники от плеера, пристегнутого к поясу. Когда они подошли к Марку, тот вынул из ушей наушники, и они повисли на его шее.

– Марк, в твоем плеере нет кассеты. – Джолион пальцем ткнул в плеер.

– Надо же! – ответил Марк. – Неужели это так заметно?

– И вообще, чего это ты сегодня так рано встал? – поинтересовался Джолион.

– Не спится, – ответил Марк. – Надеялся, прогулка поможет. Но здесь есть люди, с которыми мне совсем не хочется общаться. Вот почему… – Он отцепил от пояса плеер и многозначительно повертел его в руке.

– А вдруг тебе поможет «Дайкири» по рецепту Хемингуэя?

Зажмурившись от яркого солнца, Марк блаженно улыбнулся и ответил:

– Бесспорно!

* * *

XII(ii). Джолион объявил Чаду: Марк – умнейший человек в Питте. Чад, правда, не совсем понял, как Джолион пришел к такому выводу. Еще Джолион добавил, что умнейшие люди никогда не осознают своей гениальности… правда, Марк, похоже, вообще ничего не осознает. Он всегда в слегка улетевшем состоянии и готов дрыхнуть круглые сутки.

Как-то вечером Джолион взял с собой Чада на благотворительную миссию. Им предстояло разбудить Марка, чтобы тот не пропустил третий ужин подряд. Им не сразу удалось его растолкать: Марк проспал шестнадцать часов кряду и нехотя проснулся только после того, как Джолион сорвал с него одеяло.

Во время ужина и потом, в баре, он зевал не переставая. Потом они перешли в комнату Джолиона. Марк все время задремывал между затяжками марихуаны и коктейлем «Джин Рикки» из джина, сока лайма и содовой. Во сне губы у Марка шевелились, иногда он что-то бормотал себе под нос. Чад подумал: «Наверное, во сне он вспоминает уравнения или излагает новые теории». Марк изучал физику. И, как у всех в их кружке, интересы Марка в глазах его друзей накладывали отпечатки на его личность. Физик, гений, сумасшедший ученый.

Волосы у Марка дыбились вверх крутыми спиральками, его шевелюра напоминала нечто среднее между разросшимся кустом и пружинным матрасом. И его ярко выраженный орлиный нос плохо подходил для летаргического сна. Всякий раз, закрывая глаза, Марк ненадолго сосредоточивался на кончике собственного носа. Потом его веки плотно смыкались.

* * *

XII(iii). Когда они пришли к Джолиону, тот извинился за ложную информацию. Оказывается, еще днем он решил, что для «Дайкири» по рецепту Хемингуэя день неподходящий, и выстроил на кофейном столике ингредиенты для «Сингапурского слинга».

Джолион и Марк заговорили о физике, Чад благоговейно внимал им. Хотя в Питте Джолион изучал право, он отличался необычайно широким кругозором. Похоже, его интересовало все, чем занимаются его друзья. Иногда Джолион демонстрировал глубокие знания и обсуждал с филологами какие-то малоизвестные романы, причем часто оказывалось, что Джолион читал больше собеседников. Со студентами отделения философии, политики и экономики Джолион свободно беседовал о политике, философии и экономике. С химиками он обсуждал красоту Периодической системы Менделеева… Казалось, ему доступны все области знания.

Марк нудно бормотал о времени, которое зарождается в миг Большого взрыва, о других вселенных, находящихся по ту сторону черных дыр, и о том, что пространство на самом деле состоит из десяти измерений. Чаду все его речи казались абракадаброй. Он тогда решил: все понимать вовсе не обязательно. Достаточно удобно устроиться в кресле и наслаждаться жизнью, пока мимо, расплываясь, проносятся новые миры.

Именно тогда Чад вдруг понял – Джолион прав. Марк как будто жил в другом измерении. Он постоянно думал о чем-то великом. Наверное, он так утомлялся именно из-за огромности, непомерности своих замыслов. Вот и сейчас вихрь иных миров подействовал на него. Создатель новых вселенных потер глаза, зевнул, извинился и объявил, что ему пора вздремнуть.

– Джолион, еще раз спасибо за коктейль, – поблагодарил Марк, устало поднимаясь из кресла.

– Завтра… то есть уже сегодня вечером я тебя опять разбужу, – обещал Джолион. – Пока это зависит от меня, ты больше не пропустишь ужин.

– Спасибо, Джолион, – сказал Марк. – И прости, если я опять полезу в драку… Терпеть не могу вставать. – Потягиваясь и почесываясь, Марк направился к выходу.

Все с ним попрощались.

Чаду показалось: стоит ему уйти к себе, он найдет Марка где-нибудь в углу двора. Тот будет безмятежно спать, свернувшись клубочком, как ореховая соня из «Алисы в стране чудес». Или как сама Алиса, которая мечтает о других мирах по ту сторону черных дыр.

* * *

XII(iv). Они остались втроем, чтобы поговорить об «Обществе Игры».

Решили: еще трех игроков выберут завтра. На одно из оставшихся вакантных мест нужно пригласить Марка. Джолион не сомневался в его согласии.

– Вы сами слышали. Ему ужасно хочется сделать что-нибудь интересное.

– А как насчет Эмилии? – спросил Джек.

– Она замечательная, – ответил Чад.

– Ну да, в самом деле, – согласился Джолион.

– Получается пять, – подытожил Джек. – И зачем мы заявили шесть игроков?

– Не знаю, – ответил Чад. – Просто показалось, шесть – как раз нужное число. Может, вспомнился кубик?

– Значит, нужно найти еще одного, – вздохнул Джек.

Все замолчали и начали думать. Правда, Чад не подбирал кандидатуру шестого игрока, он думал об Эмилии, раскручивая в голове медленные и желанные сцены, его любимый сон наяву.

* * *

XII(v). С Эмилией они познакомились в очереди на медосмотр, первокурсники его проходили до начала семестра. Джолион, Чад и Джек стояли в очереди вместе. Из кабинета вышел Марк, когда он поравнялся с ними, Джек спросил, что там делают.

– А, ерунда, – ответил Марк. – Проверяют зрение, слушают, меряют давление манжеткой…

– Хочешь сказать, сфигмоманометром? – уточнил Джек.

Эмилия стояла впереди них, при этих словах она медленно повернулась и окинула Джека презрительным взглядом.

– Что такое? – вскинулся Джек. – Просто прибор так называется.

– А как называется существо вроде тебя? – спросила Эмилия.

– Может быть, придурок, который умеет пользоваться словарем?

Эмилия один раз моргнула своими большими зелеными глазами.

Джолион рассмеялся и сказал:

– Я Джолион, а это Чад. Это существо зовут Джеком. Поверь, он лучше, чем может показаться при первом знакомстве. А ты?..

– Эмилия.

– Что ты изучаешь?

– Психологию.

– Психология – замечательный предмет, – заметил Джолион. – Я только что закончил читать Фромма. Просто невероятно, до чего он злободневен. Настоящий гений.

– Значит, ты тоже психолог? А мне казалось, я знаю всех психологов-первокурсников.

– Нет, я правовед, – ответил Джолион. – Просто интересуюсь Фроммом.

Эмилия прищурилась и склонила голову набок, а потом вдруг сказала:

– Знаешь, ты один из немногих, кто, узнав, что я изучаю психологию, не просит: «Ну тогда скажи, о чем я сейчас думаю».

Джолион посмотрел на Эмилию в упор.

– В чем дело? – спросила она.

– Ни в чем. Просто… ты напомнила мне одну девушку, с которой я когда-то был знаком… совсем недолго.

– Надеюсь, девушка была хорошая, – сказала Эмилия.

Джолион на миг как будто куда-то уплыл, и над ними повисло неловкое молчание.

Чад поспешил заполнить паузу:

– Эмилия, почему ты выбрала психологию?

– Очень хороший вопрос, Чад.

Чад ощутил прилив знакомого жара к лицу.

– Сама не знаю, – продолжала Эмилия. – Надеюсь выяснить до того, как окончу курс.

* * *

XII(vi). Пока Джек барабанил пальцами по щеке, прикидывая, кого бы пригласить на шестое место, а Чад грезил об Эмилии, Джолион тоже думал об Эмилии. Во всяком случае, с Эмилии начались его воспоминания. Он вспоминал месяц, проведенный во Вьетнаме, американку с такими же светлыми, как у Эмилии, волосами и такими же глазами цвета морской волны. Сходство было поразительным. Они могли быть сестрами. И такие же коралловые губы.

* * *

XIII. Игры пробудили во мне неприятные воспоминания о разводе. Эти коробки – часть совместно нажитого имущества, их я забрал себе, когда четыре года назад ушел от Блэр. Я захватил даже детские игры, которые мы купили для ее племянниц и племянников. Моя бывшая жена решила не сражаться за «Змей и лестниц». Игры всегда становились у нас камнем преткновения. Я терпеть не мог проигрывать даже в самом невинном состязании. А Блэр заслуживала лучшего, она хотела только одного – помочь мне. Бедная Блэр!

Вчерашний день – ерунда, обыкновенная оплошность. Я разложил игры по пакетам вместе с мусором. Больше никаких легкомысленных затей. Кстати, сегодня мне лучше. Мой зарок нерушим, я понемногу прогрессирую. Я выполнил все пункты вечернего распорядка. Вечер – вещь в себе, китсовская осень, «пора туманов и плодоношенья»…

Чили и рис. Галочка. Маленький глоток виски. Галочка. Стакан воды. Галочка.

Раздеться, почистить зубы, принять лекарства. Одну розовую таблетку, одну желтую, одну голубую.

И ложка сахара – чтобы лекарства лучше подействовали. Жизнь – как качели. Вверх – вниз. Работа – игра. Бодрствование – сон. Стимулятор – наркотик.

Сворачиваюсь калачиком, мне уютно и хорошо. Что-то негромко пою себе под нос. Галочка.

* * *

XIV. Чад постучал в дверь. Он услышал скрип – Джолион подошел к двери. Чад невольно сжался. Может, не вовремя? Может, не стоило приходить? Нет, глупо бояться. Он пришел просто так, без повода. Захотелось побыть с Джолионом. Хорошо бы вместе пообедать в «Гербе Черчилля». А потом они зайдут в букинистический магазин, будут рыться в книгах… Или никуда не пойдут, примутся пить кофе и говорить об Игре. Так что, скорее всего, стеснение в груди не от страха, а от радостного предвкушения.

Открыв дверь, Джолион улыбнулся. Молча развернулся и зашагал к кровати, на ней была расстелена газета, накрывшая все одеяло, кроме небольшого кусочка, на который и уселся Джолион.

– Внизу, на лестнице, я встретил Проста, и он попросил тебе это передать, – начал Чад и помахал несколькими листами бумаги, исписанными от руки.

– Спасибо, – поблагодарил Джолион, – положи на стол.

– Зачем Просту понадобилось твое эссе по римскому праву?

Джолион слегка смутился. Взял газету, ткнул пальцем в первую полосу:

– Отлично написано… Скорее всего, Михаилу Горбачеву дадут Нобелевскую премию мира.

– Джолион, мне казалось, ты называл его… надеюсь, я правильно тебя понял… ты говорил, Прост – стопроцентный, первосортный козел.

Джолион вздохнул и пояснил:

– Слушай, вчера я дописал эссе и вдруг увидел его в библиотеке. Была полночь, и он не написал ничего, кроме нескольких разрозненных отрывков. Консультация у него сегодня, он трясся от страха. Поэтому я дал ему свое эссе… на время.

– Хотя он стопроцентный, первосортный козел?!

– Мне показалось, так будет правильно, – сказал Джолион.

– То есть тебе стало его жалко? – уточнил Чад.

Джолион еще больше смутился:

– При чем здесь жалость?

– Да ладно… – фыркнул Чад, положил эссе на письменный стол и устроился в кресле рядом с кофейным столиком.

Джолион вырвал из газеты статью о Горбачеве, отложил в сторону и переключился на Чада.

– Хочешь, я приготовлю завтрак? – спросил он.

Чад огляделся по сторонам и заметил тостер и электрический чайник.

– Тост? – спросил он.

– Нет, – ответил Джолион, – настоящий завтрак.

– Ну да, – с сомнением ответил Чад, – валяй!

Джолион широко улыбнулся и включил чайник. Достал из ящика письменного стола два яйца и скатерть. Чад молча следил за тем, как Джолион стелет скатерть на кофейный столик. Скатерть была круглая, из тонкого белого кружева.

– Ты как пьешь чай? – спросил Джолион.

– Как я… что? Как пью чай? Из чего, ты хочешь спросить? Из чашки.

– С молоком? С сахаром? Только не говори, что с лимоном.

– Я в жизни не пил чая, – признался Чад.

Джолион одобрительно кивнул:

– Отлично! Значит, тебе я сделаю как себе: крепкий, без сахара, с капелькой молока. Отлично!

Когда вода закипела, Джолион налил две трети в глазурованный керамический заварочный чайник, который извлек из-под кофейного столика. У электрочайника откинул крышку и половником положил в оставшуюся воду яйца. Закрыл крышку, засек время по часам. Из того же ящика, где были яйца, он достал два толстых куска белого хлеба и засунул их в тостер.

Пока готовился завтрак, Джолион рассказывал Чаду о только что прочитанной книге. Он очень заразительно рассказывал, Чаду тоже захотелось ее прочесть. Джолион снял томик с полки и протянул Чаду.

– Если понравится, оставь себе, – небрежно предложил он. Потом посмотрел на часы и сказал: – Ровно пять минут. – Щипцами он извлек из заварочного чайника два чайных пакетика, накрыл чайник специальным стеганым чехлом с вышитыми яркими колокольчиками и зелеными листьями. Потом включил тостер и продолжал: – Он был алкоголиком. Как и все лучшие американские писатели.

Чад посмотрел на книгу, ему стало стыдно, что он до сих пор не слыхал о Раймонде Карвере. Он прочел текст на задней стороне обложки. Карвера называли одним из величайших представителей американской литературы. И вот вам пожалуйста – он узнает о книге своего соотечественника от англичанина! Чад полистал страницы, прочел содержание. Названия рассказов показались ему простыми, но емкими.

Джолион сидел у чайника и смотрел на часы.

– Девять минут двадцать семь секунд, – провозгласил он и, снова взяв половник, быстро извлек из чайника яйца и положил их в миску для каши. Затем он направился к буфету, открыл дверцу, за ней над маленьким умывальником висело зеркало, не переставая говорить: – Фолкнер, Фитцджералд, Стейнбек. Конечно, Хемингуэй. Хемингуэй был королем среди писателей-пьяниц. – Джолион поставил яйца под холодную воду. – Чивер и Карвер. Трумэн Капоте. – Джолион вынул яйца из воды. Покатал их в миске, чтобы надбить скорлупу, быстро и умело очистил, вначале сняв по полоске из середины, как будто вытаскивал пояс из брюк. – А если взять более ранний период, можно вспомнить Эдгара По и Мелвилла.

Звякнул тостер. Из-за умывальника Джолион достал две мелкие тарелки, довольно старые – глазурь на них потрескалась. Джолион показал их Чаду, как пару фазанов.

– Из чайного сервиза моей бабушки, – пояснил он. – Она умерла год назад. До самой ее смерти я звал ее бабушкой Фред. Фред – это кличка ее пса… – На тарелках был узор: осенние листья. Джолион положил на каждую по тосту, а на них выложил яйца. – Знаешь, что в яйцах самое лучшее? – спросил он. – Не то, что они символ плодородия. Скорлупа похожа на куколку насекомых. Но то, что внутри появляется, – это может оказаться чем угодно, вариантов множество. – Он поднес одну тарелку к носу и с любовью осмотрел содержимое. – Подумать только, на что способно яйцо… Бесчисленное множество вариантов! – Он принялся вертеть тарелку на кончиках пальцев.

– И еще ты забыл сказать: они вкусные, – произнес Чад, но Джолион его как будто не слышал, и Чаду стало неловко.

Под кофейным столиком также хранились самые разные чашки с блюдцами. Джолион достал две чашки и два блюдца, расписанные розами и васильками. На чашках красовались розовые ободки, на блюдцах – розовые каемки. Когда Джолион медленно поставил их на кружевную скатерть стола, чашки еле слышно звякнули о блюдца.

– И еще, конечно, яйца – символ плодородия, – продолжал он. – Знаешь, наутро после секса мне почему-то всегда хочется яиц. Я пожираю их с жадностью… Как тебе кажется, в этом есть что-то тревожное?

– Имеешь в виду – во фрейдистском смысле? – спросил Чад.

– Может быть, – ответил Джолион.

– Наверное, – сказал Чад.

Оба одинаково хохотнули – не разжимая губ.

Джолион забрался на кровать и открыл окно. Снаружи, на карнизе, стоял молочник из того же сервиза, что и чашки. Он поставил кувшин на стол, снял крышечку из фольги и налил в чашки молоко. Потом разлил чай. Носик чайника высовывался из специального отверстия в стеганом чехле.

– Будь я приговоренным к смерти, наверняка выбрал бы яйца для своего последнего ужина, – сказал Джолион и придвинул Чаду тарелку.

Яйцо на идеально золотистом тосте казалось особенно белым и чистым. Джолион подал Чаду вилку и поставил на середину стола маленькое деревянное блюдце с кристалликами крупной соли. Затем Джолион размял свое яйцо вилкой и размазал его по тосту. Желток оказался ярко-оранжевым, не жидким и не застывшим.