Цитаты из книги «Крылья»

– Еще ни одна женщина не добивалась мужчины так отчаянно, как пыталась добиться я, – подытожила я, глотая слезы. Мне хотелось, чтобы он знал это. – И еще ни один мужчина не противостоял большему соблазну, чем я, Диомедея.

– Окончу учебу, в промежутке между прыжками выйду замуж за какого-нибудь десультора, которого не буду любить и который никогда не полюбит меня, но вряд ли кому-то будет до этого дело. Буду стоять у алтаря и клясться в верности другому. Отец вбухает в торжество целое состояние, репортеры слетятся со всей Европы. А ты будешь сидеть на скамье в церкви, смотреть на меня и знать, кому я должна принадлежать на самом деле. И я тоже буду это знать, но позволю другому держать меня за руку. Будет больно. Очень. И тебе, и мне. – Дио… – А потом я забеременею, и ребенок будет похож на другого мужчину, хотя мы оба знаем, на кого он мог быть похож. Но думать об этом впредь будет бессмысленно и мучительно. Alea iacta est[44]. – Замолчи… – Нет, лучше сказать это вслух. Слова обретают новый смысл, если произнести их вслух. Ты будешь вытаскивать меня из каждого прыжка, везти домой и вручать мужу. И будешь знать, что единственный человек, с которым я хочу остаться рядом, проводить дни и ночи, – это ты. Но пути обратно не будет. – Диомедея, бога ради! – Но зато у тебя будет твоя репутация, в которой ты будешь находить утешение в трудный час! Репутация болвана, который так и не понял, что потерял!

– Не умрешь, это только так кажется с непривычки.

– Для какой такой? Что со мной не так?

– Тебе двадцать! А мне сорок пять, черт побери! Ты годишься мне в дочери! – Мне двадцать два, почти двадцать три, – сказала я ему в спину. – И что-то ты не переживал о моем возрасте, когда зацеловал меня до синяков там, в Аквароссе. – Я не должен был этого делать. Я просто идиот. Окей? Я… О боги, я держал тебя, новорожденную, на руках! – И что? – И теперь вообразить тебя рядом в качестве… Ох, черт… Вместо «черта» прозвучало куда более сильное ругательство, которое я не считаю нужным повторять. – А я вот, двадцать два года спустя, хочу снова в твои руки, Нео. Хочу успокаиваться в твоих руках, спать в них, хочу, чтоб эти руки прижимали меня к груди снова и снова! – начала рыдать я. – Дио… – Я умру, если ты не позволишь мне.

– Тело обычного человека даровало мне недостающий элемент, и я влюбилась в тебя, пока была в нем. А потом это чувство осталось со мной. Оно стало частью меня, частью моей души!

– Дио… – Я помню ужас в твоих глазах, когда ты бежал ко мне через парковку. Ты не хотел отпускать меня. Ты боялся за меня! – Что с тобой происходит? – потрясенно выдохнул Неофрон, глядя на меня во все глаза. – Я люблю тебя, вот что, – всхлипнула я и повисла на его шее.

– После того поцелуя в Аквароссе. И после второго в Саудовской Аравии. Почему я не могу отделаться от мысли, что это все не было просто… услугой с твоей стороны? Да ты просто хотел этого. Хотел целовать меня, хотел держать меня в объятиях. И потерял голову от страха, когда понял, что я вот-вот уйду в прыжок!

Я шагнула к нему, обхватила руками и смогла произнести единственное слово, возникшее в моей опустевшей голове: – Прости… – И ты меня, – ответил он после невыносимо долгой паузы. – Я не мог сказать тебе раньше. – Ты о чем? – спросила я, продолжая беззастенчиво цепляться за него. В памяти тут же возникла блондинка, вылезающая из небесно-голубого «феррари». – О том, что буду вынужден уничтожить твое тело. О чем же еще. – А-а… – Я расцепила руки и схватилась за дверной косяк, ноги могли предать меня в любой момент. – А я было подумала, что ты сожалеешь, что не сказал мне о скорой свадьбе.

Когда праправнуки оборвут последние фонарики физалиса в цветнике, Мы с тобой станем легче линий на пальцах, тоньше кости на виске. С нас сойдут все оболочки, одна за другой, останется одно Остекленелое, сочащееся на срезе сиянием, нервное волокно, Прошитое насквозь корнями древ, укрытое дерном – теплейшим из одеял. И я-волокно, я-нерв все еще буду помнить, как ты меня обнимал…     Когда рухнет последний столетний клен, с юга на север, а может быть, С востока на запад здесь ляжет дорога: ухабы-столбы… Дорогу, извиваясь, пересечет другая, потом еще одна, и еще одна. Паук-перекресток будет плести паутину из асфальта и железнодорожного полотна, Пока однажды утром солнце ошарашено не упрется лбом В здание вокзала, а оно будет, как водится, с голубями да с витражным стеклом.     Когда здесь будут прощаться, встречаться, греть сумочки на коленях, как щенят, Пить водку и кофе с цикорием, мять носовые платки, когда будут менять Сим-карты, валюту, билеты, жизнь – одну на другую, – мы с тобой Будем слушать песню колес (чем не сердца стук?)… А когда, бог ты мой, Кто-то придумает воздушные поезда, воздушные колеи, воздушный порт, — Наш вокзал растерзают бурьян и терновник – до самых костей и аорт…     И когда еще каких-нибудь мру вечностей спустя, когда Гольфстрим Станет горной рекой, Гималаи уйдут под воду, а Луна расколется на куски… Когда на то самое место, где наша дочь тру вечностей назад рисовала мелом кота, — Примяв бруснику, опустится инопланетное судно… И даже тогда, Когда на теплую обшивку корабля слетятся погреться земные жуки, — Я буду с тобой рядам, ты только представь, на расстоянии вытянутой руки.