Цитаты из книги «Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе»

Вселенная – это не нечто узкое, и устройство ее не ограничено какой-то широтой, если представлять себе, что где-то еще она повторяет нечто уже в ней имеющееся. Даже в этом мире есть больше неизвестного нам, чем того, о чем мы знаем. И порядок в творении у вас перед глазами – это лишь то, что вы в него вложили сами; это веревочка, проложенная в лабиринте, чтобы не заблудиться. Ибо сущее имеет собственный строй, и ни одному человеку не объять этого, так как сам разум – явление среди других явлений.

Языки пламени разлетались на ветру, а головешки то бледнели, то разгорались, потом снова бледнели и снова разгорались, словно пульсирующая кровь выпотрошенного на земле живого существа, и они смотрели, не отрываясь, на огонь, в котором действительно есть нечто от самих людей, потому что без него они чего-то лишены, отделены от своих истоков и чувствуют себя изгоями. Ибо каждый костер – это все костры, первый и последний из когда-либо разожженных.

Луну над головой окружало кольцо, а внутри кольца холодным серым цветом светилось лунное гало с его перламутровыми морями.

Он окинул их взглядом. Изнуренные, измученные, почерневшие от солнца. Пороховая гарь, глубоко въевшаяся в морщины и поры кожи при чистке оружия. Даже лошади с их украшениями из человеческих волос, зубов и кожи всем, кто их видел, казались нездешними созданиями. Если не считать оружия, пряжек и нескольких металлических деталей упряжи, в этих вновь прибывших не было ничего, что наводило бы на мысль о том, что колесо уже изобретено.

Маленьким гарнизоном командовал лейтенант по имени Каутс. Он уезжал на побережье с отрядом майора Грэма, а вернувшись четыре дня назад, обнаружил, что город находится в необъявленной осаде апачей. Те напились тизвина[197], который сами наварили, и две ночи подряд раздавались пальба и бесконечные требования виски.

Нашлись и пропавшие разведчики: они свисали вниз головой с ветвей опаленного огнем паловерде. Выструганными из дерева и заостренными челноками им пробили сухожилия у пяток, и они висели, посеревшие и голые, над пеплом потухшего костра, где их поджаривали, пока не обуглились головы, не закипели мозги в черепах и из ноздрей не стал со свистом вырываться пар. Вытащенные изо рта языки были проткнуты заостренными палочками, которые их и удерживали, уши отрублены, а животы распороты кусками кремня так, что внутренности свешивались на грудь. Несколько человек из отряда подошли с ножами, перерезали веревки и, опустив тела, оставили их лежать среди пепла. В двух трупах потемнее признали делаваров, два других были останками вандименца и мужика с Восточного побережья по имени Джилкрайст. Они не встретили ни благосклонности, ни дискриминации со стороны варваров, в чьи руки попали: и мучились, и умирали все одинаково.

Каждый всматривался в окружающий ландшафт, коллективное сознание запечатлевало движения самых малых существ, и они, связанные незримыми нитями бдительности, действовали как единый механизм.

Посреди пустыни горело одинокое дерево. Провозвестник будущего, оно осталось полыхать после прошедшей грозы. Привлеченный им одинокий путник, он прошел немало, чтобы оказаться здесь; он встал на колени на горячий песок и протянул к огню онемевшие руки. Между тем в круге света расположилась не одна компания малых сих, что вышли на этот выходящий за рамки обычного светоч: маленькие молчаливые совы, которые сидели, нахохлившись, и переминались с ноги на ногу, тарантулы, фаланги, скорпионы винегароне, жуткие мигалы – пауки-землекопы, ядозубы с фиолетовой, как у чау-чау, пастью, укус которых смертелен для человека, маленькие пустынные василиски – похожие на игуан ящерицы, брызгающие струйкой крови из глаз, – и маленькие носатые гадюки, подобные осанистым божествам, одинаково молчаливым в Джедде и Вавилоне. Целое созвездие горящих глаз на краю круга света, связанное шатким перемирием перед этим светочем, яркий свет которого затмил в их глазницах звезды.

Они пялились на отряд из-за вееров с каким-то пылким жеманством, как трансвеститы в сумасшедшем доме.

Все сущее, начал он. Все сущее в творении, о чем я не знаю, существует без моего на то согласия.