Цитаты из книг автора «Кормак Маккарти»

Если Бог хотел бы вмешаться в процесс вырождения человечества, неужели Он уже не сделал бы этого? Среди себе подобных проводят отбор волки, дружище. Какой другой твари это по силам? А разве род человеческий не стал еще большим хищником? В мире заведено, что все цветет, распускается и умирает, но в делах человеческих нет постепенного упадка, и полдень самовыражения человека уже свидетельствует о грядущей ночи. На пике достижений иссякает дух его. Его меридиан, зенит достигнутого есть одновременно и его помрачение, вечер дней его. Он любит игры? Пусть играет, но что-то ставит на карту. То, что вы здесь видите, эти руины, которым дивятся племена дикарей, разве это, по-вашему, не повторится? Повторится. Снова и снова. С другими людьми, с другими сыновьями.

Мертвый отец лишил сына наследия. Ибо сын имеет право на смерть отца и в большей степени наследует именно ее, а не его добро. Он не услышит о мелком и гадком, что закаляет мужчину в жизни. Он не увидит, как отец борется с собственными глупостями. Нет. Свидетельства о мире, которые он наследует, ложные. Он сокрушен перед застывшим божеством и никогда не найдет себя в жизни.

Вокруг разлетаются брызги мочи, а судья стоит на коленях, перемешивает эту массу голыми руками, крича «ссыте, друзья мои, ссыте во спасение собственных душ ваших, ибо разве не видите – вон они, краснокожие», и смеется не переставая, и из всей этой мешанины у него получилось вонючее черное тесто, по запаху – дьявольское месиво, и к нему, я считаю, приложил руку сам этот проклятый темноликий кондитер, не без этого, а судья берет нож и раскладывает это месиво на камнях, обращенных к югу, лезвием размазывая его тонким слоем и поглядывая одним глазом на солнце. Весь измазанный черным, провонявший мочой и серой, он, ухмыляясь, орудует ножом с поразительной ловкостью, словно каждый день только этим и занимается. Закончив, он откидывается назад, вытирает руки о грудь и начинает вместе со всеми наблюдать за дикарями.

Это была сера. Полоса серы по краю кратера, ярко-желтая и сверкающая, и кварц в ней блестит кое-где, но в основном чистая сера. Мы соскребали ее и мелко дробили ножами, пока у нас не образовалось фунта два, и тогда судья взял сумки, подошел к углублению в скале, вывалил туда древесный уголь и селитру, смешал все это руками и добавил серу.

Но за эти два дня судья промыл гуано водой из ручья, смешал с древесной золой и получил осадок, а еще соорудил из глины печь и выжигал в ней древесный уголь, днем гасил огонь, а с наступлением темноты разжигал. Когда мы его нашли, они с делаваром сидели в ручье в чем мать родила; поначалу показалось, что они пьяны, но никто не мог взять в толк от чего. По всей вершине кишат апачи, а он на тебе, расселся. Завидев нас, поднялся, прошел к ивам и вернулся с парой сумок, и в одной – фунтов восемь чистой кристаллической селитры, а в другой – фунта три прекрасного ольхового древесного угля. Древесный уголь он истолок в расщелине скалы в такой порошок, что хоть чернила разводи.

И вот где-то после полудня натыкаемся мы на судью – сидит на своем камне один-одинешенек посреди всей этой пустыни. Да, и камней-то вокруг нет, один всего. Ирвинг еще сказал, что судья его, наверное, с собой притащил. А я сказал, что это знак такой отличительный, чтобы выделить его совсем из ничего. В руках та же винтовка, что и сейчас с ним, вся отделанная немецким серебром и с именем, что он велел вывести под щекой приклада серебряной проволокой по-латыни: Et In Arcadia Ego[121]. В смысле, что она несет смерть. Оружию нередко дают имена. Мне встречались, к примеру, Сладкие Губки, Голос из Могил и самые разные женские. А вот на его винтовке в первый и единственный раз увидел надпись из классики.

Черные против солнца, они выезжали из исчезнувшего моря, как загорелые призраки, ноги их лошадей взбивали фантомную пену, они терялись на фоне солнца и озера, мерцали, сливались вместе и вновь разделялись, и они множились в различных плоскостях воплощением чего-то зловещего, начали сливаться в одно целое, и над ними в пробуравленных рассветом небесах возникало дьявольское подобие их рядов, огромное и перевернутое; их лошади ступали своими невероятно длинными ногами по высоким и тонким перистым облакам; эти антивоины с воплями свешивались со своих коней огромными химерами, и их пронзительные дикие крики разносились по плоской и голой равнине, словно вопли душ, прорвавшихся вниз, в мир людей, из-за нестыковки в хитросплетении сущего.

У некоторых сидевших вокруг костра глаза отражали свет огня и сверкали, точно горящие угли в черепах, у других ничего подобного не происходило, а вот глаза негра открылись целыми коридорами, через которые хлынула ночь, оголенная, со всем, что в ней было, и та ее часть, что уже прошла, и та, что еще не наступила.

В небе царила смута, на вечернюю землю быстро опустилась ночь, а вдогонку за скрывшимся солнцем, негромко вскрикивая, устремились маленькие серые птицы.

Вечером выбрались на плоскую вершину, откуда хорошо просматривались все окрестности к северу. Солнце разливалось на западе пылающим заревом, откуда ровным строем поднимались маленькие пустынные летучие мыши, а на севере вдоль подрагивающего периметра мироздания по всему пространству дымами далеких армий поднимались клубы пыли.