А один из них начинает размахивать руками, словно пытаясь привлечь внимание Насти, а затем бегом бросается к ней, выкрикивая на ходу:

– Анастасия Сергеевна! Быстрее, сюда! Несчастье случилось! Срочно!

СЦЕНА 61. УЛИЦЫ КАМЕННОГОРСКА. СУМЕРКИ. ЗИМА.

Скорая помощь, пожарная машина, несколько полицейских машин, суета и бестолковая неразбериха вокруг. Впереди догорает машина представительского класса, окна ее и борта прострелены. Возле машины лежат трупы, уже укрытые черным целлофаном.

Настя и сопровождающие ее охранники проталкиваются к горящей машине, но замечают в стороне Николая, который делает им знак подойти.

Там, возле него, стоит машина скорой помощи, дверцы ее открыты.

Михаил Александрович сидит внутри, ему делают перевязку на руке. Видно, что он нервно возбужден, как всегда бывает после шока, улыбается.

– Вот, зацепило, – смеется он, обращаясь к Насте. – Шофера убили… И из охраны двоих… Такая стрельба тут была… Думал все, конец.

Когда Настя подходит совсем близко к нему, он говорит тихо:

– Выходит цыганка права была, а? Вот, и не верь после этого.

СЦЕНА 62. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. НОЧЬ. ЗИМА.

В комнате Насти темно, только горит свечка на столе, возле иконки. Настя сидит, склонившись над молитвословом, бормочет что-то негромко. Ее пальцы проворно и привычно скользят по строчкам шрифта для слепых.

Открывается дверь. Михаил Александрович входит в комнату, подходит к Насте. Садится рядом, молчит.

– Рука болит? – спрашивает Настя.

– Не очень. Терпеть можно. – Михаил Александрович смотрит на открытые страницы молитвослова. – Это и есть буквы для слепых? – спрашивает он, кивнув на молитвослов.

– Не могу к обычным буквам привыкнуть. Еще не получается, – словно стесняясь, говорит Настя.

– Привыкнешь.

Оба молчат, в тишине потрескивает свечка.

– Ночь никак не кончается… Скорей бы, – вздыхает Михаил Александрович.

Затем, будто что-то вспомнив, внимательно смотрит на Настю, ждет, пока она поднимет на него глаза.

– Сегодня у тебя выходной, – усмехаясь, говорит он, – секса не будет. Ты же этого хотела?

– Я? – растерянно переспрашивает Настя.

– Ты, ты… Думаешь, я не понял, про что ты мне утром говорила?… Хотя я понимаю тебя. Да. Старый уже, живот торчит, на боках жир. и вообще. Ну, не красавец. Может даже урод. Может. Но разве я не достоин счастья? А? Я ведь заслужил его. Я столького добился. Кто еще так, назови, от нуля и на вершину? Единицы. А мне тоже хочется любви. Такая вот маленькая слабость большого человека. Тут я попался. Да. Тут меня на крючок и взяли. А это плохо. Очень плохо.

Он наклонился к Насте совсем близко.

– Запомни, нельзя быть на крючке. Никогда.

Михаил Александрович встает, идет к двери, но затем вдруг возвращается обратно. Настя удивленно и растерянно смотрит на него. Он снова садится рядом, смотрит Насте прямо в глаза.

– В тебе ведь тоже есть зверь. Или думаешь нет? Есть.

– Какой зверь?

– И страсть, и похоть, и все как надо у тебя, девочка, не заблуждайся.

– Что вы такое говорите? – вспыхнула Настя, – я. я не понимаю.

– Да, ну?… Вот ты вспомни, когда я тебя на бочок положил, ты ножки наверх подтянула. И. Ну? Ты же стонала, как зверек, скулила, как кошка, даже царапалась. Забыла, что ли?

– Зачем вы эти гадости говорите?

– Почему гадости? Это природа. Твоя природа, твой зверек. Он пока еще маленький, не развился, а подрастет – в один прекрасный день так прыгнет. Ого-го! От твоих правил церковных ничего не останется. Мордой в грязь, в жижу зловонную.

– Мерзость вы говорите, на то и дана человеку молитва и исповедь, чтобы расти духом, низкую природу в себе изменять.

– Ух, ты! Да ты философ еще. А много ли тех, кто изменил? Природу свою. Я не беру тех, что от старости уже ничего не могут. А нормальных возьми, здоровых и молодых. Ты вот почитай монахов твоих, что пишут… Только и каются, только и сознаются в грехах, себя иначе как окаянными грешниками не называют. Значит не изменили себя, не получилось. Истязают себя, голодают, мучают, а изменить не могут. Разве не так?

– Не так! Не так!.. Это они от стыда за свою природу, от святости своей так каются, потому как видят в себе и малую соринку. Что вы-то знать можете про святых, монахов? Вы лба своего даже перекрестить не можете, а тоже мне, осуждаете!

– Я смотрю, аж, дрожишь. Ух, ты! Убила бы меня, а? Так ненавидишь сейчас.

А все потому, что думаю я иначе, чем ты. Только-то. А это, между прочим, тоже природа наша, человеческая, убить того, кто думает иначе.

– Страшно как вы живете, – Настя вдруг закрыла лицо ладонями, заплакала. – Страшно.

– Страшно, – согласился Михаил Александрович. – А что делать? Мир наш так устроен.

– Не наш, а ваш.

– Мой, что ли?

– Не только. Вообще. Ваш.

СЦЕНА 63. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. УТРО. ЗИМА.

Настя и Михаил Александрович завтракают, как всегда, в холле. Михаил Александрович, как обычно по утрам, свеж и полон оптимизма.

– Какие планы на сегодня? – спрашивает он.

– Еще не знаю.

– Сейчас приедут организаторы свадьбы. Утвердить программу. Так что, никуда не уходи. Я хочу, чтоб ты была.

– Мне-то зачем?

– А что, я буду утверждать твое платье, фасон, длину шлейфа? Еще цвет кареты. Под цвет платья или нет? Тонкий вопрос.

– Какая карета?

– Мы с тобой, золушка, в карете будем ехать, запряженной четверкой белых лошадей. А губернатор будет встречать нас с золотым ключиком, такой вот сценарий.

– Кошмар какой-то.

– Да, ну? То есть ты, девушка с тонким вкусом, хочешь сказать, а я такой жлоб необразованный, мешок с деньгами. Да?.. Я тебе, по-моему, уже один раз объяснил. Так надо! Что непонятного?

– Хорошо. Я буду. Хорошо… Что вы цепляетесь к каждому моему слову?

– Что-то тяжело нам стало разговаривать. А это плохо. Очень плохо. Плохой знак.

Он замолчал, вроде бы сосредоточившись на еде. Настя тоже молчала.

– А ты, кстати, не хочешь съездить на пару дней, перед свадьбой, в твой Белодонск? Увидеть свой интернат, ну, там. директрису, подруг. Ты же даже не знаешь, как они выглядят, не видела никогда. И на тебя пусть они посмотрят.

– А что, можно поехать?

– А почему нельзя.

– А когда можно ехать? – заволновалась Настя, – Я бы поехала.

– Сейчас узнаем.

Михаил Александрович набрал на трубке местного переговорника какую-то цифру и коротко бросил в трубку:

– Зайди, Николай.

Николай тут же возник в дверях, похоже, он был поблизости.

– Пилоты где у тебя сегодня?

– Отдыхают. Но можно вызвать. К середине дня будут готовы. А куда летим?

– Мы – никуда, только в конце недели. А вот Анастасия Сергеевна полетит в Белодонск.

– Понятно.

– Значит, Марину вызови. Пусть курирует поездку и приготовит там всё: прессу, телевидение, она знает. И это. Кто возил Анастасию Сергеевну тут?

– Василий Михайлович.

– Ну, вот, пусть Василий Михайлович и едет, как шофер и администратор.

– Больше никого?

– Хватит. Остальные все – за день до моего приезда, как обычно.

– Так я побегу собираться? – Настя радостно срывается с места.

– Беги, беги. Звонить будешь каждый вечер.

– Конечно…

СЦЕНА 64. УЛИЦЫ БЕЛОДОНСКА. САЛОН МАШИНЫ. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Машина движется по улицам провинциального городка. Настя взволнованно вглядывается то в одно окно, то в другое. Василий Михайлович с сочувствием и теплотой поглядывает на нее.

– Странно, совсем всё другое. – говорит Настя, – но я помню все повороты на проспекте. Правда. Вот сейчас надо будет налево. Точно налево, – говорит она.

Машина сворачивает в боковую улицу.

– Да, не волнуйтесь так, Анастасия Сергеевна, – говорит шофер ласково. – Найдём, адрес же есть.

СЦЕНА 65. ДВОР ИНТЕРНАТА. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Впереди появляется забор, за ним небольшой парк, в глубине которого видно двухэтажное строение казарменного типа с облупленными стенами. Машина направляется туда, подъезжает ко входу. Похоже, что в здании идет ремонт. Окна изнутри обляпаны побелкой, возле двери стоят деревянные козлы.

Настя выходит из машины, растерянно оглядывает садик, здание интерната, небольшую пристройку тоже казарменного вида и рядом с ней церковь. Всё так непохоже на то, что ей, вероятно, представлялось ранее.

Из дверей интерната торопливо выходят несколько женщин. Впереди полная дама с букетом цветов:

– Настя, Настенька, ну, наконец-то, – восклицает она, и Настя по голосу ее понимает, что это и есть Людмила Петровна. Она обнимает Настю, вручает ей букет и, не переставая тараторить и всхлипывать на ходу от волнения, ведет ее в помещение.

СЦЕНА 66. ИНТЕРНАТ. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

– У нас тут ремонт, видишь. Спасибо твоему Михаилу Александровичу, – доверительно понижает голос она. – Наконец-то хоть приведем всё в порядок, а то нас уже выселять собирались, за аварийность. Представляешь? Но, слава Богу… С тобой такое чудо. И Михаил Александрович с деньгами помог. Всё совпало. Прямо не верится.

– Осторожно тут, – Людмила Петровна обходит сидящих на корточках рабочих из Средней Азии. – Ну что сидим, Ахмед? Кого ждём? Перерыв кончился давно, – прикрикивает она строго на них и снова к Насте: – Сюда, сюда, Настенька. Я в кабинете приготовила нам застолье, отметим твой приезд, как же.

– А где девочки? Где все? – спрашивает Настя, удивленно оглядывая пустые коридоры.

– Так ведь ремонт, я ж говорю, – поясняет Людмила Петровна, – на это время нас всех переселили в санаторий водного транспорта, это в пригороде. Если хочешь – я тебе адрес дам. Ты же на машине, съездите. Это не очень далеко.

– Ой, – вдруг останавливается Настя у поворота. – Подождите. По-моему, я знаю. Там, налево – ваш кабинет, а сюда, направо, комната, в которой мы жили. Так?

– Так, – умиленно восклицает Людмила Петровна и добавляет, уже обращаясь к другим женщинам, – ну надо же, всё Настенька помнит, умница какая.

– Я сейчас. Можно? – и не дожидаясь ответа, Настя идёт дальше по коридору, чуть дотрагиваясь пальцами до стены, узнавая свои движения, открывает дверь. Видна большая комната с железными казенными кроватями.

Настя входит в комнату, подходит к одной из них, проводит ладонями по выщербленному железу, кивает, словно разговаривая сама с собой:

– Здесь, да. Это моя кровать, – говорит она, затем подходит к окну.

Шумят деревья в саду, вдали видна кочегарка.

Настя дотрагивается пальцами до окна, закрывает глаза и прикладывается лбом к холодному стеклу. Стоит так какое-то время, не шевелясь.

Людмила Петровна и ее помощницы, стоя в дверях, молча переглядываются, понимая, что сейчас лучше оставить Настю одну.

СЦЕНА 67. ДВОР ИНТЕРНАТА. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Настя выходит из интерната, Людмила Петровна провожает ее. Они обнимаются. Настя направляется к машине.

– Ты только обязательно позвони, – говорит ей вслед Людмила Петровна.

– Конечно, – кивает Настя.

Она подходит к машине, кладет букет на заднее сиденье, затем что-то говорит водителю и идет к монастырю, на ходу доставая из сумки платок и повязывая его на голову.

СЦЕНА 68. МОНАСТЫРЬ. ИНТЕРНАТ. ДВОР. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Настя подходит к большой настенной иконе, висящей на внешней стене монастыря, под навесом. Там, как всегда, горят лампадки и свечи. Лежат цветы.

Настя стоит возле иконы, осеняет себя крестным знамением, затем идет дальше ко входу в монастырь. Но неожиданно останавливается, задумавшись. Медленно снимает с головы платок, стоит так какое время, словно никак не может решить – идти ей в монастырь, или нет. Наконец, поворачивается и идет обратно…

Две монахини, подметающие у входа аллеи, удивленно смотрят ей вслед.

СЦЕНА 71. УЛИЦЫ БЕЛОДОНСКА. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Настя неожиданно вышла на шумную торговую площадь. Здесь было много небольших магазинчиков, ларьков, палаток, кафе и закусочных. Настя с интересом разглядывала прилавки, витрины. Она купила себе хот-дог, такой вкусный, как ей показалось, и с наслаждением поглощала его на ходу.

Она остановилась у витрины музыкального магазинчика, за стеклом были выставлены альбомы популярных музыкантов. Её внимание привлекла песня, доносившаяся изнури. Она прислушалась, постояла, пошла дальше, но потом вернулась. Вошла в магазин.

СЦЕНА 72. МУЗЫКАЛЬНЫЙ МАГАЗИН. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Внутри было всего несколько покупателей. Девушка-продавец разговаривала с ними как со старыми знакомыми, обсуждая каких-то общих друзей. Настя подошла к прилавку, надеясь узнать, что это за песня такая звучит, которая ей так нравится, и можно ли купить этот альбом.

– Ой, – продавщица неожиданно посмотрела на часы, – мне уже сменяться пора.

И к своим приятелям: – Подождете меня? Я сейчас.

– Я ухожу, Андрей! – позвала она кого-то и направилась к двери во внутреннее помещение магазина. А оттуда вышел другой продавец… Молодой парень, почти ровесник Насти…

– Нравится? – вместо приветствия сказал он, обращаясь сразу к Насте, – Хотите купить?

– Да, да – пробормотала она, почему-то заливаясь краской и откашливаясь, не понимая, что с ней происходит. Ей показалось, что даже голос у нее пропал. Сомнений не было, это был именно тот юноша из хора, который когда-то так странно познакомился с ней.

– Да, мне очень. пожалуйста. – снова тихо сказала она, не отводя взгляда от лица Андрея. Он усмехнулся, по-своему расценив реакцию девушки, достал из-под стойки альбом и протянул Насте.

– О, – он показал пальцем, привлекая ее внимание, на динамик, откуда начала звучать другая песня с этого же диска, – а это наша последняя. Вот послушай.

Он как-то легко и по-товарищески перешел на ты, как, впрочем, и принято было в этом магазинчике среди молодежи.

Настя замерла. Все это сразу – и его лицо, которое почему-то произвело на нее такое впечатление, и эта музыка, почему-то попадающая ей прямо в сердце, нахлынуло какой-то горячей волной нежности, от которой у нее закружилась голова, и она, цепляясь за стойку, начала медленно сползать вниз.

– Эй, эй, ты чего? – испугался Андрей. – Тебе что, плохо?

Он тут же выбежал из-за стойки, поднял Настю, уже сидящую на полу и, прислонив ее к стене, чуть похлопал ее по щеке.

– Эй, что с тобой? Совсем плохо? Может, скорую вызвать? Чего такое?

– Нет, всё хорошо. Случайно. Не знаю, вдруг, закружилась голова. Сейчас пройдет, – бормотала она. – Сама не знаю.

– Так, всё ясно, – вдруг решительно сказал Андрей. – Тут рядом есть потрясающий турецкий кофе. От него все болезни проходят. Проверено. Идём туда. Я приглашаю. Ну?

СЦЕНА 73. КАФЕ-КОФЕЙНАЯ. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Толстый человек в декоративной феске нёс поднос с кофе. Он подошел к столику, за которым уже сидели Настя и Андрей. Грациозно, почти совершая некий обряд, он разлил кофе в маленькие чашки.

– Миндаль и сладости – это от меня, – чуть улыбнулся он. – Презент девушке от заведения.

– Спасибо, – улыбнулась в ответ Настя. Подмигнув Андрею, кофейщик ушел.

– Тебя как зовут? Я даже не спросил… Извини…

– Настя.

– А я Андрей.

– Я это уже знаю.

– А ты вообще откуда? Городок у нас маленький, я вроде тебя никогда не видел. Хотя лицо очень знакомое.

– Я жила тут, но давно, – она замялась, – то есть, раньше. Сейчас на Севере.

– Ну? Я думал, ты из Москвы, если честно. Прикид у тебя такой. как с обложки журнала. Извини, может ты звезда какая-то? А я и не знаю. Глупости говорю, не обижайся.

– Я не обижаюсь. Это. – она замялась, – подруга дала поносить.

– Она дизайнер одежды, что ли?

– Что-то в этом роде.

– Везет кому-то с подругами. А ты сама чем занимаешься, тоже дизайнер?

– Нет. Я еще не решила. Наверное, займусь языками. Я знаю неплохо английский, французский.

– Ну, а я вот. подрабатываю в магазине. Пока. У нас там команда, все свои из группы. А ты что, наши песни не слышала раньше?

– Нет.

– Ну, вообще-то мы популярная группа. В нашем городке точно. Ты приходи на наш концерт. У нас теперь по субботам в ДК. Группа «Эверест».

– А ты музыку пишешь?

– Я? Нет. Я тексты. А музыку Сергей. Вообще-то я готовлюсь к поступлению в литинститут, в Москву. Пишу по ночам всякое-разное. Ребятам нравится. Говорят, почти гениально…

– А почему по ночам?

– У каждого писателя должны быть свои примочки. Ну, придурь, попросту. Это моя. Кстати, многие писали по ночам. Час волка.

– Что?

– Это так называется. Четыре утра – час волка. Самое мистическое время. Ночь кончилась – день еще не начался. Я обычно открываю окно, даже если зимой. Тихо так. Пишется легко, будто кто-то твоей рукой водит. Может и правда водит.

– Кто?

– Как, кто? Муза. Это второе обязательное условие, которое должно быть у писателя. Своя Биатриче. Своя вечная любовь, которая и вдохновляет, и. ну, в общем, всё. Об этом все великие писали, у всех была. Муза.

– А у тебя есть?

– У меня? – задумался Андрей. – У меня пока нет, наверное. Хотя, – он посмотрел на Настю, – может уже и есть. Я просто еще не знаю об этом.

СЦЕНА 74. УЛИЦЫ БЕЛОДОНСКА. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Настя и Андрей шли по улице, не торопясь, молчали. Они прошли мимо маленького кинотеатра, возле входа висели афиши:

– О, смотри, скоро ретроспектива Чаплина, все фильмы. Любишь Чаплина?

– Еще не знаю.

– Классный ответ, – хмыкнул он. – Круто!

Настя остановилась у перекрестка.

– Всё, дальше не надо меня провожать, я сама.

– Тебя ждет кто-то?

– Нет, просто. Потом объясню. в другой раз.

– А будет другой раз? – осторожно спросил Андрей, стараясь поймать ее взгляд.

– Если ты хочешь.

– Я очень хочу.

– Я тоже, – тихо сказала Настя.

– Тогда позвони. Или давай я позвоню… Ты, кстати, номер не оставила мне свой.

– Я сама позвоню.

– Когда?

Настя пожала плечами.

– Подожди. А хочешь с нами сегодня пойти вечером. Сегодня вся команда наша собирается у меня. У нас большой праздник.

– Какой?

– День рождения Че Гевары.

– Сегодня?

– Мы считаем, что сегодня. Придешь?

– Я позвоню. Если смогу.

Настя махнула рукой и быстро пошла по улочке, оглянулась на перекрестке. Андрей так же стоял, словно ожидая ее взгляда.

СЦЕНА 75. ЧЕРДАК-СТУДИЯ АНДРЕЯ. ВЕЧЕР. (НОЧЬ) ОСЕНЬ.

Чердак, где жил Андрей, похоже, давно уже превратился в место постоянной тусовки продвинутой молодежи. Дверь на лестницу была почти всегда открыта – кто-то ходил постоянно туда-сюда, присоединялся к компании, включаясь в застолье, беседу, затем, так же, не прощаясь, уходил. Это никого тут не удивляло. Поэтому Настя легко вписалась в компанию, сразу почувствовала себя среди друзей. Тем более что Андрей был все время рядом.