Машина движется по нарядным улицам, залитым светом. Настя, прижавшись к стеклу, не отрываясь, смотрит на этот новый солнечный мир.

– Все иначе… Я представляла себе мир совсем не так, – шепчет Настя.

– А как? – улыбается Марина

– Не знаю, как сказать. Иначе.

СЦЕНА 20. ПЛОЩАДЬ ЗАПАДНО-ЕВРОПЕЙСКОГО ГОРОДА. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Машина останавливается на площади у фонтанов. Настя выходит из машины. Словно движущиеся световые пятна, играют струи воды в большом фонтане на площади. Настя стоит, заворожено изучая эту игру света. Она прикладывает ладонь к поверхности воды, будто желая ее погладить. Все вокруг играет светом: блики на воде, струи фонтана.

Чуть поодаль, возле машины стоит Марина, курит, разговаривает с кем-то по телефону, поглядывает на Настю.

СЦЕНА 21. КАФЕ НА ПЛОЩАДИ ЗАПАДНО-ЕВРОПЕЙСКОГО ГОРОДА. ДЕНЬ. ЭКС.-ИНТ. ОСЕНЬ.

Марина и Настя сидят в открытом кафе на площади. Теплый осенний солнечный день. Насте приносят мороженное. Марина пьет кофе.

– Странно, – улыбается Настя, продолжая разговор. – Я закрываю глаза – и сразу снова в том мире, прежнем. Открываю – уже в этом.

– А какой он, тот мир? Я все-таки не понимаю. Темный? Все в темноте?

– Не совсем. Вот сама темнота, слово это, или слово свет. Я представляла, как сущность. как. Объяснить трудно. Все как бы изнутри. все предметы, хотя я знала форму их, названия. Вот даже солнце. Я ощущала отдельные лучи, думала так и есть. – Настя помолчала, задумалась, будто вспоминая что-то. – Я Бога чувствовала… все время, рядом… Правда. Будто он вот тут, у плеча. А теперь нет. Тут я одна, в этом мире.

– Почему одна? Тут я и Михаил Александрович. И вообще. Жизнь вокруг, какая красивая, разве не так? Ну, веселей, Настя! Все замечательно у тебя складывается, такой день. такие события.

– Да, конечно, – виновато улыбнулась Настя.

Раздается сигнал телефона. Марина смотрит на экран.

– А вот, Михаил Александрович эсэмэску прислал. Он уже прилетел. Ждет нас через час в отеле.

СЦЕНА 22. ГОСТИНИЦА В ГЕРМАНИИ. ВХОД. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

К главному входу пятизвездочного отеля подъезжает такси. Из него выходят Марина и Настя и идут ко входу.

СЦЕНА 23. ГОСТИНИЦА В ГЕРМАНИИ. ХОЛЛ. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Настя удивленно и растерянно осматривает дорогие интерьеры, нарядных людей, стоящих возле ресепшн, пересекающих холл, сидящих в креслах. Никто из них не обращает внимание на вошедших.

– Подожди здесь, – говорит Марина, достает телефон и отходит в сторону. – Мы уже приехали, – негромко говорит она в трубку. – Что, что? А где эта галерея? Хорошо. Сейчас будем.

Марина отключает телефон и возвращается к Насте. Улыбается.

– Волнуешься?

Настя кивает.

– Немного. Вообще всё как во сне сегодня.

СЦЕНА 24. ГАЛЕРЕЯ ОТЕЛЯ В ГЕРМАНИИ. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Галерея вела ко входу в ресторан. Она была пуста. Вдоль стен стояли цветы, какие-то диковинные растения, висели картины. В полутьме длинного коридора, в конце его четко выделялся небольшой зал ресторана, но столики все были убраны. Единственный стол, изысканно сервированный, находился в самом центре зала. У стола стояли два стула, похоже, старинной работы, с высокими спинками, словно троны. Вокруг стола, очерчивая его, стояли цветы. Чуть поодаль замерли, не шевелясь, две шеренги официантов. У стены стояли пульты с нотами для музыкантов, но их еще не было.

У стола, но чуть отодвинувшись от него, спиной к Насте сидел грузный мужчина. За его спиной стоял немолодой Китаец и очень плавно массировал ему виски своими длинными пальцами. Заслышав шаги в гулком коридоре галереи, сидящий не обернулся. Он также продолжал сидеть, то ли глядя куда-то перед собой, то ли закрыв глаза.

– Ну, иди же, – тихо шепнула Марина и чуть подтолкнула Настю вперед, – иди к нему.

Настя шагнула вперед, но чуть замялась, не решаясь идти дальше, не понимая, что происходит.

– Ладно, пойдем вместе, – тихо сказала Марина и взяла Настю под локоть.

Как только они вошли в галерею, несколько молодых людей в черных костюмах подошли к проходу и повесили табличку «CLOSED». Один из охранников тихо сказал в переговорник: – Я закрываю вход, они прошли.

СЦЕНА 25. РЕСТОРАН ОТЕЛЯ В ГЕРМАНИИ. ДЕНЬ. ОСЕНЬ.

Настя и Марина пересекли зал и подошли к столу. Теперь Настя увидела лицо сидящего человека. Это был крупный высокий мужчина лет пятидесяти, очень коротко стриженный, с четко очерченным царственным профилем. Его глаза все также были закрыты. Похоже, он спал. Китаец продолжал свои странные манипуляции. Замерев, словно каменные, продолжали стоять официанты. Впрочем, Марину все происходящее, похоже, ничуть не смутило. Она, очень тихо ступая, подвела Настю к столу.

– Садись, – шепнула она. – Сейчас они закончат…

Тут же один из официантов бесшумно пододвинул стул, помогая Насте сесть. Марина чуть махнула рукой и также неслышно ушла.

Между тем в полном молчании продолжалась странная процедура. Наконец, китаец медленно отвел свои руки, подождал немного, затем вышел неслышно из зала.

Островой продолжал сидеть с закрытыми глазами, казалось, он действительно спал. Слышно было его ровное дыхание.

Неожиданно он открыл глаза. Посмотрел вокруг. Странным показался Насте его взгляд, словно он с трудом узнавал и осознавал все происходящее рядом. Он снова закрыл глаза, затем резко выдохнул, как бывает, когда человек окончательно просыпается после долгого сна.

– Извини, – улыбнулся он Насте, – что-то голова сегодня… Бывает у меня.

Он внимательно посмотрел на Настю, чему-то улыбнулся. Казалось, он что-то высматривает в ее лице.

Настя тоже неловко и растерянно улыбнулась в ответ, но, не выдержав его взгляда, отвела глаза.

– Ну, что ж. – наконец произнес он. – Можно сказать – познакомились.

Михаил Александрович повернулся к официантам, сделав жест рукой, дескать, чего стоим?

Официанты тут же начали неслышно двигаться вокруг них, исполняя свой торжественный ритуал.

– Я тут, знаешь, пока ждал тебя. – продолжил он, – долго думал, никак не мог решить – какие должны быть мои первые слова к тебе. Это же очень важно, первые слова. я так считаю. Я уж решил даже, не сказать ли, – он усмехнулся, задумался, – хотя это тоже неважно. В общем, ничего я так и не придумал. Поэтому скажу по – простому. За тебя, – он поднял свой бокал. – За твою коронацию.

– Коронацию? – недоуменно переспросила Настя.

– Конечно. Ну. смотри. Если я царь, а я царь в этом мире. Возможно, один из многих, конечно, но все-таки. Итак, если я царь, то ты будешь кто? Ты будешь царица. Правильно? А если ты царица, то значит сейчас что? Твоя коронация. Все просто. Считалочку знаешь?.. На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич. Сейчас на тебя выпало. – Михаил Александрович посмотрел внимательно на Настю, – За тебя. За этот великий день. в твоей жизни. В нашей жизни.

Он помолчал, задумался надолго, продолжая держать бокал в руке.

Настя отпила глоток, отвела глаза от его взгляда.

– Как странно это звучит. – тихо заметила она, – царь, коронация.

– Странно? Да нет. Почему?.. У меня есть владения, есть придворные, даже рабы. Чем не царь? Так мир устроен. Так было всегда. Ничего не меняется. Тоже считалочка, своего рода… Власть – деньги, деньги – власть… – он сделал пальцем движение, словно имитируя маятник. – Но деньги сейчас, пожалуй, даже важнее. Потому что власть можно купить. Как это по-латыни звучит? Деньги решают всё. не помню. Где-то читал.

– Но вы ведь и сами чувствуете сердцем, что это неправильно, когда так. – вдруг робко заметила Настя.

– Как так? Ты про что?

– Что деньги решают всё. Так ведь не должно быть. По истине.

– По истине? – Михаил Александрович даже откинулся назад, всматриваясь в лицо Насти, словно проверяя, разыгрывает она его или нет.

– Это ты хорошо сказала, по истине. Значит, так не должно быть?

– Не должно.

Он снова улыбнулся, затем посерьёзнел:

– Так ведь мир так устроен, девочка ты моя.

– Значит, неправильно устроен. Не можете служить Богу и Мамоне, ведь так сказано.

– Это правда. Потому все и служат Мамоне, а не Богу. А вот насчет мира, – он задумался. – Правильно или неправильно. Интересный вопрос. Я тебе скажу так. Мир наш – это, честно говоря, поганое местечко. Весьма поганое. Но если уж мы тут оказались. То лучше быть царем. Не так ли? А не кем-то там.

Он поднял бокал.

– Вот за это давай и выпьем. А хочешь я тебе расскажу, как проходила моя коронация? Это, скажу я тебе. – он усмехнулся. Посмотрел на Настю, словно решая, стоит ли ей говорить об этом, потом заметил: – Хотя, не буду. А то еще испугаешься. – Он снова усмехнулся. – Тут приезжал ко мне писатель один, модный, из Швейцарии. Книгу он пишет про новых русских. Хотел, чтоб я ему рассказал свою историю восхождения на Олимп, так это у него называется в книге. Ну, я ему рассказал. пару эпизодов. восхождения этого. Во всех красках. – Михаил Александрович засмеялся. – Так ему плохо с сердцем стало. Правда. Врача вызывали. Слабенькие они в Европе, что говорить. Да. Что русскому бизнес, то немцу смерть. Вот уж точно… Ладно, не о том… Ты вот что, запомни одну очень важную вещь. Есть у меня такая особенность. Не очень приятная для других. В общем. Я всегда говорю то, что думаю на самом деле. На самом! До последней степени. правды. До дна. Вот я так делаю. А такая правда вызывает у всех чувство шока. Потому как, никто этого не делает. Боятся, стыдятся. хитрят. А я никого не боюсь, и ничего. И мне не важно, нравится это кому-то, или нет. Пусть привыкают. Хотя понимаю. Это трудно бывает вынести. У меня, кстати, было три жены. Да. И все три говорили мне, что со мной невозможно общаться. – Он усмехнулся, – однако общались. Что еще сказать о себе?.. Детей нет. То есть они есть, конечно, но можно считать, что нет. Как говорил мой дедушка в таких случаях – разве это дети?.. Ну, что ж, поговорили обо мне, теперь давай о тебе.

– Обо мне? Вы же все знаете, – удивилась Настя.

– Все? Что ты. О человеке невозможно знать все. Всего не знает никто, даже Бог. Разве не так? Так. Сама знаешь, что так.

Настя о чем-то задумалась надолго, затем поставила бокал и подняла глаза на Михаила Александровича:

– Скажите. Почему я?.. Ну, почему вы выбрали меня? Ведь мы даже не были знакомы. Вы не видели меня никогда раньше. Не говорили со мной. И вдруг.

– Вдруг. Да, это было вдруг. – он помолчал. – Вдруг. Если честно. Месяц назад я приехал в ваш город, по бизнесу. Наметился выгодный контракт. Все зависело от губернатора вашего. А он у вас, как оказалось, сильно православный. Ну, и Марина Львовна всё просчитала. Это она умеет. Организовала благотворительный взнос в монастырь ваш, потому как там мероприятие намечалось с губернатором.

После него, как обычно, приём губернаторский. Лучшего места для знакомства не придумаешь. А я, честно говоря, вообще первый раз в церкви был. Не люблю я все эти спектакли с попами. А тут, что делать, пришлось пойти. Да. Научили меня как лоб крестить – и вперед.

Михаил Александрович усмехнулся.

– Ну вот. А стоял я, значит, впереди, где все начальство. Рядом – эта сцена, где хор поет.

– Амвон, – тихо сказала Настя.

– Что?

– Амвон, – повторила она.

– Ну, значит амвон. От скуки начал я хор разглядывать, смотрю – хор какой-то странный, все девчушки в очках, слабовидящие, а одна девочка – слепая совсем… Солистка… Да… Близко так она была от меня. Смотрю – шейка тонкая, с синими прожилками. Наверное, болеет часто. Голосок чистый такой. Хороший голосок. Вот уж точно – ангел. Если такие есть, конечно. Я так и подумал – ангел.

Михаил Александрович задумался, помолчал.

– Вообще-то, я совсем не сентиментальный. Ничего такого. Но тут. Если совсем честно. Что-то как. схватило меня, что ли. чувствую, щека дергается. в горле что-то. Черте что, одним словом. Вышел я на улицу, походил минут двадцать. Отдышался. Ничего понять не могу. В жизни такого со мной не было. Ангел этот все перед глазами стоит. Стоит и стоит. Не уходит. Прямо близко так, рядом. И вроде как смотрит он на меня. Чувствую, что смотрит. А глаза слепые. Слепыми глазами смотрит. Да. А на следующий день. ну, дальше ты знаешь. Ладно, хватит об этом.

К столику подошел седовласый господин, замер почтительно, на расстоянии, но явно с желанием что-то сообщить. Островой заметил его и чуть кивнул.

– Прошу прощения. Музыканты уже приехали, господин Островой. Можно начинать? (нем.)

– Да, конечно. Спасибо. (нем.)

Повернувшись к Насте, добавил:

– У меня тут небольшой сюрприз для тебя, ты ведь любишь музыку?

Настя кивнула.

Между тем стали появляться музыканты оркестра – рассаживались за пульты, негромко проверяли строй.

– Между прочим, певица эта, как мне сказали, – шепчет Михаил Александрович. – лучшая в мире. Она в театре этом поет, который в Милане. Знаешь, есть такой? Ну. вот. А сейчас будет петь для тебя. Персонально. Вот так.

Михаил Александрович встал, стараясь не шуметь, наклонился к Насте.

– Ты слушай, а я пока пойду… позвоню, – тихо сказал он и направился к выходу из зала. – Я такую музыку не очень люблю.

СЦЕНА 26. НОМЕР ОТЕЛЯ В ГЕРМАНИИ. НОЧЬ. ОСЕНЬ.

Настя сидит на краешке постели в спальне большого многокомнатного номера. На ней скромная ночная рубашка, похоже, казенная, еще из интерната. Сидит тихо, чуть сжавшись, чутко реагируя на звуки из соседних комнат. В спальне полутемно.

Раздается скрип двери. В спальню входит Михаил Александрович, он в халате, подходит к ней, садится рядом. Долго смотрит на нее, затем нежно гладит её по щеке.

– Давай вначале поговорим, хорошо? – тихо говорит он, поглаживая ее по щеке.

Настя кивает.

– Ты только честно отвечай мне. и не стесняйся.

Настя снова кивает.

– Ты знаешь, как это происходит? Что такое секс, возбуждение?

Настя пожимает плечами, затем выдыхает чуть слышно:

– Девочки говорили. немного. я слышала.

– Тебя трогал кто-нибудь?.. А вы с девочками. трогали друг друга?

– Нет, что вы. – испуганно шепчет Настя.

– Опять ты мне на «вы». Договорились же.

– Я не могу, не получается. Извините.

– Ну, хорошо. На «вы» – так на «вы», даже интереснее. – он помолчал. – Скажи, ты как-то представляла себе. это? Каждый человек чувствует, что для него самое важное в сексе. У всех по-разному. А что тебе хочется, ты представляешь?

Настя вначале пожимает плечами, затем подумав, робко кивает.

– Ну, так расскажи мне, или покажи. Я теперь это должен знать.

– Это. кончиками пальцев, – тихо говорит она.

– Как это? Покажи.

Настя поворачивается к Михаилу Александровичу, закрывает глаза и начинает кончиками пальцев ощупывать его лицо, словно изучая его через прикосновение.

– И все? – удивленно спрашивает он.

– Все…

Михаил Александрович усмехнулся, помолчал, погладил ее снова по щеке.

– Вот, встань. Не бойся.

Настя встала.

– Сними рубашку.

Настя послушно снимает. Стоит, опустив глаза, прикрываясь руками.

Михаил Александрович осторожно и нежно отводит ее руки, обнажая ее.

– Ну что ты дрожишь? Не бойся, говорю.

Михаил Александрович придвинул ее к себе, начал поглаживать ее вдоль бедер.

– Тебе приятно ведь так?

– Не знаю.

– А вот так. не бойся. Приятно? – он начал гладить ее ноги.

– Наверное.

– А знаешь, что самое главное в сексе для меня? Игра.

– Какая игра? – удивилась Настя.

– Эротическая игра, возбуждающие ситуации. одежда, например. Будешь со мной играть?

– Как?

– Ну, так, как я попрошу., будешь? – почти шепотом говорит Михаил Александрович.

– Если так надо, я научусь, – тихо отвечает Настя.

– Надо, девочка, надо, обязательно надо. Не сжимай ноги, не бойся. Так всё и должно быть. И это хорошо, что ты дрожишь. Значит, боишься зверя в себе. Значит он сильный. Это хорошо.

– Какой зверь? – чуть выдохнула испуганно Настя.

– Зверь. В тебе зверь есть. В каждом из нас. Но он еще в клетке у тебя.

– Ой, – вдруг вскрикнула она.

– Ну-ну. Не бойся. Вот так. Приятно же. да?

– Да. Да. Ой!

– Я уже чувствую, что тебе приятно. Ну, что ты так дрожишь

– Страшно очень… Не знаю… Не надо так…

– Надо, надо. Страшно, потому что страсть, похоть. Это зверь. И ты сейчас сама откроешь ему клетку. Он уже рвется наружу. Чувствуешь? Выпусти его! Сама, – возвысил он голос. – Сама! Сама!

– Ой, не надо. Я не могу. Ой, ой! – вдруг застонала она, вцепившись в его плечо.

– Можешь, можешь. И хочешь! Хочешь! – уже громко говорил он.

– Да. да. – срывающимся шепотом выдохнула она. – Да!

Он вдруг бросил ее на кровать, слышен был в темноте только его рык, хриплое дыхание, словно и вправду это был огромный сильный зверь, схвативший свою добычу, какую-то мелкую живность, и она билась под ним, обреченно вскрикивая дурным, срывающимся голосом, от ужаса близкой и неизбежной гибели.

Вдруг всё стихло и совсем рядом, близко от себя, она увидела его закатившееся полубезумные глаза, скошенный судорогой рот и слюну, стекающую по подбородку. Глаза его медленно вернулись в свои орбиты, и он посмотрел на нее в упор, зрачки в зрачки. Ей показалось, что она упала в темноту.

СЦЕНА 27. НОМЕР ОТЕЛЯ В ГЕРМАНИИ. УТРО. ОСЕНЬ.

В гостиной светло. Михаил Александрович выходит из душа, подходит к бару, наливает себе в стакан воды, принимает какую-то таблетку.

– Настя, вставай! Пора идти завтракать.

Неожиданно он настораживается. Из спальни, сквозь неплотно прикрытую дверь доносятся глухие всхлипывания.

Михаил Александрович направляется туда.

СЦЕНА 28. НОМЕР ОТЕЛЯ В ГЕРМАНИИ. УТРО. ОСЕНЬ.

Настя сидит у столика трюмо, перед ней открытый молитвослов, стоит иконка.

– Что такое? – Михаил Александрович подходит к ней, берет ее за плечо, но она отворачивается.

– Да что с тобой? Что случилось? – теряет терпение Михаил Александрович.

– Плохо мне. Не знаю. Нехорошо как-то. на душе.

– Что нехорошо?

– Будто я занималась… чем-то плохим ночью… стыдным…

– Это же секс. Просто секс. Все этим занимаются. Что тут такого?

– Но я же чувствую, что стыдно так. Душа чувствует. Она не может ошибаться.

Михаил Александрович долго молчит, словно думая, что ответить Насте на это странное признание.

– Пошли завтракать, – наконец говорит он тихо и сухо.

СЦЕНА 29. РЕСТОРАН ОТЕЛЯ В ГЕРМАНИИ. УТРО. ОСЕНЬ.

Михаил Александрович и Настя завтракают в ресторане отеля.

– Да, вот что, по поводу наших планов, – он чуть понизил голос. – Сегодня, после обеда летим в Россию, на Север, в мои владения. Освоишься там. А дней через десять сыграем две свадьбы. Одну в Белодонске, другую в Москве. Я думаю, это будет правильно.

– Две свадьбы? – опешила Настя. – Зачем это?