Глава V

“– Руслан, я к тебе…

Наконец-то, меня заметили. Тишина, как будто выключили звук. Чего они так перепугались? Меня? Странно! Смотрят, как на привидение. Ну просто немая сцена!

– Руслан, да что с тобой? – нарушил я эту тишину.

Я прошел вперед, облокотился на стойку кровати, предоставляя пространство Катерине.

– А-аа, все в порядке, все хорошо, Павел Андреевич. Нога не болит. Совсем.

Еще вчера он жаловался на сильные фантомные боли, что не дают ему уснуть. Что ж, эти боли будут беспокоить его минимум полгода, а быть может и дольше, если он столько проживет, но помочь я не могу, и стараюсь о своем бессилие не думать.

– Руслан, так нельзя, я говорю спокойно, не возмущаюсь. Я уговариваю. – Шумите! Мешаете мне и другим пациентам. И дышать здесь нечем. Воздуха в палате – на одного, о-д-н-о-г-о, – растягиваю я слово для убедительности, – максимум – для двух. А вас – восемь!

Я обвел взглядом присутствующих, будто считая. Троих я видел раньше, помню. Остальных, возможно, нет. А вот этих, самых диких – я точно не встречал. Они стоят у изголовья кровати, обросшие, черные, не по-городскому грязные и смотрят в сторону, в окно. На них, что ли, орал Руслан? Похоже. Впрочем, дело не мое.

– Значит, ты понял, принял к сведению, учтешь?

Я сам оставляю ему лазейку. Принять к сведению и выполнить – разница! Но настаивать бесполезно. И к чему? Трата нервов. Моих! К черту! Выпишу его через неделю, а лучше – через три дня! Пусть уезжает в родную Ичкерию. Надеюсь, мы никогда не встретимся.

– Доброй ночи всем.

Я вышел из палаты. Напряженный гул возобновился.

Среди оставшихся больных по-настоящему меня интересует и беспокоит только еще один пациент – Дмитриев. Он тоже лежит в одноместной. В “полулюксе”. Отдельный туалет с унитазом-компакт, на двери палаты – замок, внутри – холодильник и телевизор. Не хватает кондиционера и телефона, и я бы сам в ней жил. В эту палату, как правило, кладут по блату – по распоряжению главного врача, по просьбам наших коллег, моих знакомых, родственников и знакомых сотрудников отделения, и, конечно, за деньги.

Дмитриев один из тех, кто лежит там по распоряжению главного.

Поступил он как простой “смертный” и сначала произвел обычное впечатление. Вернее, никакого. Работяга – без денег, без связей, без родных. Без понимания ситуации, в которой очутился. В истории болезни записано: место работы – завод, место жительства – далеко, номер телефона – нет! И наружностью Дмитриев обладает неприметной. Неопределенной. Он не высок, ниже среднего, но не карлик, худой, редкие белесоватые волосы, выцветшие голубые глаза над повседневными мешками, средних размеров нос, раздвоенный на кончике, как у артиста Баниониса, плохие зубы. В молодости, наверное, был эдакий живчик, но годы и употребление горячительных напитков, изменили характер. Хорошо представляю образ его жизни. Одинокий мужчина, живущий по инерции. Работа, а потом… Время, которое надо убить! И проще всего – выпить. Нет смысла уходить из дома. Дома – тепло и тихо. На бутылку и закусить – хватает даже при условии, что зарплату платят нерегулярно. Но много ли ему надо? Потом, расслабившись на тахте, покрытой еще маминым покрывалом с вечно плывущим по сине-зеленой поверхности овального озера голубым лебедем, сквозь полудрему смотреть в мерцающий экран старого телевизора. Что показывают? А, все равно! Лишь бы ящик говорил. Чтобы не сойти с ума и не оглохнуть в тюремной тишине.

Медлительный и безразличный, он терпел до последнего”.

Глава VI

– Павел Андреевич, вы можете спуститься?

Звонок в кабинете Родионова раздался около одиннадцати. Свои ежедневные консультации в поликлиническом отделение, где он проводил первичный отбор больных для операций, Павел обычно назначал на час дня.

Не дождались. Значит, срочный больной. Или тяжелый, догадался он.

Между этими понятиями существует разница. Срочный – это тот, кто требует немедленной госпитализации и с вероятностью в девяносто процентов сегодняшнего оперативного вмешательства. Его состояние может быть удовлетворительным и даже хорошим. Пока. Но оно непременно ухудшится, если не предпринять адекватных мер. А по-настоящему тяжелым больным, обращающимся в онкологическую клинику, врачебная помощь уже не нужна. Поздно!

– Оставьте его в покое. Дайте человеку спокойно умереть. Поставьте себя на его место, – уговаривают доктора родных и друзей.

Но те никак не хотят ставить себя на место умирающего. И вообще не хотят, чтобы он умирал. Чаще всего – искренне. Они настаивают, ругаются, грозят. Они действуют из лучших побуждений.

Безусловно, эти категории смешиваются, наслаиваются друг на друга. Лечить или не лечить? Положить или отказать? Проблема выбора. Как в магазине.

Вызывали урологи. Довольно часто в этот кабинет обращались больные с острой задержкой мочеиспускания, то есть в таком состоянии, когда человек не может опорожнить свой переполненный мочевой пузырь ввиду механического препятствия. Характер препятствия может быть двояким – это или опухоль, или сгусток крови. Независимо от причины – показана операция.

“Ну, неохота оперировать, хватит уж на сегодня, не хочу. Простите меня, но пусть меня ждет больной симптоматический, безнадежный”, – просил Павел, шлепая шлепанцами по коридору, сам не зная кого, и не верил, что его просьбу услышат. И ошибся.

В кабинете, как и в урологических палатах, чувствовался тот же устойчивый запах. Павел непроизвольно поморщился.

На старой разболтанной кушетке, стоявшей в дальнем углу кабинета, лежал мужчина. На первый взгляд, он выглядел лет на пятьдесят – казался истощенным и очень больным. Он не стонал, не жаловался, а молча смотрел в потолок и на его пожелтевшем лице невозможно было прочесть о чем он думал. И на появление Павла он не отреагировал.

За столом, где обычно восседал Бабенко и, сбоку от него, медсестра Лена, сейчас никого не было. Зато из-за ширмы, расположенной прямо напротив двери, раздавались громкие стоны, мычание.

– Привет. Звали?

– Добрый день. Павел Андреевич.

Павел заглянул за серое полотнище ширмы, равномерно покрытое многомесячной пылью.

На гинекологическом кресле, забросив ноги на «рога», лежала женщина. Цветастое платье было задрано до пояса, ниже пояса – ничего. Её голова, со спутанными рыжими волосами, не останавливаясь ни на секунду, металась по оранжевой клеенке, покрывающей холодный металл. Бедра, белые как молоко, мелко подрагивали, а лобок, бугром выступающий выше уровня запавшего живота, покрытой густой рыжеватой порослью, проецировался прямо напротив нижней половины лица Бабенко и издалека казалось, что у него – борода.

Павел отчетливо рассмотрел крупные капли пота на лбу у женщины и то, как она прикусила нижнюю губу, стараясь перетерпеть боль.

“Бабенко выполняет цистоскопию, – понял Павел – исследование, позволяющее осмотреть полость мочевого пузыря визуально через металлическую трубку с увеличительной линзой на конце, диаметром приблизительно один сантиметр. – Процедура не приятная, болезненная, но не дорогая, и в общем-то простая”.

Женщина опять застонала сквозь закушенные губы и что-то невнятно проговорила.

– Сергей Арнольдович, – заговорил Павел раздраженно, – здесь у вас женщина, там – мужчина. Я понимаю, ничего страшного. Но какие-то нормы приличия должны соблюдаться! Как-то нехорошо.

– Павел Андреевич, она же за ширмой. Потерпите, дорогуша, – Бабенко продолжал осматривать полость органа в окуляр и разговаривал одновременно и с Павлом, и со своей пациенткой. – Вызвал её по очереди. И потом… им – не до того. Правда, дорогуша?

Женщина и в этот раз промычала что-то невразумительное, боясь открыть рот и не сдержаться, и разразиться животным надрывным плачем. Нет, ей было не все равно. Помимо боли, ее мучили обида и унижение. Сегодня, впервые войдя в кабинет, она была обескуражена присутствием здесь пациента мужчины – тот лежал на кушетке, высоко задрав рубашку, опустив расстегнутые брюки и черные хлопчатобумажные трусы, обнажив свой живот для осмотра. Вопросы, заданные доктором в первые минуты беседы, также огорошили её непривычной бестактностью. Ее шокировало предложение раздеться и то равнодушное внимание, что оказывал ей доктор, пока она, стоя прямо напротив него, неловко стаскивала с себя колготки, затем – трусы, а потом, поддерживая обеими руками платье на уровне живота, переминаясь с ноги на ногу и стесняясь повернуться к доктору задом, смешно пятясь, взбиралась на кресло. Сейчас она лежала на кресле с закрытыми глаза и сквозь боль прислушивалась к тому, о чем говорил доктор, уткнувшись в её гениталии. И открывать глаза, раньше чем окончатся ее мучения, она не собиралась.

– Кого осматривать? – после паузы, заполненной долгим укоризненным взглядом в сторону Бабенко, спросил Павел.

– А вон того, на кушетке.

Павел еще раз окинул взглядом картину происходящего.

Бабенко по-озорному вглядывался в окуляр тубуса, торчащего из женской уретры. Он максимально приблизил лицо к наружным половым губам и левой щекой задевал их по рыжеватым курчавым волосам. Медсестра, ненатуральная блондинка, привлекательная, но слишком крупная, с широкими плечами, широким задом, толстыми ногам, наблюдала за процедурой сверху, немного отстранившись назад, лениво переводя свой взгляд с женского живота на лысеющую макушку доктора. Пациентка, сжавшая кисти в кулаки, будто готовила удар своему истязателю, не ритмично подергивалась всем телом, жмурилась и покусывала губы.

Павел еще раз устало вздохнул и вышел из-за ширмы.

Больной по-прежнему лежал неподвижно. Павел взял один из стульев, стоящих у стола, донес его до кушетки и сел. Нет, он не пошевелился. У Павла мелькнула мысль, уж не в коме ли пациент? Вроде, нет, выражение глаз осмысленное.

– Что беспокоит? – начал Павел без предисловия – не выяснив ни имени, ни фамилии, ни возраста, не представившись сам. Больной и в самом деле показался ему тяжелым – лишние формальности были ни к чему.

– Болит. Живот. Справа.

Неожиданно мужчина заговорил ровным спокойным басом, и Павел подумал, что этот голос в данный момент не сочетается ни с истощенным телом, принадлежавшем, скорее, подростку, ни с безразличным поведением, свидетельствующим о том, что человек болен и силы его на исходе. Болен! Павел уже успел обратить внимание на патологическую асимметрию живота – справа, в подреберной области, через переднюю брюшную стенку выбухала опухоль. Ему, опытному доктору, это сразу бросилось в глаза. Павел прикоснулся к коже. Она была горячей. Пощупал живот. Очень мягко потрогал саму опухоль, не причиняя боли. Большая. Сантиметров двадцать, определил он, впрочем, возможно еще больше. Проверил пространство подмышечных и надключичных областей и не обнаружил в этих зонах данных за метастазирования в лимфатические узлы. Впрочем, диагноз рака или какой-то иной формы злокачественной опухоли почки – сомнений не вызывал. И огромные размеры опухоли, и общее тяжелое состояние больного, которое, как понял Павел, быстро ухудшалось в последнее время – позволяли безапелляционно выставить этот страшный диагноз. И прогрессирующая потеря в весе, и интоксикация, и гипертермический синдром, и анемия, и боль – достаточно?

– Сколько вам лет? – спросил Павел по врачебной привычке.

Случай казался ясным: симптоматика! Другими словами, лечение по симптомам. Болит – прием обезболивающего. Температура – средств для ее понижения. Кровотечение из распадающихся тканей опухоли – гемостатические препараты. Оперировать – поздно! Слишком большая опухоль, слишком плохое самочувствие.

Но ответ удивил: – Тридцать восемь.

Только что Павел не сомневался, пациент, безучастно лежавший перед ним, по крайней мере, на десять, пятнадцать лет старше.

Возраст менял ситуацию. Как бы плохо больной не выглядел сейчас, у него наверняка сохранились жизненные резервы – человек, вообще-то, создание живучее.

Павел задал еще один вопрос: – Болеете давно?

– Неделю, – после раздумий медленно ответил пациент и, наконец-то, вопросительно посмотрел на Павла.

Павел знал, в психологии человека заложено свойство отождествлять время начала болезни со временем, когда он сам, наконец-то, обращал на нее свое внимание. И ничего поделать здесь нельзя! Подавляющее большинство больных искренне удивлялись, когда им объясняли и доказывали тот факт, что рак, эта страшная болезнь, не возникает в один день. Что процесс роста опухоли довольно медленный и постепенный. Что при выполнении элементарных приемов самоосмотра и простом анализе своего самочувствия, определить болезнь в ранних стадиях несложно, еще до того, как она станет необратимой и смертельной.