Глава 4. Передовая

– Иван Викентьевич, стоит ли самому совать голову в пекло? – с сомнением произнес заглянувший в блиндаж командир роты.

Капитан Глымов, мужчина средних лет, невысокого роста и коренастого сложения. С первого же взгляда видно, что человек он рассудительный, спокойный и уверенный в себе. Ну и как любая сильная личность, напрочь лишенный спеси, что и подтвердилось с самого начала их общения. И в результате беспримерное уважение солдат, которое ощущалось сразу.

Сосед по блиндажу, поручик Малкин, тут же поддержал командира соответствующим жестом, мол, а я о чем ему говорю. Этот был в противоположность начальнику высок, худощав и весьма словоохотлив. Правда, при ротном все же старался сдерживаться. Было видно, что он пытается ему подражать, вот только выходило не очень, темперамент брал свое.

А вообще Шестакова в роте приняли хорошо. Правда, офицеров здесь было только двое, командир роты и ротный офицер. Должность заместителя командира роты была вакантной уже несколько месяцев. Второго ротного офицера ранило буквально за несколько дней до прихода маршевой роты с пополнением.

Шестаков полагал, что ему непременно придется выдержать целое сражение со своим будущим начальством относительно отделения преторианцев. Но на деле капитан Глымов только поинтересовался, откуда у солдат практически безоружного пополнения взялся такой арсенал? И ответ, что это приобрел за свои средства господин прапорщик, его вполне удовлетворил. На передовой вообще на многие вопросы смотрят проще.

Правда, в приватной беседе он все же высказал свое удивление. На что Шестаков ответил, что намерен изрядно попортить нервы австриякам своими вылазками, для того и людей готовил. Рассказал и о том, как ему удалось получить отсрочку от отправки на фронт, чтобы появилось время осуществить задуманное.

Капитан выслушал его самым внимательным образом и заявил, что лучше бы прапорщик передал деньги семье. Им они окажутся куда нужнее после того, как его убьют. Но с другой стороны, хватать и не пущать ни его, ни его людей он не станет. Лихость и безрассудство имеют свои плюсы, оказывают положительное влияние на настроения остальных. Ну и потом вдруг из этого и впрямь что-то да получится. Признаться, он уже устал терять людей в лобовых атаках, при минимальной поддержке артиллерии.

– Сожалею, Анатолий Сергеевич, но, чтобы добиться желаемого результата, я просто вынужден рисковать, – пожав плечами, ответил командиру роты Шестаков. – И потом, риск не столь уж и велик, как это может показаться на первый взгляд. Главное, не терять голову и не бросаться в атаку грудью на пулемет.

– Хм. Говорите так, будто имеете боевой опыт, а между тем, с ваших слов, на фронте впервые, – удивился капитан.

– И я не соврал. В этой войне я еще не сделал ни единого выстрела и на фронте впервые.

– Вот, значит, как. В этой войне. И все же не понимаю, зачем вам нужно лазить по ничейной земле и собирать винтовки. Коль скоро вы ставите перед собой и вашим отделением серьезные и далеко идущие цели.

– От простого к сложному, Анатолий Сергеевич. В отделении только двое имеют кое-какой боевой опыт, трое и вовсе юнцы безусые. Пусть полазают по ничейной земле, попривыкнут к чувству опасности, чтобы не цепенеть, когда дойдет до дела.

– Ну что же, резонно. Удачи вам, Иван Викентьевич, – согласился капитан.

– Благодарю.

Шестаков не стал тянуть и решил действовать сразу по прибытии на передовую. Грешно терять попусту время, коль скоро встретил понимание со стороны своего непосредственного начальника. Поэтому в первый день он дал бойцам время на обустройство. Нечего валяться в грязи, как порося. Устроиться с относительным комфортом можно всегда, было бы желание.

Кстати, он довольно часто видел в фильмах, как солдаты зимовали под открытым небом. Группы солдат, на дне окопов сгрудившиеся в кучки, чтобы не замерзнуть, и именно такую картину он ожидал увидеть здесь. Но наверное, сказывались особенности местности. Карпаты были богаты лесом. А может быть, свое веское слово сказала требовательность командиров, потому как солдат лишний раз топором не взмахнет и лопату в землю не вгонит. Однако факт остается фактом, блиндажи здесь имелись на весь личный состав. И окопы отрыты полного профиля, несмотря на каменистый грунт.

Глядя на эти блиндажи, прапорщик пришел к выводу, что одно прямое попадание стопятидесятимиллиметрового снаряда они должны выдержать. Со вторым уже сомнительно. Ну да и снаряд дважды в одну воронку не попадает. Теоретически. Откуда он это знал? Так ведь практика. Во время чеченской Шейранову приходилось бывать в подобных сооружениях. Солдаты там не располагались. Личный состав все больше в палатках обретался. А вот склады РАВ очень даже.

Так что рота устроилась вполне прилично. Шестакову даже удалось выпросить у командира разрешение построить для своих преторианцев отдельный блиндаж. Впрочем, тут и просить особо не пришлось. Еще одно укрытие лишним никогда не будет. Нельзя сказать, что бойцы отделения были обрадованы этим обстоятельством, но и спорить с их благородием не стали. За прошедшую пару месяцев он сумел не просто добиться от них беспрекословного повиновения. Они его по-настоящему уважали, хотя он и не опускался до панибратства.

Еще чего не хватало! Начальник не может себе этого позволить, в какой бы обстановке он ни был. Речь здесь вовсе не о чванстве или высокомерии, а о самой обычной субординации, одной из основ дисциплины, без которой в любом подразделении начинается бардак. Для того чтобы подчиненные уважали командира, ему вовсе не обязательно быть с ними накоротке. А у Шейранова был опыт руководства людьми по прошлой жизни.

Так что покряхтели бойцы тихонько, чтобы их благородие не услышал, а то загонит еще на пробежку верст на десять. С него станется. Да и взялись за лопаты, кирки, топоры и пилы, благо шанцевый инструмент у них имелся, и не абы какой, а очень даже качественный. Другие солдаты роты только головами качали, глядя на то, как стараются новички. К чему, если все уже обустроено?

А вот с оружием была самая настоящая беда. Признаться, Шестаков думал, что положение не столь катастрофическое, хотя и слышал много чего интересного. К примеру, от того же полковника Федорова, кочевавшего по фронтам и организовывавшего ремонт винтовок в прифронтовой полосе. Но на деле все оказалось куда страшнее. Даже на передовой каждый третий оставался без оружия. Командиры полков шли на самые различные ухищрения, чтобы восполнять убыль винтовок.

На перевязочных пунктах в первую очередь помощь оказывали тем, кто прибывал туда с оружием. Объявляли премию из полковой кассы за оружие, вынесенное с поля боя. В их полку за каждую трехлинейку выплачивалось по два рубля, за трофейную винтовку или карабин – рубль. Вот и ползали солдаты после боя на ничейную землю, как говорили они, «по винтовки». Самые отчаянные отправляли домой переводы и по сто рублей. Но все это не могло решить вопрос винтовочного голода.

Вот именно за винтовками и собирался выдвинуться Шестаков вместе со своим отделением. Вчера, пока одни готовили землянку, другие знакомились с участком местности, осматривая ничейную землю с помощью биноклей. Ох, как же дорого обошлась прапорщику экипировка его бойцов! Кстати, удалось раздобыть только отечественную оптику. О том, чтобы разжиться трофейными образцами, не могло быть и речи. Никто даже разговаривать не желал на эту тему, настолько разнилось качество.

Так вот. По всему выходило, что занятие он выбрал для своих ребят не из простых. Все винтовки, что валялись поближе и в не очень опасных местах, давно уже повытаскивали отчаянные головы из их роты. Оставались только те, до которых добраться было не так просто. В частности, у самых проволочных заграждений австрийских позиций и между ними. А там ведь мало того, что могут заметить и подстрелить. Этому очень даже способствует сигнализация из подвешенных на проволочных заграждениях пустых консервных банок. Так ведь еще и фугасы интересные заложены, что подрываются сами или при помощи подрывных машинок.

Шестаков вышел из блиндажа и направился к месту сбора отделения в первой линии траншей. По окопам пришлось идти, внимательно глядя под ноги, чтобы не угодить в какую-нибудь лужу. Даже несмотря на то что позиции полка располагались непосредственно на Дукельском перевале, а практически все позиции Восьмой армии проходили по главному Карпатскому хребту, влаги хватало. Начало апреля, а тут еще и теплынь стоит, так что сейчас самая распутица.

Парни были уже в сборе и тихо переговаривались. Слышались едва различимые смешки. Вот только от смеха того напряжением веет, весельем тут и не пахнет. Ничего удивительного, коль скоро нервы натянуты, как струна. Что же, понять можно, дело им предстоит рисковое. А вот послышался смешок уже с издевкой. Это кто-то из старого состава роты, уже попривыкший к костлявой, что рядом все время бродит.

Ну и еще наверняка у него вызвало веселье одеяние бойцов Шестакова. Было отчего веселиться. Создать сколько-нибудь удобную лохматку у Шестакова не получилось. Разве только эдакую накидку. Но она хороша для засады, а вот ползать и уж тем более бегать в ней – не очень. Но зато удалось сшить комбинезоны, надевающиеся поверх формы. Именно это свободное одеяние, висевшее чуть не мешком, и вызвало смешки «старичка». Ну и еще размалеванные сажей лица рядовых.

– Солдат, что ты тут делаешь? – подойдя к бойцам, строго поинтересовался Шестаков.

– Дак я, ваш бродь, часовой. За супостатом присматриваю, чтобы он чего не учудил. Не одни мы им житья не даем.

– И что? Устав забыл, братец? Возвращайся на пост и неси службу как полагается.

– Слушаюсь, ваш бродь.

– Солдат, – окликнул Шестаков уже отвернувшегося ветерана, – заруби себе на носу, так зыркай на своего соседа по хате, что тебе целковый должен. На меня – не советую, не то будешь иметь бледный вид и вялую походку. И еще, то, что можно им, – прапорщик указал на отделение преторианцев, – другим не положено. Чтобы я этого «ваш бродь» больше не слышал. Уяснил?

– Так точно, ваше благородие.

– Вижу, что уяснил. Все. Неси службу.

Солдат предпочел от греха подальше отойти в сторонку, что не ускользнуло от Шестакова. То, что народ уже почти год в окопах вшей кормит, еще ни о чем не говорит. Дисциплина в армии на высоте. И будет таковой до тех пор, пока солдат вдруг не осознает, что над ним больше не висит дамоклов меч неотвратимого наказания.

– Ну что, братцы, боязно? – когда часовой отошел, поинтересовался Шестаков.

– Да не так, чтобы и очень, – повел плечами унтер, – но есть маленько.

– Не журись, братцы. Просто делай, как на учениях, все и обойдется. Беда приходит тогда, когда варежку разеваешь да забываешь про науку, которую в тебя вдалбливали. Цели свои все помните? Вот и ладушки. Сейчас выходим и парами, каждый к своей цели. Я пойду с Началовым и Ильиным. Вопросы? Ну, пошли, ребятки! – накидывая на голову пятнистый капюшон и затягивая тесемки, приказал прапорщик.

Отделение бесшумными тенями скользнуло за бруствер. Несколько секунд, и вокруг повисла тишина, нарушаемая только самыми обычными ночными звуками. Обиженный часовой все же не выдержал, подошел к тому месту, откуда выдвинулось отделение, и всмотрелся в пространство перед траншеей. Не сказать, что вокруг висела непроглядная тьма, но он никого не рассмотрел. Прислушался. Все тихо.

Ладно. Кое-что вроде бы умеют. Но это еще ни о чем не говорит. Цыплят по осени считают. Вот пусть сначала с винтовками вернутся, а там видно будет, что за гуси-лебеди припожаловали в роту. Нет, мужики вроде бы нормальные. Но вот их прапорщик. Больно мудрый. Ничего, в окопах-то быстро пообтешется…

В принципе Шестаков мог без труда обогнать своих напарников. Но не желал форсировать события. Пусть выбирают себе ритм сами. Одно дело, когда ты пробираешься на учениях, зная, что даже если тебя обнаружат, то отделаешься только легким испугом. И совсем другое, когда имеет место реальная опасность. Тут понадобится крепкая нервная система, которую нужно тренировать, как тренируют мышцы. А то ведь наверняка кровь в ушах шумит так, что ничего вокруг не слышишь. Или наоборот – слышишь и видишь то, чего нет и в помине.

Шестаков проверил направление движения по компасу. Ну что же, волноваться волнуются, но к намеченной цели идут довольно уверенно. Во всяком случае, точно придерживаются азимута, намеченного еще днем. Правда, поручиться, что дойдут без ошибок, нельзя. Ничейная земля настолько перерыта снарядами, что сейчас похожа на лунный пейзаж: сплошные воронки. Причем есть и такие, где без труда могут поместиться несколько бойцов, а если очень постараться, так и все отделение. Серьезный калибр, нечего сказать.

Так что двигаться строго по прямой не получается, приходится огибать большие воронки, встречающиеся на пути. Нырять же в каждую из них – тоже удовольствие ниже среднего. Одно дело, когда это небольшая ямка от снаряда полевой пушки, и совсем другое, когда целая ямища от куда более серьезного чемодана.

Доползли до промоины, имеющей нужное направление. Глубина так себе, несерьезная. Зато двигаться, согнувшись в три погибели, получается намного быстрее, чем ползком. До позиций противника примерно полверсты. Тот, кто пробовал преодолеть по-пластунски хотя бы сотню шагов, без труда поймет преимущества такой складки местности. Впрочем, недолго музыка играла. Уже через сотню метров вновь пришлось выбираться из отвернувшей в сторону промоины и продолжать двигаться на брюхе.

Вот наконец и первое проволочное заграждение. Ширина полосы из кольев, густо оплетенных колючкой, метра три. Через каких-то десять метров, изобилующих волчьими ямами, еще одна полоса колючки, и тоже метра три в ширину. Далее, метров через двадцать, непосредственно окопы.

Еще метров за пятнадцать в ход пошли специальный нож и ножны. Это изделие изготовили в механических мастерских за довольно приличную плату и по эскизам Шестакова. Хорошо получилось. Остроконечный клинок с двойной заточкой на четверть, остальная часть обратной стороны лезвия представляет собой пилу. Имеется отверстие, посредством которого нож превращается в кусачки. Ну да, очень похоже на штык-нож от «АК». А зачем мудрить, если можно повторить, разве только с поправками на местные реалии.