– Эдуард, ты был моим другом с тех пор, как получил корону. Когда этот паук, этот Луи Французский, снюхался с Уориком, ты пригласил нас с отцом в Лондон. Я не забыл эти вечера, Эдуард. Как мы тогда пили! Ты был щедр, более чем щедр. Ты принял моего отца как равного, и он был горд этим. Теперь, когда его нет в живых, ты остаешься одним из самых близких мне друзей. Позволь мне отплатить тебе тем же добром. – Герцог Бургундский почтил Ричарда взглядом и поклоном, однако все внимание его, вся энергия были обращены на этого великана, на английского короля, вдруг оказавшегося в его власти.

Герцог Глостер подумал, что этому человеку едва ли стоит доверять, хотя положиться на его враждебное отношение к французскому королю, пожалуй, все-таки можно. Родство – Луи и герцог Карл были кузенами – здесь ничего не значило; кто-кто, а Йорки с Ланкастерами понимали это лучше многих. Важнее было то, что Карл унаследовал собственные земли всего три года назад и уже успел заслужить за это время прозвище Смелый. Последовательный ряд генеральных сражений позволил ему захватить Фландрию, и мысль о хорошо обученных профессиональных бойцах герцога Бургундского заставила Ричарда улыбнуться.

– Я не стану жить в изгнании, Карл, – вдруг проговорил Эдуард. – Весной я вернусь в свое королевство, где или погибну, или выпущу злую кровь из всего этого нарыва. Клянусь тебе в этом.

Превосходные слова, если учесть, что сказаны они человеком, стоящим в промокшей насквозь рубахе, едва прикрывающей круглое брюшко, и не имеющим в кармане монет даже на стакан вина. Тем не менее бравада сработала, и герцог Карл кивнул, покоряясь порыву. Хлопнув в ладоши, он призвал слуг и приказал им увести гостей и привести их в должный вид, посулив продолжить встречу после того, как они подкрепятся и отдохнут.

Ричард с удовольствием позволил ватаге слуг проводить его в теплые комнаты, где грелась вода, к огромной медной ванне, полной горячей воды, раздеть и обмерить его. После этого он с закрытыми глазами опустился под воду, скривившись от обжигающего прикосновения, немедленно начавшего раскручивать ту жесткую массу, в которую превратилась его спина между лопатками. Невзирая ни на что, он не смог сдержать стон. Рядом Эдуард погрузился в такую же ванну, расплескав воду массивным телом, что заставило слуг немедленно броситься подтирать лужи.

Откинувшись в блаженстве на спину, Глостер едва не зарыдал от того облегчения, которое принесла ему горячая вода. Он тут же решил завести у себя дома подобное удовольствие – быть может, с парой-другой слуг, умеющих управляться с ванной. Чудесное ощущение! А еще раз открыв глаза, герцог обнаружил перед собой блюдо с яствами на широкой доске через всю ванну. Съев несколько виноградин, он пропустил полный кубок какого-то крепкого зелья, поперхнувшись анисовой теплотой, обжегшей его горло.

– Хороша горькая у герцога, Эдуард! – окликнул он своего брата. – Тебе понравится.

Король сидел, привалившись спиной к изголовью ванны и положив могучие руки на края посудины. Услышав голос Ричарда, он приоткрыл глаза и протянул руку к кубку, немедленно наполненному и поднесенному услужливым лакеем. Однако рука Эдуарда застыла в воздухе. Он покачал головой и не пожелал принять питье:

– Нет. Не стану пить ни от виноградной лозы, ни от ячменного колоса, пока не верну себе мою Англию. Я слишком разжирел, потерял скорость. Я потею, брат, и на боках моих обнаружились складки, которых не было, когда я сражался и участвовал в турнирах. Нет, Ричард, теперь я буду жить как монах-девственник, пока не сумею вернуть свое. И обещаю тебе, что впредь не потеряю добытое, размякнув и ослабев. Клянусь в этом перед Богом своей жизнью и честью!

При этих словах Ричарду показалось, что он заметил толику прежней силы, промелькнувшей в чертах его брата сквозь покров затянувшей его плоти. Глостер вознес Господу коротенькую молитву о том, чтобы этому быку хватило воли выполнить свой обет и не сдаться перед очередной бутылкой.

Вдруг его осенила внезапная мысль, и Ричард притих.

– Кстати говоря, твоя королева уже должна была родить. Может быть, у тебя уже есть сын, – сказал он.

Эдуард сощурил глаза, безмятежно почивая посреди теплого пара:

– Или родилась дочь, или появившийся на свет младенец уже умер. Мне нужно войско, Ричард. Тогда и посмотрим.

Король снова открыл глаза и через всю комнату посмотрел на брата:

– Завтра поднимешь меня на рассвете, Ричард. Я хочу присоединиться к твоим тренировкам. Готов ли ты наделять меня синяками?

Мысль эта наполнила Глостера отвращением. Тем не менее ему был понятен овладевший братом порыв. Истина заключалась в том, что на родине, в Англии, их титулы и земли будут отняты парламентским актом. Надежды у них оставалось так немного, что он не хотел лишать своего брата ее последней крохи.

– Конечно подниму, Эдуард. А сейчас отдыхай.

Элизабет, не чувствуя себя, шла по великому нефу аббатства, в котором уже пять веков короновались короли и отправлялась месса. Освещенная лампадами сверху, она ежилась, прижимая к себе своего сына, чтобы он чувствовал запах ее кожи, чтобы ему было тепло и уютно. Она заставляла себя идти вперед, с болезненной четкостью осознавая, что ей сопутствует хромой человек, постукивавший палкой по мощеному полу. Впереди, у крещальной купели, их уже ожидал аббат Томас Миллинг, ветхий годами муж, на кирпично-красном лице которого выделялись белые брови.

Дерри Брюер склонился к королеве под мерный стук своей трости.

– Я не воюю с детьми, миледи. Не бойтесь. Если вам угодно, считайте, что на сегодня между нами действует небольшой договор. Милорд Уорик придерживается такого же мнения. Слухи о вашем намерении дошли до нас, и мы решили, что не вправе пропустить подобную оказию.

Элизабет до боли стиснула зубы, отказываясь даже смотреть в сторону шпионских дел мастера. Она знала, что Ричард Невилл, граф Уорик, следует за нею. Сердце ее начало дрожать и спотыкаться, уже когда она увидела его, склонившегося перед ней в глубоком поклоне возле двери аббатства. Теперь же оно барабанило так, что она начала опасаться упасть и выронить младенца на каменный пол. Элизабет знала этих людей и не доверяла им. Милостью Божьей было лишь то, что она не могла видеть лицо Уорика в миг его торжества. Его-то королева знала лучше всех: едва появившись при дворе, она сразу разглядела нутро этой вьющейся лианы.

Элизабет понимала, что раскраснелась, что капельки пота на ее коже уже сливались в струйки. Она задыхалась, и руки ее дрожали не меньше, чем не так давно дрожали ладони брата Павла. Как же она жалела теперь о том, что вышла из своих комнат!

Мать шла справа от нее, опустив голову. Свет и приветливость оставили ее лицо.

Но аббатство – это дом Божий. Один лишь Бог защищает их, снова и снова повторяла себе Элизабет. И все же убийства случались и перед алтарями – добрые люди падали бездыханными на освященные земли, хотя падение их подчас сотрясало до основания королевства и низвергало короны.

И как бы услышав отзвуки прежних потрясений, королева отрицательно покачала головой и прибавила шагу. Она не позволит врагам победить, им придется сперва убить ее. И она не позволит им вырвать сына Эдуарда из ее рук. Ради своего мужа, ради собственной гордости Элизабет высоко несла голову. Эти люди понимали, что она испугана, однако ее величество не позволит себе проявить собственный страх перед ними.

Возможно, за прошедшие века аббатство видело и более странные группы, чем та, что собралась в тот вечер под его крышей, однако Элизабет сомневалась в этом. Брюера и Уорика сопровождал Джон Невилл, которого она знала как Нортумберленда. Он окинул ее холодным взглядом, и королева ощутила этот холод буквально собственной кожей. Кроме матери, ее сопровождала только насмерть перепуганная кормилица Дженни, стоявшая, как подобает, за ее спиной. Три женщины, трое мужчин и между ними – облако страха, способное створожить любое молоко.

Когда Элизабет оказалась возле аббата Томаса, тот посмотрел на нее такими же лягушачьими и полными паники глазами, как и ее собственные. Уорик был при мече, и она не сомневалась в том, что у начальника тайной службы найдется при себе не одно злое лезвие, какая-нибудь удавка или бритва, какими пользуются люди, способные незаметно убить и вовремя отойти в сторону. Трудно было не дрогнуть в присутствии такого человека, с учетом всего, на что был способен Дерри Брюер.

Элизабет заставила себя посмотреть на графа Уорика. Заметив на себе ее взгляд, он немедленно отставил ногу назад и отвесил глубокий поклон:

– Миледи, мастер Брюер сказал вам чистую правду. Вам ничто не грозит, клянусь своей честью.

– Ненадежная монета, порченная изменой, – с подчеркнутой интонацией произнесла Элизабет.

Уорик слегка покраснел, однако улыбка не сошла с его губ. Он празднует свою победу, решила королева. Оказавшись на такой высоте, можно и не каркать.

Аббат прокашлялся, и все глаза обратились к нему.

– Напоминаю всем присутствующим о том, что ее величеству, супруге короля, леди Элизабет Йоркской… властью и правом Святой Господней церкви было предоставлено убежище в аббатстве. Бог видит всех нас, джентльмены. Видит через эти самые окна, видит с особой ясностью. И сейчас Он смотрит на нас, взвешивая каждое наше слово. Его именем, в этом святом месте я не потерплю никакого вмешательства, никакого шума. Крещение, первое из семи великих таинств, открывает человеку дорогу к Церкви. Это не представление уличного комедианта. Надеюсь, вы меня поняли?

Трое мужчин закивали и что-то забормотали в знак согласия. Взгляд аббата обратился к Элизабет, и королева проглотила свой страх. Она не надеялась оставить храм с миром. Ставка была слишком велика, и Элизабет в отчаянии уже обдумывала, что будет делать, если у нее отберут ребенка.

– Все дети рождаются с лежащим на них пятном первородного греха, смываемого только чистой водой крещения, ведь и Христос был крещен в реке Иордане, – продолжил аббат Томас. – А теперь, Элизабет, передай в мои руки твоего сына Эдуарда.

С полными слез глазами, ощущая струйки их на щеках, королева раскрыла плащ. Страх в этот момент настолько овладел ею, что ослепившие ее слезы казались благословением. Она подумала, что, если кто-либо из троих незваных свидетелей протянет руку к ее сыну, сердце не выдержит и она умрет на месте.

Аббат принял запеленатого ребенка из ее рук, улыбнувшись мирно спящему младенческому личику, ибо он ощущал страх, владевший его матерью, и гневался на вызвавших его людей. Однако, невзирая на это, он не стал спешить с совершением обряда. Элизабет и ее мать громко повторяли за ним, и к голосам их присоединялись голоса Брюера и обоих Невиллов, не вызывая протестов аббата.

– Отрекаешься ли от сатаны?

– Отрекаюсь.

– И от всех дел его?

– Отрекаюсь.

– И от всех пустых посулов его?

– Отрекаюсь.

Опустив большой палец в миро, аббат Томас коснулся ушей, век и грудки младенца, начертал крест на его груди. Ребенок пискнул и завозился, но затем на мгновение умолк, когда, держа его над купелью, аббат зачерпнул из нее воды серебряным ковшиком и чистой струей полил его головку со словами:

– Крещаю тебя, Эдуард, во имя Господа нашего Иисуса Христа.

Малыш поперхнулся, булькнул, пустил слюни и заморгал.

В этот странно торжественный момент Элизабет ощутила, как отхлынула часть ее страхов, ибо самая главная опасность отступила. Ее маленькому ребенку не будет воспрещен вход на небеса, даже если мальчик умрет в следующее мгновение. Она почувствовала, как с плеч ее падает лежащее на них в последние дни бремя, и из глаз у нее снова полились слезы. Ужасно было проявить свою слабость перед лицом врагов ее мужа.

Аббат принял чистую простынку из рук Жакетты и завернул в нее озябшего малыша. Личико его покраснело, и он заливался криком, однако этот ребенок уже родился для вечной жизни. Элизабет проследила за тем, как ее мать приняла младенца и закутала его потеплее, а потом наконец повернулась к троим свидетелям.

На устах Дерри Брюера почивала улыбка.

– Это мне пришла в голову идея прийти сюда. Полагаю, что мне следует теперь извиниться. Тем не менее я хотел присутствовать при крещении этого дитя. В конце концов, его отец бежал из страны. Трон благополучно возвратился к Ланкастеру, и наследником престола теперь является другой превосходный молодой человек. Конечно, нас ждут годы усердного труда, однако так бывает всегда. Тем не менее я должен был увидеть сына Эдуарда. Если ему суждено вырасти, он, может быть, станет рыцарем при дворе сына короля Генриха… но не знаю. – По лицу Брюера пробежала тень, и на мгновение он прикрыл ладонью глаза. – Надеюсь, что он не будет воспитан в ненависти, миледи. Довольно с нас войн.