Случай III

Процитирую следующие относящиеся сюда стенографические записи из анализа одной 21-летней истерички: «Ребенком мне всегда приходилось носить рукавички, в противном случае я расцарапывала себе до крови лицо, такой ужасный зуд я испытывала, хотя никаких высыпаний не было. Потом у меня была странная привычка, чтобы горничная щекотала мне подошву ноги или почесывала голову. Уже с раннего детства у меня была ванночка, в которой при купании я всегда сцарапывала с себя верхний слой кожи с мыслью: я грязная, я грязная, я никогда не отмоюсь». – Это, наверно, связано с вашим онанизмом? – «Нет, не связано. Ведь у каждой женщины есть кожные испарения, я чувствую это по другим женщинам. Если не принимать ванну или не мыться каждый день, они становятся омерзительными, и когда несколько женщин находятся рядом, ощущаешь это напрямую. Перед первой менструацией меня охватил омерзительный зуд во всем теле. Еще ранее, в 10 или 11 лет, я была особенно щекотлива. Если сейчас в театре или на концерте я сижу очень близко к другим и почти их касаюсь, я испытываю пощипывание на коже, словно поток по всему телу вплоть до кончиков пальцев, однако всегда только с персонами, которые либо очень мне симпатичны, либо к которым я испытываю сильное отвращение. Ранее я предполагала, что являюсь совершенно особенной из-за большой чувствительности своей кожи. Если я знакомилась с человеком, я оценивала его не своим разумом, а духовно и психически с помощью определенной осязательной чувствительности. Я прямо телом ощущаю, обладает или нет он сексуальным темпераментом. Подобное внутреннее чувство у меня есть и к духовным преимуществам, совершенно инстинктивное чувство, которое я не могу объяснить. Наконец, я помню, что в 17 лет после углеводородных ванн становилась полусумасшедшей от сексуального возбуждения. Я была совсем пьяна, почти безумна. Позднее, после вытеснения, я больше о них не думала, они даже стали мне неприятны.

До сегодняшнего дня я люблю кусать себе пальцы и кончик языка. Раньше у меня еще были короткие волосы, которые я подносила ко рту, чтобы покусать их. Между десятью и семнадцатью годами я не могла уснуть, если крепко не сжимала в руке носовой платок. Если он исчезал из моей руки, я пробуждалась и была смертельно несчастна».

В браке совершенно анестетичная к половому сношению, она тем не менее любит прижиматься к телу мужа, а больше всего любит поцелуи. «Фетишисткой поцелуев я была издавна. Особенным раздражителем для меня в мои 17 лет был дядя с больными легкими. Уже тогда он был очень болен, и я подолгу с ним сидела. Ведь дядю можно целовать, сколько хочешь, что я ревностно и делала, пока, наконец, он этого не заметил и не ответил на поцелуй. Но когда однажды он залез ко мне под юбки, я тут же убежала. Поцелуи для меня всегда были главным. Он делал это удивительно искусно своими мягкими, тонкими, сладкими, гладкими, как змеи, губами. Он целовал и языком, что особенно меня привлекало. Он просто выпивал партнера. Та к больше никто не умел целовать!» Также и во флирте ее девических годов она никогда не выходила за границы эротики кожи и слизистой. Например, она позволяла своему почитателю поцеловать и прижать себя, затем, как правило, исчезала, чтобы предотвратить большее. Если бы она была падка на коитус, она бы давно уже в него вступила. При ее вагинальной анестезии у нее была колоссальная сверхчувствительность внешних гениталий, так что муж при сношении постоянно причинял ей боль. Она объясняет это тем, что первые ее няни при необходимом мытье тела якобы постоянно так сильно терли ее внизу, что ей было больно. То, что здесь налицо конституциональное усиление, доказывается различными обстоятельствами. Та к и сейчас она считает, что обученная медицинская сестра трет ее ребенка чересчур сильно, что, наверняка, причиняет боль. После родоразрешения она также думала, что никогда больше не сможет сидеть, так ужасно больно было ей внизу. Поэтому она и возила с собой повсюду большую воздушную подушку, дабы смягчить трение.

Примечательно, что при сношении она часто начинает рыдать. «Не от боли, мне просто было приятно похныкать. Тогда акт становится для меня не таким неприятным, как обычно, потому что мне кажется, что плачем я обезвреживаю отсутствие наслаждения. После различных скандалов дома я тоже всегда так рыдала, что постоянно доставляло мне удовольствие. Чем больше я рыдала, тем лучше мне становилось. Это было одновременно приятно и больно». – Как вы к этому пришли? – «Однажды, к своему большому удивлению, я заметила, что это совсем не так неприятно». – Может быть, в детстве вы плачем многого добивались или принуждали к любви? – «Нет, это было просто психически приятно груди. Также невыразимо приятно, когда мне проводят от корней волос до середины лица. Это тоже приятно и больно одновременно. Также, похоже, когда больно ударяются одним локтем, потом приходится делать это и другим. Это аналогично плачу, одновременно боль и приятное чувство».

С 11 или 12 лет она каждые пару недель страдает шейными недугами. «Время от времени наступает день, когда я чувствую себя вялой, а на следующее утро у меня появляются незначительные белые узелки на миндалинах и голова становится тяжелая. По мне это даже видно, и мне трудно говорить. Одновременно я чувствую, что у меня опухает шея снаружи до ушей, и опухание поднимается даже до глаз. Недавно я консультировалась у специалиста, он осмотрел меня всю, но ничего не обнаружил. Я чувствую на шее, словно такой большой ком, чаще всего снаружи». – Опухание шеи снаружи при покраснении внутри, пожалуй, означает эрегированный член, который вы постоянно носите с собой, а белые узелки должны представлять собой сперму, что, конечно, не отменяет частой инфекции на основе особенной эротики шеи. Относительно последней она далее сообщает, что шея у нее особенно щекотлива и сверхчувствительна, когда ей смотрят в зев, что часто страдает хрипотой и боится рака шеи. Наконец, еще следующие важные моменты: в 3 или 4 года она перенесла дифтерит, во время которого ощутила на себе особенную нежность горячо любимой матери. Она знает интересную психологическую связь и для начала частых ангин. Тогда ей очень хотелось поехать к подруге. Поскольку ехать нужно было одной, мать долго упиралась. Наконец, мать все-таки уступила ее натиску, и чемоданы уже были упакованы. Тогда началась ее ангина, и поездка накрылась. Таким образом, болезнью она исполнила желание матери, большой жертвой укрепила ее любовь.

Во время психоанализа у нее довольно часто чешется кожа век, причем так сильно, что она вынуждена их тереть. «В последние месяцы беременности я также стала плохо видеть правым глазом. Однако врач объяснил, что все исправится, что действительно и произошло, только 2 или 3 недели назад. Почему у меня это было, я так и не знаю. В любом случае я тогда очень напрягала глаза и много занималась рукоделием, как это всегда делает моя мать. При этом я не могла к себе прикасаться, и мне было так скверно». – И тогда ваша природа помогла себе тем, что вы вдруг стали плохо видеть, и вам пришлось отказаться от рукоделия.

Одна из основных ее жалоб – постоянное чувство скуки, внутренней пустоты и безысходности. «Мне так ужасно скверно. Это остается у меня даже после коитуса». Супруга своего, отнюдь не импотентного, она беспрестанно терзает, что он, якобы, должен принести ей облегчение, сказать ей, чем заняться, однако при этом ни одно предложение ей не нравится. «Иногда я балуюсь, как маленький ребенок, тогда мне не скверно. Маленькой девочкой мне иногда позволялось это с гофмейстером моего брата или со слугами, и тогда я была совсем счастлива. Однако чаще всего мать препятствовала мне в телесном задействовании. Поскольку старший и предпочитаемый брат из-за болезни ноги должен был носить шины и не мог много ходить, мне, здоровой, тоже приходилось носить шины и довольствоваться ограничениями ходьбы, чтобы мы оба были в одинаковом положении. Когда я стала старше, так в 11 или 12 лет, мне опять не разрешалось бегать одной, на прогулке я должна была послушно идти рядом со своей толстой и медлительной мамой. Я никогда не могла по-настоящему побушевать. На даче, например, мне никогда не позволялось участвовать в больших вечеринках, повсюду она была со мной и останавливала меня: “Девушка должна оставаться рядом с матерью!” Она была для меня грузилом. Позднее у меня было больше возможностей выпустить пар в танце, и тогда я чувствовала себя совершенно довольной, только потом часто появлялось мучительное, давящее чувство вины, особенно в браке. Я очень страстная и выносливая танцовщица, и часто в танце я словно отдаюсь партнеру, и он словно действительно со мной совокупляется. При этом я ни с кем еще не ощутила любви, только время от времени словно чувство опьянения. Но чаще всего у меня было ощущение, что танец со мной заменяет партнеру коитус. Несмотря на свое чувство вины, сейчас я совсем не придаю этому значения и делаю это хладнокровно, хотя при этом сознаю, что роняю свое достоинство».