© А. И. Фурсов, С. А. Правосудов общая редакция составление, 2015

© Коллектив авторов, 2015

© Книжный мир, 2015

Андрей Фурсов
Борьба проектов

На вопросы журнала отвечает директор Центра русских исследований Московского гуманитарного университета, академик Международной академии наук (Инсбрук, Австрия) Андрей Фурсов.

– Андрей Ильич, расскажите о сути вашей теории «кризис-матрешка».

– Мир, а точнее, капиталистическая система переживает многослойный кризис. Он обусловлен тем, что с конца 1970-х годов верхушка мирового капиталистического класса демонтирует капитализм, поскольку эта система свое отработала. К сожалению, у нас до сих пор бытует упрощенное представление о капитализме, где всё сводится к сиюминутной прибыли, к торжеству капитала здесь и сейчас. На самом деле это не так. Капитал существовал до капитализма, и будет существовать после него.

Капитализм – сложная институциональная система, ограничивающая капитал в его целостных и долгосрочных (время) интересах и обеспечивающая экспансию (пространство). Без первого ограничения капитал сожрет общество и природу; ограничителями капитала со второй половины XIX века выступали национальное государство и политика, в конце XIX века к ним добавились гражданское общество и массовое образование. Без второго он не сможет развиваться: внутренние противоречия разрешаются их выносом за рамки системы, её увеличением, разбуханием. Как только мировая норма прибыли в капсистеме снижалась, капитал (в лице господствующих классов системы) вырывал из некапиталистической части мира кусок и превращал его в капиталистическую периферию – источник дешевой рабочей силы и новый рынок сбыта.

Конец капитализма

– Глобализация исчерпала планету для капитала. С разрушением СССР и «капитализацией» Китая некапиталистических зон в мире не осталось, некуда «экспансировать». А следовательно, эта важнейшая функция, которую выполнял для капитала капитализм, не нужна – место экстенсивного развития должно занять интенсивное. Проблема, однако, в том, что капитализм институционально «заточен» на экстенсив. В этом он похож на антично-рабовладельческую систему, и этим он отличается от феодализма: именно внешние источники эксплуатации позволяли капиталу ограничивать свою эксплуататорскую суть в ядре капсистемы, ну а государство, политика и гражданское общество заставляли его делать это в долгосрочных интересах самого капитализма.

Однако на рубеже 1960–1970-х годов функционирование этих институтов пришло в противоречие с интересами верхушки мирового капкласса: именно эти институты позволили среднему слою и верхней части рабочего класса не только существенно улучшить в 1945–1975 годах («славное тридцатилетие» – Ж. Фурастье) свое материальное положение, но и укрепить свои социальные и политические позиции. А это уже напрямую угрожало власти и привилегиям верхушки, и та не могла не отреагировать. С конца 1970-х годов начинается ее контрнаступление на позиции среднего слоя и рабочего класса – именно оно было главной социальной задачей тэтчеризма и рейганомики. Идеология и стратегия этого контрнаступления были сформулированы в документе «Кризис демократии», написанном в 1975 году по заданию Трехсторонней комиссии тремя видными социологами – С. Хантингтоном, М. Крозье и Дз. Ватануки. Ну а конкретной формой наступления стала неолиберальная контрреволюция, которая за 30 неславных лет (1980–2010) серьезно потрепала средний слой и рабочий класс как на Западе, так и в мировом масштабе, а также существенно ослабила институциональный каркас капитализма, то есть саму капиталистическую систему, в значительной степени демонтировав ее. Политика стала превращаться в комбинацию административной системы и шоу-бизнеса; об «ослаблении», «проржавении» и «таянии» национального государства не пишет только ленивый; гражданское общество даже в ядре капсистемы постепенно скукоживается; массовое образование – начальное, среднее, высшее – ломают, выделяя элитарный сегмент для верхушки и резко опуская средний уровень для всех остальных.

Впрочем, полного размаха наступление верхов на «середняков» и «работяг» посредством демонтажа институциональной системы капитализма не могло достичь до тех пор, во-первых, пока существовал СССР – системно-антикапиталистическая альтернатива капитализма, способная использовать социальные проблемы капсистемы в своих интересах; во-вторых, пока капитал в его промышленно-вещественной форме был подвержен пространственным и институциональным ограничениям. Всё это изменилось на рубеже 1980–1990-х годов. Научно-техническая (коммуникационно-информационная) революция трансформировала соотношение вещественных и информационных факторов в материальном производстве – вторые вышли на первый план. Капитал превратился в электронный сигнал. И в таком виде он практически более не зависит от пространственных и институциональных ограничений стран.

В то же время в 1991 году был разрушен СССР. И если революция в области информационных и коммуникационных технологий (выбор в пользу которой как альтернативы промышленному развитию, освоению космоса и т. п. был сознательно сделан в 1960–1970-е годы верхушкой мировой системы по классовым причинам) создала материально-технические условия для освобождения капитала от институциональных ограничений (то есть, по сути, от капитализма), то уничтожение СССР/системного антикапитализма обеспечило социально-политические и геополитические условия для этого. Но вот парадокс: появление этих условий делает ненужным сам капитализм: капитал должен превратиться в иную форму – например, чистую власть, монополию на распределение ресурсов. Последнее в условиях нехватки ресурсов в планетарном масштабе приобретает решающую роль – сохранение власти и привилегий мирового правящего класса требует от них демонтажа капитализма и создания новой социальной системы, основанной на внеэкономическом (нерыночном) контроле над ресурсами и информпотоками (включая науку и образование).

– Поскольку мы коснулись проблемы ресурсов, то вспоминается, что Збигнев Бжезинский призывает США показать пример самоограничения, так как ресурсов планеты не хватит для обеспечения такого уровня потребления, как в США, бурно развивающимся Китаю, Индии да и ряду других стран.

– Призывать можно к чему угодно. Как любил говорить Сталин, есть логика намерений и логика обстоятельств, и логика обстоятельств сильнее логики намерений. По доброй воле американцы никогда не пойдут на ограничение потребления – плевать они хотели на весь остальной мир, о котором они вообще мало что знают. Население США составляет 4 % мирового, их доля в мировом производстве – 10–12 %, а не 20 %, как они утверждают (25 % было в середине 1970-х годов, с тех пор произошло существенное уменьшение), а потребляют американцы 40 % мирового продукта. В основе этого сверхпотребления – паразитирование Америки на мировой экономике с помощью доллара, военной мощи и контроля над вкладами в американских банках правящих групп других стран; с последних США фактически взимают дань, гарантией выплаты которой и служат вклады верхов. Как говаривал помощник президента Никсона Чак Колсон, «если вы взяли кого-то за гениталии, остальные части тела придут сами». Вот они и приходят в виде дани и геополитических уступок.

Однако, как говорили древние, nihil dat Fortuna mancipio – судьба ничего не дает навечно: крах системы, основанной на бесконечном печатании долларов, неограниченном кредите и ссудном проценте, неизбежен – и он не за горами. Именно поэтому часть англо-американской верхушки и связанный с этой частью международный финансовый капитал демонтируют капитализм, но времени до краха остается мало и они всеми силами оттягивают наступление этого момента.

Битва за Евразию

– Каким образом?

– Оттянуть можно двумя способами. Первый – действительно сократить потребление населения как минимум в два раза. Ясно, что это может вызвать массовый социальный взрыв и на такой риск американская верхушка не пойдет, достаточно вспомнить конец 1930-х годов, когда, столкнувшись с выбором между серьезными социальными реформами или мировой войной, американский правящий класс выбрал войну. Второй способ – стратегия непрямых действий, которая позволит выиграть время. Здесь несколько вариантов, назову два.

Первый вариант – хаотизация мира посредством серии локальных и региональных войн, США – зона стабильности в бушующем мире; в крайнем, аховом случае региональные войны можно превратить в мировую, но не тотально мировую, как в XX веке, а суммарно, мозаично мировую – á la Тридцатилетняя 1618–1646 годов. Кстати, мировая война автоматически решает проблему сокращения потребления населения и создания системы жесткого контроля над ним и над ресурсами – вплоть до насильственного перераспределения.

Второй вариант – широкомасштабное изъятие активов у отдельных лиц, не являющихся гражданами США, но благодаря «системе» American person оказывающихся в зоне действия американского законодательства, групп и целых стран. Изъятие активов у стран предполагает передел старых рынков и включение непосредственно в сферу американской власти/мировой торговли тех стран, которые в значительной степени остаются за ее пределами. Это Ливия (до натовской агрессии), Сирия, Иран, Алжир, Сербия, а также Россия («Северная Евразия») – именно она представляет собой одну из последних малоосвоенных зон. В этом плане битва за Старый Свет и прежде всего за Северную Евразию становится для капверхушки способом оттягивания кризиса на несколько десятилетий, необходимых для демонтажа старой и монтажа новой системы.

– А не может ли капитализм сохраниться благодаря новым технологиям, способным увеличить «глобальный пирог»?

– Техника и технология – элементы целого, развитие которых определяется этим целым и его персонификаторами. Капверхушка в 1960–1970-е годы не случайно сделала выбор в пользу торможения промышленного и научно-технического прогресса в целом, сделав исключение для информационно-коммуникационной сферы. Во-первых, в силу ее наукоемкости – не нужны значительные по численности рабочий класс и средний слой. Во-вторых, информационные технологии можно использовать для установления жесткого контроля над людьми, их сознанием, психикой. Выбор, повторю, был не случайным, его диктовали классовые интересы.

Весьма показательно, что повороту в сторону от научно-технического и промышленного развития предшествовала мощная идейно-организационная подготовка: создание идеологии экологизма и экологического движения; молодежной субкультуры («секс, наркотики, рок-н-ролл»), в которой регулирующую роль играет воздействие на инстинкты и подсознание (плюс культ неоидолопоклонства, где роль идолов-шаманов выполняют поп-звезды и в меньшей степени звезды кино и спорта).

Ухудшение положения 70 % населения ядра капсистемы в 1980–2010 годах обусловлено не технологическими сдвигами, а сознательной неолиберальной политикой, и трудно представить, что капверхушка решит облагодетельствовать тех, кого обирала в течение 30 лет. Если бы она заботилась о благе большинства, то в 1960–1970-е годы сделала бы иной выбор. Кроме того, перенос индустриального производства в Восточную Азию, прежде всего в Китай, и превращение его в «мастерскую мира» делает ненужной заботу о массовых технологических прорывах в ядре капсистемы – аналогичным образом рабство и наличие источников рабства на периферии античного мира в определенный момент истории последнего начисто заблокировало развитие техники. Именно Китай и Индия с 2000-х годов создают огромную массу мирового валового продукта (МВП). По подсчетам специалистов, если из МВП 2010 года вычесть долю Китая и Индии, то это будет аккурат МВП 1980 года! и ведь эта доля создается не только машинным, но в значительной степени ручным трудом, что полностью опровергает лживую концепцию «постиндустриального общества», насквозь пропитанную идеологией сохранения власти и привилегий мировой верхушки. Подобная структура МВП – прямое следствие и индикатор кризиса, связанного с демонтажем капитализма, который, кстати, идеологи мондиализма, например Ж. Аттали, а также некоторые государственные и политические деятели на Западе не считают нужным скрывать.

Однако для «демонтажников-высотников» капитализма из числа капверхушки есть две новости: одна плохая, а другая очень плохая.

Сокращение населения

– Я так понимаю, что здесь мы возвращаемся непосредственно к проблеме «кризиса-матрешки»?

– Да. Дело в том, что феодалам (сеньорам) удалось в свое время, пусть ценой мощнейших социальных потрясений «длинного XVI века» (1453–1648), демонтировать феодализм (так называемые буржуазные революции, в которых буржуазия якобы крушит феодалов, – один из мифов либеральной исторической науки, по ряду причин подхваченный марксистской наукой) только потому, что это было внутриевропейское, внутризападное дело. В этом кризисе не участвовала периферия, поскольку ее не было – феодализм, в отличие от античного рабства и капитализма, не предполагает производственной обязательности периферии, это интенсивно, а не экстенсивно ориентированная система. Поэтому никто извне не помешал сеньорам превратиться в капиталистов, оперирующих на мировом рынке, откуда их стала выбивать буржуазия, прежде всего финансовая, стремившаяся стать главным капиталистом.

А вот господствующие группы позднеантичного общества, позднеримской империи не устояли перед варварской периферией, и она их сокрушила. Показательно, что варварская периферия демографически была выращена Римом в его социально-экономических интересах: селясь на римском пограничье, переходя на римскую систему земледелия и оседлывая торговлю Рима, варвары за несколько столетий настолько увеличили свою численность, что могли демографически подавить Рим, а их правящая верхушка («элита») – сменить римскую, как это и произошло в V–VI веках н. э. в так называемых варварских королевствах.

Аналогичным образом капитализм за последние полтора столетия на своей периферии «вырастил» огромную массу населения. И если для трудо- и капиталоемкого производства индустриальной эпохи это было экономически как-то оправданно, то для наукоемкого производства деиндустриализированного мира это население – лишние едоки. Более того, в борьбе за места «там, где чисто и светло» «лишние едоки» могут сформировать свою правящую верхушку, способную в условиях глобального кризиса бросить вызов западной верхушке так, как это сделали вожди варваров в условиях кризиса античного общества, и повести их на штурм бастионов Запада. Если учесть, что бо́льшая часть населения крупнейших городов Запада – это выходцы из «варварского» Юга, что в основном это молодые, активные, а то и агрессивные люди, не принимающие западную культуру, нормы, ценности и не желающие вписываться в нее (кризис мультикультурализма), то внешняя демографическая угроза Юга на глазах превращается во внутреннюю социальную угрозу Севера. Это – вторая «матрешка», демографическая. Не случайно для мировой верхушки сегодня сокращение населения самыми разными способами (голод, болезни, война, гомосексуальные браки и т. п.) – задача № 1. Представители экологических и природоохранных организаций уже не стесняясь, говорят о том, что нагрузку на дикую природу планеты можно нормализовать только в том случае, если численность мирового населения сократится на 80–90 %. Ну а британский принц-консорт Филипп, курирующий с 1976 года Фонд защиты дикой природы, вообще заявил публично, что в другой жизни хотел бы стать вирусом, чтобы окончательно решить проблему перенаселения Земли.

Третья «матрешка» связана с биосферой. Самым страшным кризисом в истории человечества был кризис верхнего палеолита (25 тыс. лет до н. э. – 10–12 тыс. лет до н. э.). Этот кризис, растянувшийся на 15 тысячелетий, был ресурсным. Он уничтожил социумы, основанные на высокоспециализированной охоте на крупного зверя (грубо говоря, мамонтов просто выбили), привел к деградации культуры и сократил численность населения планеты на 80 %. Выходом из этого кризиса стало возникновение земледелия, совпавшее с началом потепления климата и наступлением «долгого лета», которое вот-вот закончится.