Реальное развитие носит в высшей степени амбивалентный характер. Наряду с интеграцией наций, культур и регионов происходит дробление, распад прежде интегрированных систем[51]. Оба разнонаправленных процесса носят в разных случаях более или менее глубокий или, наоборот, поверхностный? всесторонний, или, наоборот, однобокий характер. Об интеграции с большей или меньшей долей осторожности можно говорить на примере Европейского союза или отношений между США и Мексикой. Дезинтеграционные процессы преобладают на пространствах бывшего Советского Союза, Югославии, Восточного блока в целом. Падение стен, занавесов и стирание границ (Берлинская стена, «железный занавес») тут же сопровождается возникновением новых: границ Шенгенской зоны и крепости «Европа» с отчётливо параноидальными системами визово-пропускного режима, стены между США и Мексикой, между Израилем и Палестиной. Одну сторону медали представляют собой случаи безнасильственного урегулирования межнациональных и межгосударственных отношений, формирование глобального мышления и космополитизма. Другая её сторона – ренессанс самых «диких» форм национализма и трибализма, межцивилизационных конфлик тов, терроризма и антитеррора[52]. Сердцевину этой амбивалентности составляет всемерное укрепление границы, которая имеет порой реально физическое, порой виртуальное, порой социально-пространственное оформление. Она проходит между государствами и внутри них, в пределах отдельных городов, в домах, в головах и межличностных отношениях. Речь идёт о границе между включёнными в функциональные системы общества и исключёнными из них индивидами и группами населения. Понятие глокализации несёт в себе скорее уход от проблем, вытекающих из амбивалентности, нежели какую-либо из альтернативных возможностей решения этих проблем. То, что глобализация сопровождается локализацией и наоборот, истина столь же пустая и формальная, как и наличие двух сторон у любой медали.
8. Альтернативные теоретические проекты. Помимо процессов, соотносимых с понятием глобализации, наблюдается целый ряд иных, содержание которых лучше покрывается или передаётся другими понятиями. Они могут частично пересекаться со смысловым полем концепции глобализации или находиться в совершенно иной смысловой плоскости, не имея с глобализацией решительно ничего общего. В качестве примеров можно назвать, в частности, усиление процессов включения/исключения. Они имеют направленность, обратную интеграции, однако социальный смысл их не укладывается в русло дискурса глобализации, большей частью своей относясь к дискурсивной сфере проблем неравенства, угнетения, маргинализации[53]. Другой пример – освобождение или выпадение индивидов из идентификационных каркасов классовой, религиозной, национальной, гендерной и иной принадлежности, в результате чего на долю индивида приходится свобода и необходимость самостоятельно определять свою идентичность, принимая при этом решения, не по дающиеся просчёту и предвидению. Некоторые усматривают основной вектор развития человечества в расставании с любимыми большими сказками, рассказами и иллюзиями, а также надеждами на обладание критериями различения добра и зла, лжи и истины, красоты и безобразия. Другие говорят о вытеснении насильственных образцов взаимодействия и гегемониального обеспечения собственных индивидуальных и групповых интересов делиберативными формами нахождения консенсуса в процессе рациональных дискурсов. Менее оптимистичным является диагноз усиления центробежных тенденций различных функциональных субсистем общества, каждая из которых обладает собственной логикой и рациональностью, «оперативно закрыта» для других субсистем при отсутствии какого-либо начала, механизма или посредника, способного объединить субсистемы в единое целое или обеспечить их взаимное понимание. Можно вспомнить ещё целый ряд теоретических предложений с префиксами «пост» и «нео» (постиндустриализм, постматериализм, постфордизм и т. д. и т. п.).
Ряд концепций текущего развития предложен с позиций социальной критики, в наибольшей степени разделяемых автором данной работы. Авторство одной из таких концепций принадлежит Зигмунту Бауману, наблюдающему становление «общества потребителя» (consumer society)[54]. В таком обществе роль центральной детерминанты социального статуса и идентичности в возрастающей мере переходит от места в системе отношений производства к месту в системе отношений потребления. Ответы на вопросы «кто я есть, и в какой степени я заслуживаю социального признания» выводятся не из того, что и с каким успехом я произвожу, а из того, что и с каким успехом я потребляю. Достаточно яркой иллюстрацией данного развития является повышение социального статуса лиц, занятых в сфере финансовых спекуляций или же разного рода звёзд шоу– и порнобизнеса по отношению к лицам, занятым в сфере материального производства, не говоря уже о социальной сфере[55]. Можно, конечно, предположить, что относительный рост статуса звёзд и спекулянтов связан с повышением социальной оценки их услуг и заслуг, общественной полезности и вклада в общее благо. Это означало бы, что характер производственной активности по-прежнему определяет социальный статус, признание и самопризнание. Однако Бауман предлагает иное объяснение, более щадящее имидж общества. Согласно ему дело вовсе не в социальной ценности и общественной полезности услуг и заслуг – эти обстоятельства просто теряют свою значимость на фоне возрастания роли количественных и качественных параметров потребления. Данные наблюдения находятся во фронтальном противоречии с концепцией постматериалистического изменения структуры ценностей (ожесточенно полемизирует против данной концепции также Дорис Люкес[56]).
Эксплицитный вызов другой, менее популярной и более фундаментальной теоретической конструкции – концепции дифференциации функциональных подсистем общества – содержит тезис Зигхарда Неккеля о становлении рыночного общества[57]. Речь идет не об обществе, экономическая система которого функционирует на основе рыночных принципов, да и не об экономике вовсе. Предметом критического анализа является экспансия экономических отношений в иные жизненные сферы и системные области: политику, искусство, право, науку и т. д. Этот процесс обладает обратной направленностью по отношению к дифференциации и взаимному закрытию функциональных систем – развитию, нашедшему воистину грандиозное теоретическое и эмпирическое обоснование в работах Никласа Луманна. Код экономической коммуникации вытесняет собственные структурные принципы функционирования иных систем и подчиняет их себе. Ближайшей медицинской аналогией данных мутаций являются злокачественные новообразования и процессы их метастазирования. Неккель рассматривает культурные импликации данного процесса, характеризуемого более политизированными авторами как становление и развитие рыночного тоталитаризма[58].
Наконец, один из теоретических проектов основан на констатации признаков ревизии (в одностороннем порядке) достигнутого ранее компромисса между трудом и капиталом. Эти признаки все более отчетливо проявляются в развитых (пост?) индустриальных странах, начиная со второй половины 70-х гг. прошлого столетия. Процесс ещё явно не получил достойного теоретического осмысления и не встретил должного практического сопротивления. Начало его ассоциируется с именами и политикой Маргарет Тэтчер и Рональда Рэйгана. Возглавлявшиеся названными лицами администрации нанесли мощные удары по профсоюзам, и без того ослабленным уже в результате пост– и деиндустриализации. Они облагодетельствовали работодателей существенными налоговыми льготами и осуществили значительное сокращение правовой защиты труда и социальной помощи[59]. Государство сбросило овечью шкуру нейтралитета в отношениях между трудом и капиталом (между профсоюзами и работодателями) и встало на позиции защиты интересов имущих классов. Эта метаморфоза имела уголовно-политические аспекты. Уголовная репрессия всегда характеризуется селективным преследованием преимущественно низших слоёв общества. Опять же всегда она является средством воздействия на симптомы существующих диспропорций в социальных отношениях. Основная цель такого воздействия – реальное и показное устранение необходимости воздействия на сами диспропорции: уголовная репрессия является альтернативой социальной защите и социальному реформированию. Поэтому усиление репрессии вписывается в контекст консерватив но-реакционной политики, направленной на защиту интересов имущих классов от претензий классов неимущих. Не углубляясь в подробную характеристику данной смены приоритетов и ориентаций, можно привести следующую её характеристику: «На место … баланса между предпринимательским успехом и общественным благом пришло краткосрочное повышение курса акций, паевой стоимости (shareholder value) и доходов управленческого (менеджерского) персонала, которое оттеснило на задний план все остальные макроэкономические и общественные ценности, в частности, сохранение и создание рабочих и учебных мест»[60]. Приход либеральных администраций на смену консервативным не изменил данного курса, в связи с чем есть основания полагать, что речь идёт о чём-то большем, нежели кратковременные колебания политической конъюнктуры. Дискурс глобализации пришёлся очень ко двору модернизаторам от социал-демократии. Он предлагает оправдания. Оправдываться же есть в чём: в ревизии собственных программных позиций, в политической картеллизации с отрывом от собственного социального базиса, в курсе на демонтаж социального государства и продолжении неолиберального курса дерегулирования и флексибилизации (или, пользуясь выражением Пьера Бурдьё, флексплуатации). Всё это происходит под давлением мнимо «объективных» процессов глобализации[61].
9. Нищета интеграционизма и иные познавательно-теоретические импликации. Итак, мы имеем дело с несколькими альтернативными ви́дениями, описаниями и осмыслениями текущего развития. Каждое из них более или менее убедительно характеризует какой-либо из аспектов действительности и в каждом же заложен некоторый потенциал собственной абсолютизации, узурпации ранга единственно верной теории. Такая теория претендовала бы на «объективное» отражение «истинного» положения дел, исключая альтернативы, способные в равной степени претендовать на «истин ность» и «объективность». Каждая из перечисленных выше концептуальных моделей пользуется более или менее широким признанием в научном и популярностью во вненаучном сообществе, политической и идеологической конъюнктурой. Каждая обладает некоторой внутренней непротиворечивостью, собственной определённостью понятий; каждая относительно идиосинкратична (закрыта) и лишь в некоторой степени совместима с альтернативными теоретическими конструкциями. Последнее обстоятельство указывает на невозможность интеграции их в некую единую метасистему, объединяющую постмодернизм, неомарксизм, теорию рефлексивной современности и общества как коммуникации и т. д. Плодом такой гибридизации может быть лишь лоскутное одеяло. Под ним, возможно, тепло спать, но оно не способно дать внутренне непротиворечивой картины действительности. Логическая интеграция альтернативных теоретических проектов, подведение их под общий знаменатель представляется делом бессмысленным и бесплодным, невыполнимым или выполнимым лишь ценой профанации, выхолащивания и нивелирования их аутентичного смысла, сведения к бессодержательной абстракции вроде принципов самоорганизации или диалектики[62].
Из сказанного вытекает отрицание теорий научного познания как «отображения» или «соответствия» (Korrespondenz– und Abbildungstheorien). Такие теории предполагают, что наука стремится предложить картину действительности, «как она есть»[63]. Подобная картина явилась бы изображением огромного количества гетерогенных элементов и взаимосвязей между ними, разобраться в которых не было бы никакого реального шанса. Слабое приближение представлял собой мультифакторный подход в криминологии, в рамках которого была предпринята попытка привести в систему все биологические, психические и социальные факторы, детерминирующие преступное поведение. Попытки были оставлены, когда число лишь наиболее важных факторов достигло четырёхсот, не поддающихся обзору, не укладывающихся в единую концептуальную схему и поле зрения. То, что делает наука, это не моделирование действительности «как она есть», не отражение, а разложение её на элементы и рекомбинация (Auflösung und Rekombination)[64]. При этом происходит отбор более от менее важного (или релевантного в рамках данной референтной или концептуальной системы). Очевидным является хотя бы факт, что в действительности нет каких-либо естественных границ между той же биологической, физической, социальной и психической реальностью: границы эти являются результатом именно акта разложения, о котором пишет Луманн. Теперь давайте представим себе «общенаучную» картину реальности, нарисованную без данного дисциплинарного разграничения – это будет либо предельно поверхностная картина, либо же не поддающийся восприятию и осмыслению конгломерат гетерогенных элементов.
В основе разложения и рекомбинации лежит не «объективный» смысл исследуемых явлений и процессов, а критерии собственно научной коммуникации[65]. Эти критерии определяют, какие аспекты и взаимосвязи выделяются из всей бесконечной их массы, составляющей объект познания, «объективную» действительность или внесистемную (по отношению к науке) среду. Какие аспекты и взаимосвязи, и в какой комбинации между собой объявляются центральными, важными, системообразующими, определяется тем, через призму каких ключевых понятий наблюдается действительность, а не тем, какие элементы её являются центральными и важными, и как они взаимосвязаны «на самом деле». «На самом деле» или во вненаучной действительности не существует важности и централь ности, количество же взаимосвязей столь велико, что важнейшей задачей является их селекция с точки зрения не их имманентных признаков, а критериев, имманентных научной коммуникации или наблюдению.
Предложенное понимание отношений между познанием и действительностью, разумеется, является лишь одним из возможных, а не единственно верным. Представляется, однако, что оно достаточно продуктивно и в то же время недостаточно воспринято в научной среде, занятой в подавляющей своей массе разработкой моделей «действительных» отношений в пределах предмета познания. Продуктивно оно, в частности, для понимания отношений между альтернативными теоретическими проектами. Рассматриваем ли мы текущее развитие через призму понятия глобализации, а социальную структуру с использованием понятия классов или же сетевых структур, определяется не «объективно» преобладающим вектором некоего развития. Выбор диктуется тем, считаем ли мы преобладающими процессы интеграции, стирания или же, наоборот, обострения социальных противоречий; занимаем ли скорее социально-критическую позицию по отношению к существующим отношениям власти и собственности, или, напротив, занимаемся их апологией[66].
10. Идеологичностъ глобализационного дискурса. Протекание научной коммуникации и кодирование тезисов как истинных либо неистинных, значимых либо незначимых и т. д. детерминируется собственной структурой этой коммуникации. В этом нет ничего предосудительного или ненаучного, если происходит рефлексия оснований для занятия тех или иных позиций, принятия тех или иных понятий в качестве исходных или ключевых. В идеальном случае такие основания формируются в сфере научной коммуникации, исходя из её собственной системной логики. Однако в реальности идеальных случаев не бывает, и в решение научных вопросов неизбежно привтекают экономические, политические и культурные факторы и мотивы. Признание значимости таких внешних влияний принципиально несовместимо с системно-теоретической концепцией познания Луманна, как это он сам утверждает вполне эксплицитно и многократно. Выход за пределы его концепций не обязательно предполагает оспаривание автономии и оперативной закрытости систем. Напротив, их можно признать для того, чтобы тут же отвлечься от них и обратиться к вопросам взаимопроникновения и взаимозависимости систем. В таком случае мы исходим из картины мира с гораздо более прозрачными межсистемными границами и гораздо более интенсивным взаимодействием между системами, нежели это допускается теорией Луманна и предложенным в ней понятием структурных сочленений (strukturelle Kopplungen
О проекте
О подписке