Глава 2
Химера глобализации: а был ли мальчик?

Вряд ли можно отрицать факт протекания процессов, элементарно соотносимых с понятием глобализации. Мы имеем счастье или несчастье быть свидетелями усиления взаимозависимости различных регионов и культур, возникновения наднациональных идентичностей, интенсификации межнациональной и межкультурной коммуникации, формирования глобального рынка и т. д. и т. п. Вместе с тем использование понятия глобализации в научных и вненаучных кругах носит инфляционный характер. С его помощью пытаются объяснить и понять гораздо больше, нежели это возможно. С одной стороны, всеобщая мода на глобализацию имеет следствием то, что понятие имеет вид уже весьма разбитый и изношенный… С другой стороны, как раз расплывчатый характер понятия является причиной его популярности – понятийный контейнер, который каждый может на свое усмотрение наполнять удобным для себя содержанием. Прекрасная возможность для практически неограниченной каузальной, функциональной и прочей атрибуции самых разнообразных предметных областей контексту глобализации и для формулирования бесконечных тем исследований, симпозиумов, публикаций: семья в контексте глобализации, глобализация рынка, культурные аспекты глобализации и т. п., и т. д. К тому же концепция глобализации выгодно отличается своей простотой (говоря прямо, тривиальностью) от альтернативных теоретических предложений современности – постмодернизма, теории рефлексивного модерна, дифференциации функциональных систем.

1. Глобализация как общее понятие. Ссылка на концепт глобализации как объяснительную модель тех или иных конкретных процессов, феноменов, отношений равнозначна намерению объяснить их столь же универсальной, пустой и эвристически бесплодной конструкцией как «человеческая натура» или, скажем, «всемирно-исторический прогресс». Если кто-либо претендует на «исследование глобализации», не уточняя при этом, что он под ней понимает, это следует воспринимать как претензию на исследование «обо всем и ни о чем». Проблема не в многозначности понятия: это дело обычное в области социальных наук, где большинство понятий не поддаётся однозначному определению. Резонным решением проблем, вытекающих из хронической многозначности и не(до)определённости понятий, представляется предложенная Весли Скоганом идея общего понятия^[26]. Такое понятие подлежит определению в каждом конкретном случае, и определение это сохраняет значимость только в пределах данного случая. Универсального, оптимального, «более или менее точного, правильного» определения таких понятий нет и быть не может.

Если уж очень хочется воспользоваться понятием глобализации, следует в каждом отдельном случае либо самостоятельно определить это понятие, либо обосновать использование заимствованного определения. От амбициозных же попыток предложить универсальное и окончательное понятие глобализации лучше воздержаться^[27]. Научная коммуникация о глобализации возможна лишь до тех пор, пока остаётся открытым для обсуждения вопрос об её понятии. Окончательное и обязательное решение данного вопроса было бы подобно директивному определению понятий социализма, коммунизма и т. д. на очередных съездах КПСС и означало бы атрофию научного дискурса по данному предмету (или переход его в сферу «теневой науки»).

2. Глобализация как процесс и результат качественных изменений? Разговоры об эпохе либо эре глобализации, равно как и инфор мационного общества, общества сетевых структур и т. п. подразумевают некие качественные изменения, объективный факт которых отражается данными понятиями. Сомнения вызывает при этом, во-первых, качественный, во-вторых, объективный характер изменений, обычно соотносимых с понятием глобализации. О втором аспекте речь пойдёт ниже, сейчас же предстоит рассмотреть вопрос о «качественности» изменений. Таковая предполагает возможность хотя бы приблизительного хронологического отграничения от этапов, которые теперь, в результате качественных изменений, можно считать истёкшими. Оставив в стороне спорные определения глобализации как утраты дееспособности национальными политическими субъектами, обратимся к вещам столь же самоочевидным, как и то, что земля плоская или «наркотики» опаснее табака и алкоголя. Бесспорными и очевидными являются процессы интеграции отдельных национальных сообществ, культур и регионов в единое мировое целое, рост их взаимозависимости, рефлексивное осознание целостности социальных процессов в глобальном масштабе и т. п. И каким же образом мы хотим определить хронологические рамки данного процесса (учитывая, что формирование национальных сообществ, т. е. разграничение, является первейшей предпосылкой, логической и органической компонентой интеграции)? Выражаясь проще, когда началась глобализация – в эпоху Великих географических открытий? Во время описанных в «Коммунистическом манифесте» процессов интернационализации? Или, может быть, во время крестовых походов и грандиозных завоевательных волн кочевых народов Азии? На фоне этих событий интенсивное формирование глобального формата коммуникативных процессов на современном этапе выглядит в лучшем случае как один из не самых значительных шагов в данном направлении. И причём лишь в той мере, в которой мы верим в линейный характер некоего всемирно-исторического развития. В таком случае есть все основания утверждать, что глобализация протекает на протяжении всего периода существования человеческого сообщества, а в системе понятий ряда научных парадигм – и за пределами данного отрезка времени.

Представления о достижении некоего нового качественного уровня в протекании данного процесса не поддаются достаточному обоснованию даже на уровне эмпирических обобщений. Если же подняться на уровень рассуждений о понятии общества (чего социологи практически никогда не делают, считая это метафизикой и социальной философией), эти представления и вовсе теряют почву под собой. Проведём параллель между понятиями «общество» и «земная суша» либо «мировой океан». В любом случае эти понятия не сводятся к механической сумме физических частиц или частей, составляющих их эмпирические референты. В случае общества, частями и частицами будут политические, этнические, антропологические, психические и иные части, к механической сумме которых не сводится и никогда не сводилась социальная реальность. В таком случае, в любой момент существования общества (суши, океана) были все основания говорить о них как о глобальном целом, несмотря на отсутствие эмпирически наблюдаемых соприкосновений или зависимостей между отдельными их частями и компонентами, разделёнными в пространстве и времени^[28].

3. Глобализация – социальный феномен? Сами по себе изменения визового режима, интенсификация миграционных процессов, развитие телекоммуникаций и т. д. являются фактами правового, технического, экономического и прочего частного или субсистемного, но ни в коем случае не социального характера. Таковыми они становятся лишь в процессе коммуникации, в котором происходит их «смысловое оплодотворение». Говорить о социальном факте глобализации можно лишь постольку, поскольку речь идёт о дискурсивных процессах, в которых конституируется понятие глобализации и происходит определенное структурирование социальной реальности на основе категорий этого понятия. Глобализация при этом понимается не только и не столько как предмет коммуникации, сколько как её процесс и продукт. Эвристическая позиция исследования в таком случае определяется как позиция «наблюдения второго порядка» или «наблюдения над наблюдением»^[29] – наблюдения над тем, как общество наблюдает процесс собственной структуризации-дифференциации, развития и интеграции собственных подсистем, создавая и воспроизводя свою социальную ткань в ходе этого наблюдения.

Исходя из вышесказанного, представляется нецелесообразным воспроизводство в научной дискуссии «самоочевидных» концептуальных моделей, сформировавшихся в рамках «наблюдения первого порядка». Социальная наука вряд ли способна чем-либо обогатить социальную практику и занять суверенную позицию в отношении ее, если она нерефлексивно употребляет элементы практического дискурса в качестве эмпирически определенных понятий и собственных аналитических категорий. Идет ли речь о глобализации, урбанизации, (де)индустриализации, преступности и т. д., вряд ли оправдан перенос этих терминов в социальную науку в том значении, в котором они употребляются в политической, идеологической и экономической и т. п. сферах. Сомнительным представляется употребление их как понятий, охватывающих однозначно определённый и инвариантный круг явлений и взаимосвязей, независимых от их восприятия и осмысления действующими субъектами. Ответ на вопрос «что есть глобализация» и понимание социальной реальности глобализации можно получить не в результате поиска неких объективных индикаторов общего и единого вектора развития цивилизации, а скорее в итоге внимательного наблюдения над тем, кто, как и почему ведет речь о глобализации.

4. Объективность глобализации. Одним из наиболее интенсивно транслируемых в научную дискуссию клише вненаучного дискурса является видение глобализации как некоего объективного процесса. Такое видение представляется несостоятельным по ряду логических и эмпирических позиций. Более того, оно деформирует научный дискурс и адекватное выполнение наукой своих социальных функций.

Во-первых, данная модель представляется слишком «самоочевидной» и тривиальной, чтобы лечь в основу научного анализа. Науке вряд ли имеет смысл заниматься изучением и обоснованием вещей, доступных для наблюдения и в силу этого известных и без применения научного инструментария. Доказывать, что процесс глобальной интеграции объективен и необратим, представляется столь же целесообразным, как и использование микроскопа в сочетании со сложнейшими техниками спектрального анализа для решения спора о том, является ли трава зеленой. Интересные прозрения имеют место скорее тогда, когда наука ставит под сомнение самоочевидные истины – вроде того, что мужчины умнее женщин, солнце вращается вокруг земли, суровость наказания обладает сдерживающим эффектом на развитие преступности, виктимный опыт коррелирует со страхом перед преступностью и т. д.

Во-вторых, тезис объективности отвечает социальному заказу субъектов, оказывающихся в выигрышном положении в результате текущего развития. Субъекты эти заинтересованы в том, чтобы представить развитие безальтернативным и не поддающимся существенным коррективам. Теневые же стороны или «цена» глобализации должны быть представлены как разумная и в любом случае подлежащая оплате под давлением «инкассо» императивов мирового развития^[30]. В своё время тезис объективности подобным образом применялся в отношении процесса продвижения к светлому коммунистическому будущему. Теневой же стороной и разумной ценой оного являлось якобы обострение классовой борьбы и массовые репрессии в отношении тех, кто в силу различных обстоятельств не желал продвигаться в этом направлении с достаточной скоростью.

В этом свете открываются альтернативное видение соотношения «объективного содержания» и коллатеральных последствий текущих процессов. Может быть, развитие в определенных сферах географического и социального пространства за счёт энтропии в иных сферах и устранение препятствий самоприращению капитала путем безудержной эксплуатации социальных и природных ресурсов следует понимать как «объективное содержание»? Интенсификацию же межнациональной коммуникации и развитие космополитического сознания всего лишь как нечаянные побочные эффекты? Причём эффекты эти в той мере, в которой они противоречат основной тенденции развития, всемерно блокируются национальными правительствами. Последние стремительно утрачивают потенциал регулирования социальных отношений параллельно с наращиванием потенциала репрессивно-карательного контроля. Данный потенциал реализуется, прежде всего, в возведении новых барьеров на пути межкультурной интеграции под предлогом борьбы с терроризмом, обеспечения национальной безопасности, предотвращения нелегальной миграции и т. д.

Объективность данных процессов можно усматривать в их недоступности целенаправленному регулированию и контролю со стороны как национальных, так и международных политических субъектов. Действительно, в руках частных лиц и транснациональных корпораций, не избираемых и не подотчётных избираемым органам, сосредоточены невиданные экономические и политические ресурсы, значительно превышающие те, что находятся в распоряжении многих национальных правительств^[31]. Следует, однако, отметить, что данная ситуация явилась результатом осуществления вполне целенаправленной политики. Объективное же бессилие политических субъектов перед лицом мнимых и реальных экономических императивов является результатом их же субъективных усилий по устранению всех и вся препятствий на пути самореализации логики капиталистического развития. После чего можно резонно сокрушаться о невозможности внести какие-либо коррективы в текущее развитие в данных условиях и под давлением данных обстоятельств. На что, впрочем, можно столь же резонно предложить внести коррективы в данные условия и обстоятельства^[32]. Для этого надо только отказаться от видения их как объективных. Тогда они предстанут перед нашим взором как искусственно созданные или сконструированные, в силу чего они с тем же успехом могут быть разрушены, реконструирова ны и деконструированы – идёт ли речь при этом о национальных, гендерных и прочих идентичностях или унаследованном из римского права институте частной собственности.

В-третьих, эвристически ценными представляются концепции, стимулирующие научную дискуссию, протекающую как перманентный пересмотр философских оснований самой науки^[33]. Такие концепции должны обладать структурирующим потенциалом, позволяющим определить собственную позицию в дискурсивном пространстве и соотнести её с иными позициями, традициями или парадигмами. Концепция глобализации малопригодна для выполнения такой структурирующей функции – она показала себя лишь способной разделить научное сообщество на апологетов и критиков глобализации. Первые вольно или невольно оказываются по одну сторону баррикады с разного рода элитами, последние проходят различные степени стигматизации и формирования идентичности в качестве луддитов и хулиганов, отрицающих объективные закономерности развития человечества, да и всего космоса в целом. Данный принцип структурирования гораздо больше подходит для политического или идеологического дискурса, нежели для научного – он несовместим с высоким качеством процесса научной коммуникации и её результатов.

5. О тривиальности понятия. За примерами тривиализации науки в процессе впадения её в русло дискуссии о глобализации далеко ходить не надо. Достаточно сопоставить две работы одного из весьма модных ныне социологов – Ульриха Бека. Первая из них увидела свет в 1986 г., за несколько месяцев до Чернобыльской катастрофы. Завистники и недоброжелатели усматривают в этом совпадении, наряду с простотой и доходчивостью стиля, один из основных факторов головокружительной карьеры концепции общества риска в научных и, главным образом, вненаучных кругах. Впрочем, концепция успела уже стать объектом и достаточно суровой, но справедливой критики^[34]. Предметом критики послужило обилие внутренних противоречий и возведение одного из частных аспектов текущего развития в ранг магистрального направления эволюции мирового сообщества. Переход от отношений распределения собственности к отношениям распределения рисков в качестве основного источника и механизма структурирования общества провозглашается всеобщей и (почти) всё объясняющей тенденцией социального развития на современном этапе. Автор, явно влюбленный в свою концепцию, выводит из данной метаморфозы изменения, наблюдаемые в сферах социального структурирования, политики, брачно-семейных, трудовых отношений и т. д.^[35] Очень сходная ситуация имеет место с другой популярной концепцией: за мнимым или действительным смещением центра тяжести от производства и распределения вещей к производству и распределению информации теоретикам общества знаний мерещится революция социальных отношений, коренным образом меняющая их облик и природу. Приводимые ими примеры^[36] вполне убеждают в том, что изменение облика действительно имеет место. С изменением же природы дело обстоит далеко не столь очевидным образом. Вне поля зрения концепций общества знаний или общества риска остаётся как раз вопрос о сохранении, воспроизводстве и трансформации глубинных, недоступных для поверхностного наблюдения, собственно социальных структур, процессов и отношений власти, собственности, эксплуатации, исключения, отчуждения и т. п. Изменение технического, пространственного, физического и т. д. формата этих отношений, идёт ли речь о производстве, распределении и обмене вещами, рисками и информацией на локальном, региональном и глобальном уровне, ещё не даёт оснований судить об изменении их социального содержания