Скороговоркой отвечает, ребенок детсадовский, сопли сглатывая:

– Андрюша. Он приходил, мы покурили, я не помню, почему здесь все, сначала в комнате у меня, а потом не помню ничего, дурь какая-то… Сильная трава. Ты же знаешь, мне Андрюша нравится… В него бес вселился, мы сидели тут, свет выключили, только лампа, вообще мне реально было хорошо, это круть… Он еще уходил куда-то, в те комнаты, я тут… И потом он меня за руку схватил, бес вселился, ну, на пол свалил меня. И пивом облил.

– Чего? Просто так?

– Ну еще это…

– Все говори.

Сестра еще больше в угол зажалась, плачет, трет глаза. Лепечет:

– Пиво открыл, я на полу сидела, он сверху на меня лил… Я ревела и кричала, чтобы он прекратил… Он говорил, что я шлюха и тварь полная, что вообще я должна бесплатно всему району давать, прямая обязанность… И ударил меня вот, вот здесь, – показывает на правую щеку, опухшую чуть больше, чем левая.

Я ей должна что-то отвечать на это? Типа, Алиночка, все будет хорошо? Ты уронила полностью, не, ты потопталась сама же на своем человеческом достоинстве. Ты официально никто. Тебя нет.

Говорю:

– Тебя нет, Алина.

Спрашивает испуганно:

– Зачем ты сказала?

– Почему я всегда должна тыкать тебя носом в твое же говно?.. А ты кормила котенка?

– Я забыла, прости.

Так и знала, нужен он ей. Да и я хороша тоже: не зашла в зоомагазин, не купила нормальный корм. Вот интересно, что мы будем давать пушистику, если самим есть скоро будет не на что.

Спрашиваю:

– А где он?

– Не видела давно. Испугался, да?

– Ты ела что-нибудь?

Отвечает:

– Нет.

– Сопли вытри, иди пожарь яичницу, я кота искать. Потом уборка.

Алина встала, аккуратно обошла лужу пива, засуетилась чего-то, ведет себя как наказанная школьница. Я по-кискала в гостиной, пошла проверять кухню. Коридор прошарила, тоже нигде нет. Маленькое создание забилось в темноте, чтобы не видеть местных ужасов, вот и все.

Или не все. Ванна была вся в дыму, у нас хреново работает вентиляция, видимо, Андрей тут курил. Крохотное серое тельце лежало на резиновом коврике без движений. Полуоткрытые глазки и такие маленькие смешные лапки. Я опустилась на пол. Так хотелось завыть. Процарапать сквозь бумагу, металл и бетон ход наружу. Уйти навсегда, развидеть и забыть.

Кричу:

– Алина!

Сестра прибегает. Даже не сняла еще полотенце с головы.

Говорю:

– Все в дыму. Тут нечем дышать.

Она опускается рядом со мной на колени:

– Смерть пытается добраться до нас, да?

– Мы убили невинного ребенка, – говорю ей.

– Наверное, Андрей накурил его.

Мы не люди. Мы неведомые звери. Мы опустошаем пространство вокруг. Мы срем и радуемся, что у нас хорошо выходит.

Почему его, почему его, не меня?.. Басенька, слишком рано.

Плакали, улыбаясь. Мы положили его в коробку из-под обуви на мамину пряжу. Алина натаскала в коробку своих любимых невидимок. Это походило на дурной ритуальный обряд, мы держались как могли. Наркотики – убивающая иллюзия счастья. Просыпаясь, ты видишь перед собой Чуму, а тишина вокруг ехидно смеется. Я не хотела этого.

Алина шептала (почему шепчет?):

– Наташ, я помню, как мы возвращались с бабушкой на такси тогда. Мне не верилось. Будто пожеванный металл связывается с нашими родителями. Они должны были выпрыгнуть на ходу и улететь, да?.. Кровь и железо, а потом за окном такси мелькали эти… Рекламные плакаты. Ипотека. Новые коттеджи. Корм для животных. Я помню каждый по очереди.

Отвечаю:

– Я помню, бабушка плакала. Мы молчали. Нас не позвали на опознание, почему?.. Там же были наши родители.

Шепчет:

– Вот смешно, да?.. Ты едешь домой, в своей машине, скорость нормальная, дорога ровная… Из-за поворота вылетает пацан, который только купил тачку, решил напиться.

Отвечаю:

– И тебя нет больше. Тупой анекдот. Ты воспитываешь детей, покупаешь новую сковороду, а в этом нет смысла. Все обрывается так смешно и быстро.

– Я заварю чай, – говорит громко, соскакивает со стула.

Она ставит передо мной кружку. Мы такие дети. Мы закопали маленького на заднем дворе дома, где побольше кустиков, чтобы собаки не пролезли.

Алина спрашивает:

– Мы же там не котенка закопали, да?

Чай горячий слишком. Я не хочу ни о чем думать.

Алина:

– Наташа, отвечай. А давай… Давай так. Я не могу так больше. Ты думаешь, я не знаю? Думаешь, мне легко? Ты работаешь, я веселюсь… Но я не веселюсь. Мне больно. Мы должны вместе, как ты говорила. Я хочу все бросить. Мы продадим квартиру и уедем.

Я отвечаю ей сквозь слезы:

– Мы навсегда тут. Ты не поняла?

Сестра молчит, ей не понравился мой ответ, недовольно ерзает на табуретке… А вдруг получится, она бросит все гадости. Мы уедем, далеко-далеко, где сможем купить дом и ухаживать за овцами.

Легонько начинаю:

– А мы купим дом с овцами?

Безумная радость у Алины в глазах, кидается ко мне, обнимает.

– Купим же! – кричит.

Мы бросим все сразу. Курить, наркоманить, пить. Мне будут нужны обезболивающие и таблетки для желудка, будет нелегко. Ты поможешь мне? – Алина. Мы должны будем переварить все ситуации, ватрушка, я не могу так больше. Ты права, мы должны больше разговаривать. А еще найти бы психолога, да? Ты поможешь мне? – Алина.

Потом сестра говорит серьезным тоном:

– Ты давно не отдыхала нормально, ватрушка. Предлагаю устроить прощальный вечер. Поедем тусить. А завтра стоп.

Если она к этому все вела, я готова выброситься с балкона к Барсику прямо сейчас. Я просто хочу надеяться, что вся эта слезливая речь не для того, чтобы выпросить у меня деньги на скорость.

Смотрю ей в глаза:

– Ты сама-то веришь, что так заканчивают? Завтра точно будет стоп?

У нее во взгляде нет растерянности, решительное сестрино «точно». Я верю в это? Я верю в это?!..

Оказывается, у нее есть грамм на черный день. Это было бы очень милым фактом, если бы не было остальных обстоятельств. Нам будет много этого, надо как-то незаметно сыпануть часть в унитаз, а то Алинин вечер может закончиться в скорой. Получается, она не хотела выпросить у меня деньги. Действительно все?..

Краем глаза весь вечер вижу Чуму в углу кухни. Иногда мне кажется, что комната начинает пульсировать. Вены на стенах кухни… Брать или не брать?.. Это же неуважительно по отношению к котенку. В голове капает кран, некому сменить прокладку.

Занюхаем же смерть! Мы сидим такие интересные, накрашенные и со стрелками, в новых платьях из секонда, ждем такси. Сестра чертит банковской картой белые дороги на кухонном столе.

Говорит:

– Мы же купим другую клеенку на стол? Эта вся в соли. Отвечаю:

– Купим.

Не вполне осознаю, что я делаю. Как со стороны стало все видно.

Сестра спрашивает:

– Или тебе колпаком удобнее?

– Черти уже.

Снюхиваем, в носу горечь непереносимая, я чихаю, Алина смеется. Белая мука поднимается облачком над столом от моего чиха. Такси приехало, мы бежим к нему, как к кораблю Ноя. Добрый вечер, довезите с ветерком. Огни за окном мягко проникают внутрь, обволакивают душу, я чувствую прилив сил, переливающимися волнами он топит меня в себе же. Мне хочется все выложить сестре, что у меня есть, что скопилось, а еще обсудить, почему реклама со стендов кажется такой манящей… Реклама. Алина спрятала зип в лифчик, там не найдут.

Я ведь совсем не хочу в клуб, мне непременно нужно оплакивать смерть кота. Мы говорим с сестрой о том, что он был таким маленьким и пушистым, он совсем не заслужил смерть, ее заслужили мы. Но не будем об этом. Давай поговорим, каких животных заведем, когда переедем. Мы будем о них заботиться, Алина, загугли, какой именно корм едят овцы, у нас же не альпийские луга, чтобы они довольствовались травой. Наверное, сено надо заготавливать. Ты опять проболтала все деньги на телефоне?.. Я никогда не чувствовала себя лучше, чем сейчас, сестренка, я так люблю тебя, послушай, ведь я и мир люблю. Мы совсем единые… Давай я посмотрю. Кукурузный силос, смешанный с грубыми кормами и бобовым сеном… Чушь какая-то. Где мы возьмем бобовое сено?.. А еще кого ты хочешь, Алина? Почему ты смеешься? Грубые корма – это сено, так, солома, сенаж… У меня руки трясутся. Экран телефона кажется больше. Когда мы выходим?.. Нет, не отбирай у меня телефон, мне интересно узнать все об этом новом мире, в котором раньше меня не было.

Чума отступила, я так этому рада, она перестала маячить за каждым углом. Послушай, я хочу такие же шторки у нас в доме, желтые, как у прабабушки были, помнишь?.. А, мы выходим. До клуба пять метров, мне так хорошо, я готова всех обнимать, только сердце сильно колотится, я стараюсь не слушать его. Алинка на паранойе, думает, что найдут эску. Но при шмоне ничего не нашли… Мы внутри.

Мы внутри звенящей темной машины, мы в самой утробе, только почему так громко, сестра, ведь мы не сможем разговаривать!

Алина кричит:

– А ты не говори! Ты танцуй!

Она кидает меня в эпицентр скопившихся потных тел, мне не очень это нравится. И на самом деле мне и музыка такая не нравится, она в обычное время вовсе пугает. Будто выворачивает тебя, нутро наружу. А сестра отрывается как может. Она скачет под это техно, будто оно было создано для нее. Я закрываю глаза… Тун-тун-тун. Вот и вся незатейливая мелодия. Покачиваюсь. Меня тошнит.

Кричу:

– Алина, меня тошнит!

Кричит в ответ:

– Непутевая!

Идем в туалет, там сестра достает сигареты. На фильтре есть ямка, ею она зачерпывает эску, снюхивает. Целый колпак, алле. Брала бы по половине хотя бы. Мне она дает меньше, я втягиваю в себя, тошнить начинает больше. Унитаз рядом, кидаюсь к нему, из меня выходят яичница, все, что я пила, и, кажется, часть желудка. Ненавижу это.

Умываюсь, смотрю на себя в зеркало, чувствую свою всесильность.

Недовольно бурчу:

– Алина, я ненавижу, когда меня тошнит. Я ненавижу, когда меня рвет. Ты знаешь!

Алина смеется, отвечает:

– Кушать надо было меньше.

Так чертовски жжет нос. Проверяем обе, нет ли под ноздрями муки. Все ок. Мы выходим из туалета, выходим из клуба покурить. Сигареты кажутся неинтересными, ждешь от них одного, а получаешь ничего.

Рассказываю сестре, как хочу обустроить дом, каким должен быть наш быт, чем мы должны заниматься. Задумываюсь о мельчайших деталях, мне это доставляет как ничто никогда до этого. Мы болтаем без умолку, иногда в приливе чувств обнимаемся.

Второй раз заходим в клуб, он мне уже не кажется столь неприятным, я начинаю схватывать атмосферу. Кажется, что я стопроцентно ей подхожу. Свет белый, мерцающий, а комната красная. С черными полосками на потолке. Эти полоски как вены, как пульсирующие венки, я начинаю задумываться о прошедшем дне, о потерянной работе… Стоп. Тун-тун-тун. Алина рядом танцует, руки взлетают вверх, барахтаются там, потом опускаются. Будто дельфины появляются из воды на несколько секунд. Мне хочется поделиться своими мыслями, я выдергиваю Алину из психоделической кашицы тел, кричу, что все, поехали домой.

Сестра мне в ответ:

– Пешком пошли!

Во время часовой внеплановой прогулки мы только разговаривали. Все время перебивали друг друга. Нас захлестывали эмоции, мы не могли выбрать наиболее важную тему, потому что все они были значимыми. В каком-то парке в кустах снюхали еще по колпаку, потому что меня начало колотить от холода, одеты мы были совершенно не по погоде. Интересно, что холод не чувствуется, на него реагирует только тело. Так, дома я обнаружила свои пальцы на ногах синими.

Мне было лучше, чем когда-либо. Я не могла подумать, что так можно. Не чувствовать стеснения, плыть в ритме этого мира, не обращая внимания на голод, холод и остальные пакостные вещи.

Только под конец пути, когда мы уже подходили к дому, я начала замечать, что что-то не так. У сестры слишком сильно тряслись руки и бегали зрачки.

Я спросила:

– Ты как, ватрушка?

– Мне надо еще, много. Ранние отходняки. Но я не хочу домой. Мне дома страшно. Давай не пойдем? Просто не пойдем? Во дворе посидим.

Мы пошли домой. Она села в гостиной на пол, прижалась к батарее, быстро шептала:

– Как приятно щупать батарею, особенно когда у себя не топлено. Не тепло. Просто нечем платить. Я люблю водку, но только не и на краткосрок.

– Что ты имеешь в виду?

Я сделала ей две жирные дороги. Потом ее трясло еще сильнее. Я заварила ей чай. Она ходила вдоль стен и терлась об них, сказала только, что тетя Галя нас наверняка подслушивает. Я пыталась скормить ей валерьянку, но она только недоверчиво на меня зыркала. В это время и меня начало потряхивать. Сестра говорила, что лучшее средство с отходосов – это водка. Только не переусердствовать, а то можно словить обморок.

Алина начала перерывать какие-то бумажки, я не могла понять, что она делает. Наконец она уселась на диван, просто смотрела, просто смотрела, просто смотрела. На меня. На стену. На дверь. Я не ждала этого, это был какой-то дурной файнал батл со смертью. Мне так казалось. Я не представляла, что творилось у нее в башке. Она сходила умыться, начертила себе еще.

…

Алиночка, родная моя, мы должны держаться вместе, слышишь, слышишь, несмотря ни на что, у нас же никого нет.

Я смеялась и плакала, обнимала ее, такую дурочку.

Она снюхала дорогу. Алина, надо отпустить всех мертвяков, надо вместе держаться.

Она заревела, как маленькая девочка, у которой все отняли, я успокаивала ее.

Что делать, если где-то там, среди густых серых-серых облаков, распорядились так. Чтобы все умерли. Чтобы родители разбились на машине. Чтобы бабушка разболелась от горя.

Алина, мы должны держаться вместе, дай мне руку, в этой руке уже все есть, нам ничего и никого не надо, родная, ничего и никого. Мы справимся.

Алина снюхала еще одну.

Я не удержалась и вместо водки взяла еще колпак.

Я не понимаю, что произошло. Ей вроде бы стало легче. Мы продолжали говорить, какой прекрасный построим дом, какие прекрасные у нас будут мужья, как мы будем счастливы. Как заведем много котят породы шотландская прямоухая.

Внезапно она отстранилась совсем, глаза бегали совсем ненормально, я испугалась. Она выбежала вон из квартиры. Я бежала за ней.

Я бежала за ней в этой темноте кустарных дворов, бежала, потому что не могу оставить ее одну. Бежала, потому что не за кем было больше бежать. Мы оставили квартиру незапертой. Но что случилось?.. Почему так? Сердце колотится. Я не могу перевести дыхание.

Алина не хочет, чтобы я к ней подходила.

Бедная металась из угла в угол. Мне было страшно на нее смотреть. Подслеповатые фонари вырезали ее тонкий силуэт на фоне серой бетонки. Алина взяла камень. Я говорила ей – пожалуйста, пожалуйста, родная, иди сюда. Родная не хотела. Еще я кричала – я не хочу, чтоб ты мучилась, дура, это все бред, бред в твоей голове. Ее трясло. Я не понимала, где она была в этот момент. На улице лужи еще зимние почти, а она выбежала в летних шортах. Босиком. По пути споткнулась, разодрала коленку. Я продолжала громко кричать – Алина, ты просто перехавала, слышишь, Алина. Сестра меня не слышала. Где она была?.. Она взяла камень побольше. Чума стояла поодаль от сестры. Кого она ждала?.. Это был двор школы, куда мы обе в той жизни ходили, где мы смеялись и встречались с мальчиками, где мы были девушками, пахли девушками, чувствовались девушками. Не как сейчас. Алина улетела, а я заплакала. У нее ступни кровили, она бегала по весеннему асфальту. Вены на руках вздулись, а взгляд ходил туда-сюда.

Алина кинула в меня камень. Зачерствела темнота.

Ночью вчера страшно стало. Почудилось, будто Бася зашел в комнату. Маленький. Но чего бояться?.. Слезы градом.