«Столкновение цивилизаций» как главный вызов будущего

Б.В. Аксюмов

(Ставропольский государственный университет, г. Ставрополь)

Социокультурное пространство современного мира вновь становится разделенным на два противоборствующих лагеря, которые чаще всего обозначают как современную западную цивилизацию, с одной стороны, и традиционный восточный мир – с другой (с определенными оговорками к последнему можно отнести и Россию). Выделение ведущих противоречий и чёткое определение их субъектов-носителей становится важным этапом теоретического осмысления действительности. Исходное противоречие возникает между традиционализмом и современностью, между реальным технико-технологическим состоянием традиционного общества и необходимостью его модернизации в условиях глобализирующегося по западной модели мира. При такой интерпретации соотношения современности и традиционности современность ассоциируется с техническим и организационным могуществом, с истинными ценностями, которые считаются исключительно принадлежностью западного мира, идентифицируется с единственно правильно выбранной стратегией развития. Современность в данном случае являет собою идеал, своеобразное средоточие добра и красоты, истины и совершенства. Весь остальной мир, в том числе Россия, должен в своем развитии ориентироваться на этот, уже достигнутый, идеал.

На сегодняшнем этапе развития мира проблема модернизации тесно смыкается с тенденциями к унификации и глобализации мирового целого. Цель и теоретические основания обоих процессов – модернизации и глобализации – тождественны: унифицировать мир по образцу современной западной цивилизации. Однако практика мирового развития показывает, что данные процессы проходят болезненно: феномен этнического возрождения, усиление традиционализма как теории и практики, усиленное подчеркивание многими странами своей самобытности и специфичности – только некоторые знаковые препятствия и контртенденции на пути глобализации. Именно в этой точке, где сталкиваются противоположные интересы и тенденции, в пункте пересечения противоречий между современной западной цивилизацией и остальным миром, зарождается современный конфликт ценностей, лежащий в основе «столкновения цивилизаций».

Если современности соответствует возвышенный идеал, то традиционность предстает как несовершенное, примитивное. Самими же носителями традиционности и идеологами незападного общества ситуация воспринимается наоборот: традиционность отождествляется с самобытностью и специфичностью восточной цивилизации, а понятие современности в их мировоззрении полностью утрачивает пафосный и позитивно-этический оттенок, который оно имеет в западоцентристской трактовке проблемы. Достижения западной цивилизации признаются неприемлемыми для восточной цивилизации, вредными для нее и опасными, т. к. перенимание западного опыта может привести к потере самобытности, к утрате той специфики, которая составляет основу восточной цивилизации и из которой она черпает энергию для дальнейшего развития.

Современная западная цивилизация во главе с США воспринимается как сила, стремящаяся разрушить самоидентификацию восточного мира, лишить его тех оригинальных черт, которые составляют его самое дорогое достояние. В этом фундаментальном противоречии между современностью и традиционностью, между антагонизирующими идентичностями, ценностями, ментальными установками, мировоззрениями и заключается главное основание «столкновения цивилизаций» и главный вызов будущего для всего мирового сообщества вообще и для России, в частности. Именно в этих условиях, когда сталкиваются друг с другом самые разнонаправленные тенденции, когда невозможно оставаться в стороне, России придется делать свой цивилизационный выбор, который определит вектор развития нашего государства в XXI веке.

Субъект стратегического управления и высокие гуманитарные технологии

О.С. Анисимов

(Российская академия государственной службы при Президенте РФ, Москва)

Когда мы говорим о «субъекте стратегического управления», то имеем в виду «субъекта», помещенного в функциональное место стратегического управленца. Следовательно, подчеркивается функциональное пространство управленческой деятельности в целостности универсума деятельности и локализация в стратегическом типе управления. Но тогда появляется необходимость раскрытия самого процесса помещения человека, как особого типа ресурса, в функциональное место стратегического управленца. Человек помещается как «субъект» и, следовательно, как носитель субъектных качеств, в отличие от иных субъективных качеств. В психологии остается большая неопределенность в определении собственно субъектных качеств, отличающихся от индивидных и личностных. Если относительно оппозиции «индивидные-неиндивидные» качества все согласны, относя к «неиндивидным» качествам результаты субъективных трансформаций в социализации и окультуривании, то в этих результатах усматривают как субъектные, так и личностные качества. Одни предпочитают пользоваться термином «субъект», другие «личность». При этом дело не только во вкусовом выборе, сколько в том, какое значение закрепляется за термином.

В социокультурном и деятельностном типе бытия специфическим и основополагающим является соотнесение носителя субъективности с нормами, требующими содержаниями мысли. У человека возникает выбор между соответствием норме и несоответствием и между двумя типами несоответствия. Если несоответствие предопределяется стихийностью самовыражением, то человек возвращается к начальному уровню своей развитости, к индивидным качествам. Если же он несоответствие связывает с «совершенствованием» норм, то предполагается также будущее соответствие, но новой норме, более совершенной. В психологии давно осознано, что при соответствии норме необходима одна самоорганизация, а при совершенствовании норм – другая. Именно во втором случае максимально привлекается рефлексивная способность, механизм, теснейшим образом связанный с развитием, самоизменением. Мы считаем, что «субъектные» качества присущи самоорганизации в ходе соответствия норме, а «личностные» при совершенствовании норм. Часто смешиваются эти две группы качеств и называют их синтез «субъектными» качествами.

В стратегическом управлении имеется своя специфика нормативных требований, и они позволяют выявлять субъектные и личностные качества стратегического управленца. Более конкретные нормы являются основой стратегической рутины, задачной формы самоорганизации, тогда как более абстрактные нормы вносят момент рутинности, задачности, не позволяют ставить и решать проблемы. Но вместе с постановкой проблем вводится режим коррекции и совершенствования норм, проявления личностных качеств. Особым типом реагирования на новую ситуацию выступает не стихийная, не задачная и не проблемная формы и способы самоорганизации, в которой совмещаются все моменты, не зависящие от установки. При сохранении значимости вписанности в деятельностный мир, в управленческий тип деятельности, в стратегический сектор управленческого пространства, установка конкретизируется либо как самоопределенческая, с поиском своего отношения к тому, на что строится реакция, либо как инновационная, с поиском новизны в деятельностном пространстве, в своей деятельности.

С конца 70-х годов в СССР быстро стала складываться та форма игрового моделирования, которая основывалась на результатах развития методологического движения, сложившегося в СССР в середине 50-х годов. На основе рефлексивной составляющей мыследеятельности и применения фундаментальных языковых средств «теории деятельности» появились те изощренные интеллектуальные технологии, в рамках которых стали возникать предпосылки к профессиональной стратегической деятельности и появлению «стратегических субъектов».

К настоящему времени достаточно быстро оформляется управленческая деятельность «микромасштаба», в управлении фирмами, предприятиями, подразделениями и т. п. Основной акцент уделяется рутинной составляющей, задачной форме, не осознается значимость творчества, инноватики. Проблемная форма развита крайне слабо, так же как и прогностика. Однако в стратегической форме управления не достигнуты и эти успехи. Основным остается стихийный тип самоорганизации, т. е. дилетантский, с многими включениями из иных типов деятельности и из системы знаний, норм, нормативных установок и т. п. Часто говорится о таинстве стратегического мышления и рефлексивной самоорганизации, и это дополнительно консервирует сложившийся дилетантизм. В результате общество не имеет профессиональных стратегов и вынуждено быть заложником случайного характера стратегического управления. В этом случае не может быть ни субъектов, ни личностей в стратегической элите страны.

Русская идея как социокультурный феномен

Г.А. Антипов

(Сибирская академия государственной службы, г. Новосибирск)

Тема русской идеи стала фактом нашей актуальной политической культуры. Исходный политический запрос на неё выглядел как констатация потребности в российской национальной идеологии, «некоей универсальной формулы, касающейся общепринятых ценностей и объединяющей всех людей». Этим был задан импульс дискуссии, протекающей сейчас на разных уровнях философской, научной и политической публицистики. Как правило, обращение к данной теме увязывается с диагнозом общего духовно-идейного кризиса, утратой чувства общенациональной перспективы, резким снижением самооценки нации и т. п. Характерны суждения вроде: «Сегодня и Запад, и Восток, и мировой Юг обладают идеологическими построениями, обеспечивающими их развитие, самоидентификацию, даже само выживание…Россия сейчас – единственное идеологическое «белое пятно» на карте мира». Встречаются, однако, и суждения, отрицающие какую-либо значимость темы: «всякая общенациональная идеология изначально порочна», власти надо больше заботиться не о национальной идее, а об обеспечении права зарабатывать и тратить деньги, избирать себе правительства и менять их и т. д.

В широкий общекультурный обиход тема русской идеи была введена русской философской традицией, прежде всего, В.Соловьёвым. Им она была осознана как национальная идея: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». Решение вопроса о национальной идее, считал он, следует искать не в общественном мнении сегодняшнего дня, а в «вечных истинах религии». Существенно иная трактовка русской идеи представлена у Н.Бердяева. Она фигурирует в трёх ипостасях. Во-первых, как «формация русской души». Во-вторых, это некоторая концептуальная схема. Таковой выступает доктрина «Москва – третий Рим», то есть представление об особой исторической миссии России. В-третьих, русская идея рассматривается в качестве основного порождающего фактора для всей русской философской традиции.

Что собой представляет феномен русской национальной идеи сам по себе, по своей сути, безотносительно к возможным её содержательным трактовкам? Что такое национальная идея как социокультурная форма, каковы её функции? Это род научной доктрины, теории? Форма идеологии, идеологема? Род мифологического сознания, мифологема? Психологический склад нации, архетип? Национальная философия, философема? Формулировка долговременных политических приоритетов? Наконец, брэнд, вроде: «Америка превыше всего»?

Повод к такого рода вопросам дают и некоторые имеющие сейчас место суждения, например: «Национальная идея» начинается не с создания «мифа», а с понимания: с общего трезвого и научного понимания того, кто мы, чего достигли, куда хотим двигаться, какие пути и ресурсы для этого у нас существуют».

Обратим внимание на предлагаемую оппозицию мифа «научному пониманию того, кто мы». Попытку выработки подобного понимания, а, значит, национальной идеи, правда, применительно к современному американскому обществу, находим в недавно вышедшей работе Самюэля Хантингтона «Кто мы?: Вызовы американской национальной идентичности». В книге проведен анализ переживаемого американцами кризиса национальной идентичности и предлагаются пути её возрождения. В общий контекст «американской идеи» Хантингтоном явно включается и миф, мифологема – в виде «рая на земле», или «града на холме».

Мифологемы, очевидно, отличаются от идеологем. Но исторически известны прецеденты превращения, метаморфоза первых во вторые. Один из подобных прецедентов был зафиксирован Н.Бердяевым. Имеется в виду трансформация доктрины «Москва – Третий Рим» в идею Третьего Интернационала. Весьма коллизионными оказываются отношения мифологем и идеологем в контекстах философской рефлексии, которая выступает по отношению к ним в качестве порождающей структуры. Наглядный пример – творчество Вл. Соловьёва. Если с учётом сказанного взглянуть на философию всеединства, окажется достаточно понятен её парадоксальный характер. Он заключается в том, что философия всеединства по самой своей сути есть рефлексивная реконструкция структур мифологического сознания.

Итак, с социокультурной точки зрения русская идея, как и вообще всякая национальная идея, представлена четырьмя уровнями: мифологическим (мифологемы), идеологическим (идеологемы), архетипическим (архетипы), рефлексивным (философемы). Её вовсе нельзя уложить в какую-либо формулу или брэнд. Последние могут играть лишь чисто символическую роль. Сам термин «идея» если и приложим для тематизации существа дела, то только в приблизительной ретроспективе гегелевской философии, к которой он генетически и восходит.

Функционально русская идея – форма национальной идентификации. В этом её качестве следует отличать от государственных доктрин, программ, представляющих стратегические цели и задачи, или выражений общих приоритетов государства, как института, призванного обслуживать общество в его фундаментальных потребностях, каковым является, например, «сбережение народа российского». В известном смысле традиция обсуждения русской идеи совпадает со всей традицией русской философии. Показательно, что её историографический обзор у Н.Бердяева и был озаглавлен как «Русская идея».