Читать книгу «Поэты и революция» онлайн полностью📖 — Коллектива авторов — MyBook.
image

Зоя Бобкова

В тихие минуты
 
Не знаю я своих корней,
Не знаю.
Но только в тихие минуты вспоминаю,
Что был когда-то дом в далёком чужестранье,
Служебный был, а может быть, изгнанье
Нас привело туда. Не помню я об этом.
И сам-то дом остался мне неведом.
Семья жила обычно, без излишек,
Отец и мать, и двое ребятишек.
А время шло.
Обшарив пол-Союза,
Явилось горе к нам опасным грузом
И выбрало наш дом.
Отца судили, по Пятьдесят восьмой статье приговорили
На десять жутких лет.
Не выдержав несчастья,
Скончалась мама тихо, в одночасье,
И шёл в то время мне шестой годок,
Всего и всех лишилась в краткий срок,
И без корней живу
От лиха и до лиха,
Прошёл бы год, другой в покое,
Тихо-тихо.
 
* * *
 
Я лишена была почвы,
А такая по ней тоска,
Будто жизнь прожита заочно…
Участь сорванного листка!
 
 
Как метался он, исстрадавшись,
И не зная, куда летит,
Опустился на памятник павшим —
И согрелся холодом плит.
 
* * *
 
Харбин, Харбин…
И детство, и судьба…
Ты в памяти моей, пока живу я.
 
 
А в этом мире – вечная борьба.
В России Революция, ликуя,
Выбрасывала прочь своих сынов.
Кто – в Сиднее, а мой отец – в Харбине…
Не пролилась тогда отцова кровь,
Харбин дал русским эмигрантам кров.
Благодарю его за это ныне.
 
К революциям
 
Сломать бы слово, смять его и бросить,
Разбить бы нерушимую печать…
Но только проявляется, как проседь,
Её неисчезающая рать.
 
 
Она по закоулкам подсознанья
Внедряется, коварная, в мозги,
Всё ищет фанатичного признанья,
Ей наплевать, что впереди ни зги,
 
 
Что – горькая опять – слеза ребёнка
Прольётся на детдомовскую грудь,
Грядёт за похоронкой похоронка…
Когда от потрясений отдохнуть!
 
Николаю Гумилёву
 
Никто не знает, где твоя могила.
Жена, пусть бывшая, искала. Не нашла.
В какой крупице мира зреет сила,
Которая от смерти утекла?
 
 
Пустынный остров петербургской хмури,
Что одноногий часовой, стоит фонарь,
Чуть светит он сквозь залпы бури.
Над островом смятение и гарь.
 
 
И в чахлом травостое, безголосо,
Отрубленные головы лежат.
Рядком, глаза в глаза и к носу носом.
Над ними солдатни роскошный мат.
 
 
Он что отходная в те смутные годины —
Последнее напутствие душе.
Николин день, святые Именины,
Для будущего верное клише.
 
Надпись на памятнике «Примирение, или всем жертвам Гражданской войны» (Памятник установлен в Санкт-петербурге)
 
Мы – один народ, одна страна,
Никуда от этого не деться,
Даже если разрывает сердце
Надвое Гражданская война.
 
* * *
 
Мечтать не вредно. Кто же с этим спорит?
Жива надежда – жив и человек.
Всю жизнь мечтали: новое построит
Наш самый просвещённый век.
 
 
И ярым изъявлением восторга
Наполнятся кипящие сердца…
А вместо этого – вновь очередь у морга,
Разруха и вульгарный дух тельца.
 
На октябрьские события 1993 года
 
Закона нет,
Есть только право сильных.
Кто победил —
Тому хвала и честь.
Ура! Ура!
На холмиках могильных
Огни опавших листьев.
Их не счесть.
Их много так,
Их так кроваво много,
Октябрь зловещей птицей сделал круг,
И снова в этом месяце сурово
Вошёл в Историю очередной недуг.
 
 
Мы – вечные. Больные?!
 
Два барана, или взгляд из космоса. Басня

Золото царей за рубежом,

Золото компартии за рубежом

(Из газет)

 
На прекрасной планете, как солнечный зайчик, красивой,
Среди буйных лесов и глазасто-озёрных равнин
Два Барана живут.
Им привольно пасётся на нивах,
И стада их жируют в тени богатейших долин.
Два Барана, два брата – две буйных стихии природы,
Их судьба повязала в согласии жить много лет,
Но, когда-то столкнувшись, согласно бараньей породе,
Так они разодрались, что надолго погас белый свет.
Оказалось, Бараны волшебное свойство имели —
В схватке диких страстей монолит золотой вылетал,
А соседи его подбирали и сильно на том богатели,
А Бараны нищали, потеряв драгоценный металл.
И отары овец наиболее ценной породы
Вихрь борьбы изничтожил иль выгнал в чужие края,
Где они незаметно в могилы сошли, подытожив
Свою жизнь, как ничто, как ненужную грань бытия.
И опять повторилось, и также борьба и разруха,
И опять побежали от этого ада страстей
Наиболее ценные. У оставшихся хватит ли духа
Возродить, что потеряно, суть отделив от частей?
А Бараны, подравшись и выбросив золото снова,
Отощали, сухой бы травы хоть клочок
Кто бы бросил им, зимы здесь слишком суровы,
Чтобы жить без запасов, где лето красно осенью.
И так издавна.
Значит, Баранам нужнее
Схватка, Сшибка. Рога на Рога, Вилы в бок,
Вкус борьбы для Баранов намного важнее
Вкуса пышных и сытных отменно-здоровых хлебов.
 

Сергей Воронов

Отец
 
Тяжело и не вдруг
уходила страна от разрухи,
и желанной надеждой
звучало короткое: «хлеб!»
Но уже потирал
в удовольствии ловкие руки
и жирком обрастал
предприимчивый дядюшка НЭП.
Озабочен одним:
никогда б не скудела кубышка!
– Эй, извозчик, плачу! —
и послушно бренчал бубенец.
…И служил на Сенной
у родни деревенский мальчишка,
плоть от плоти купца, —
на пороге судьбы
мой отец.
– На последних портах
пролетарий латает прорехи,
сыт идеей своей,
на субботник выходит, гляди! —
хохотали дядья.
Нечто жуткое слышалось в смехе,
и у Коли в протесте
душа замирала в груди.
Был страшнее, чем боль, —
не забудет мальчишка об этом! —
сыромятный ремень,
что гулял по спине горячо,
как расплата за флаг,
водружённый им над сельсоветом,
флаг, полотнищем алым
призывно толкнувший в плечо!
Ты за собственный выбор
один перед миром в ответе.
Ты прислушайся к сердцу,
почувствуй,
где правда,
где ложь.
Отвечая себе
на тревожном и свежем рассвете,
выбираешь дорогу,
которой по жизни пойдёшь.
И не зря молодым
Революция двери открыла,
за собой позвала,
новый мир утверждая в борьбе!
И сказал Николай:
– От свиного копчёного рыла
ухожу. О другой, настоящей мечтаю судьбе.
Злобно выла родня:
– Мы таких дураков не видали!
Ты без нас пропадёшь,
мы тебе не поможем, стервец!..
 
 
К старой маленькой ТЭЦ
прихожу на Обводном канале.
Сорок лет.
Это – жизнь.
Сорок лет здесь работал отец.
И когда я стоял
у открытой отцовской могилы,
и когда застучали
промёрзшие комья земли,
как священный завет,
как прилив несгибаемой силы,
честь и воля отца
навсегда в моё сердце вошли.
Есть великий закон:
в человеке главенствует совесть.
Не о брюхе пекись —
к настоящей тянись красоте.
И живи для людей,
об одном лишь всегда беспокоясь —
сохранить своё имя
и совесть свою
в чистоте!..
 
Дед
 
Мне дед по фотографиям знаком:
Спокойный взгляд, рука в бороздьях жил.
Был из крестьян, простым истопником
При Смольном институте он служил.
 
 
Что знал в своей нелёгкой жизни дед?
Умел бедой перетужить беду.
Но был Октябрь его рукой согрет
В семнадцатом, потрясшем мир, году.
 
 
О том высоко думается мне.
Но и сейчас кирпичный старый дом
Стоит на Петроградской стороне.
Здесь умер дед. Зимой. В сорок втором.
 
 
Судьбою человеческой велик,
В Победу веря свято и светло,
От холода он умер, истопник,
Отдавший Революции тепло.
 

Людмила Гарни

Старая Русса на старых открытках

Татьяне Громовой


 
Бьют минеральные воды фонтанами,
Брызжут целебными струйками рваными.
И Губернаторский дом, где вчерашнее
Спряталось Время за древними башнями.
Вдоль по аллее цветущей жасминовой
Шествуют дамы с глазами счастливыми.
Дом театральный с резьбой по карнизу
Люди, готовые к фото-сюрпризу
Щёки актёров-любовников выбриты,
Шляпы актрис, горностаем подбитые,
И капельмейстер сияет в ротонде,
И меценат бородатый в бомонде…
 
 
Стен монастырских целёхоньки зубчики,
Дети в матросках и в складочку юбочки,
В низкой коляске с «колёсами мельниц»
Спит безмятежно щекастый младенец.
Перебираю открытки я бережно,
Где ты, эпоха, далёкая, прежняя?
Старая Русса…
Ей не изменяться бы!
Год на открытках помечен…
Семнадцатый…
 

Валентин Голубев

* * *
 
Храмов и святынь не пожалев,
Взвихрив гарь в просторище великом,
Каиновы дети, ошалев,
Будут упиваться русским лихом.
 
 
Путь, мостя костьми до зимних руд,
Чтоб добыть для домен адских пищу,
Даже с нищих подать соберут,
Выживших сочтут и перепишут.
 
 
По юдолям дьявольских утех
Ложь, как лошадь, проведут хромую,
Мучеников царственных и тех
Злом ошеломят и ошельмуют.
 
 
Может быть, весь этот бесприют
Принесла, упав, звезда Галлея?
И мальчишке ноги перебьют,
Праведной души не одолея.
 
 
Даже в безысходстве выход есть!
В святотатстве жительствовать тошно.
И взошли священники на Крест
Первыми, как пастырям и должно.
 
 
Те года, – потомок, не робей, —
Лишь в душе аукнутся-вернутся,
Памятку оставят по себе —
Мёртвые в гробах перевернутся.
 
Антихрист
 
Господь ещё, должно быть, с нами
Среди кровавых смут и торга,
Когда поправших божье знамя
Земля и мёртвыми отторгла.
 
 
Звезда над площадью – как выстрел,
И там, где стяг из крови соткан,
Не погребён, лежит антихрист
В избушке каменной без окон.
 
* * *
 
Лишь за то, что мы крещёные,
По законам божьим жили,
Нам удавочки кручёные
Заготовят в псовом мыле.
 
 
Казнь страшна не пыткой вычурной,
Не топорной смертью близкой,
Жалко, батюшка нас вычеркнет
Из своих заздравных списков.
 
 
Снеговой водой обмытые,
На полу лежим бетонном.
Притомились наши мытари,
В уголочке курят томно.
 
 
Мы уходим в небо.
– Вот они! —
Закричат псари вдогонку.
И по следу псы да вороны —
Наш эскорт до алой кромки.
 
 
Я не плачу, мне не плачется —
Запою у края тверди.
Исполать тебе, палачество,
За моё презренье к смерти.
 
Память
 
Мы лежим в земле.
Жнивьё
По краям погоста.
Помню: словно вороньё,
На селе матросы.
 
 
До утра рядил ревком,
Утром за обозы
Нас поставили рядком —
Битых, божьих, босых.
 
 
Треск от выстрела, другой…
Вразнобой, не скупо.
Покачнулся голубой
Церкви нашей купол.
 
 
Полон алою слюной
Рот, и привкус солон…
 
 
Прокатилось шестерней
Времечко по сёлам.
 
* * *
 
В России снова Бог распят,
Лесину выбрали сырую.
То гегемон, то супостат,
Сменив друг друга, озоруют.
 
 
Другими стать не сможем мы.
Сад вымерз, поле одичало.
«Не зарекайся от сумы» —
Вполне реально зазвучало.
 
 
Когда входил я в нищий круг,
Снежок над папертью кружился…
 
 
Уже мой самый близкий друг
В могиле ранней пообжился.
 
Родинка
 
Это ж надо так влюбиться,
Разорвать безвестья клети,
Чтоб в таком краю родиться
И в такое лихолетье!
 
 
Даже родинка в предплечьи —
След стрелы на теле предка.
Говорят, что время лечит,
Остаётся всё же метка.
 
 
Мы другой судьбы не чаем,
Хоть беду, как зверя, чуем.
Этот выбор не случаен
И отчаянностью чуден!
 
 
Мы, как в «яблочко», попали
В век, где бед, что звёзд и чисел.
Самый светлый здесь в опале,
Самый честный – беззащитен.
 
 
В Райском саде, где тревожит
Тишину лишь птица Сирин,
Затоскует Матерь Божья:
Как там сын её в России?
 
Начало
 
Начинался с первых стачек,
Где печатник рядом с прачкой,
Век наш лагерный, барачный,
С беломорской тяжкой тачкой.
 
 
Список жертв, что будет спущен
Пятилетним грозным планом,
Намечался в громе пушек,
На заре аэропланов.
 
 
Пролетали пролетарии
Над полями, в дымке таяли.
И крестилися крестьяне,
Птиц не зная окаянней.
 
 
– Хлеб припрятали, кажись,
А казна с прорехою!
 

Конец ознакомительного фрагмента.