Павел Алексеев

О революциях

Два козла пырнули рогами пастуха —
решили, что есть траву могут и сами.
Безо всяких там указаний и поучений.
И на радостях сели учить заклинание:
«Мы – не козлы! Козлы – не мы!»
И не заметили подошедших серых волков.
В результате чего от одного остались рожки да ножки.
А второй сбежал и думает, будто он не козёл.

Изобилие

Самолёты бороздят бескрайние просторы.
Пароходы вздыбливают тяжёлые воды,
переваливаясь с крутой волны на другую волну.
Паровозы, мощно пыхтя, с трудом тянут безмерные составы.
За стёклами огромных витрин – ткани, одежда, обувь,
в других – колбаса, масло, деликатесы.
Идём вместе – я и Сталин.
– Взгляните, Иосиф Виссарионович,
как всего много, какое изобилие!
Он щурится на долю секунды
и, пыхнув от души трубкой,
спрашивает с лёгким акцентом:
– А где же люди?
– А людей нет… потому и изобилие.

Мария Амфилохиева

Дом прадеда

Змеится трещина в стене,
И рушится гнилая крыша.
Я каменею, как во сне,
И против воли шёпот слышу:

«Знай, эти стены помнят речь
Нерусскую, тебе родную!»
А в доме покосилась печь,
Завален хламом пол… Какую

Пытался долю обрести
Мой прадед, отписав жилище
Властям крутым? Его пути
Средь тысяч судеб не отыщешь.

Дом занят был под исполком.
Потом уж непонятно вовсе,
Что было в нём в году каком…
Я век спустя решилась в гости.

Открыта дверь. Но тишина
По нервам ударяет звонко.
Свет чуть сочится из окна,
Затянутого грязной плёнкой.

Всё предназначено на слом —
И прадеда мечты, и планы,
И то, что прочил исполком…
Нет, жизнь – не дамские романы,

Сюжет красивый не пророс
Из зёрен – сплетен понаслышке,
И вместо поминальных слёз —
Лишь быстрый выстрел фотовспышки.

Колхоз «Миртайя»

Где испокон седых веков
Землицу холил местный житель,
Трудом добыв еду и кров, —
Колхоз назвали «Разрушитель».

Сама история порой
Иронизирует печально:
Как будет жить колхоз такой —
Ответ в названии буквально.

Согнав хозяев крепких с мест,
Рассеяв их по всей Сибири,
И финнов выселив окрест,
Остаться с кем хотели в мире?

Со старых снимков на меня
Глядят прадедушкины братья,
Но до сегодняшнего дня
Судьбу их не смогла узнать я.

Нам горько думать, пусто жить,
Кукушечьим безгнёздым стаям,
Когда времён порвалась нить,
И мы корней своих не знаем.

Память 1937-го

Бабушке Элме Томасовне Вильки

Бабушка чудесно вышивала
Аккуратным крестиком и гладью,
Только занималась этим мало,
Небольшого заработка ради.

Вышитые коврики, подушки
Не водились в маленькой квартире,
Да расспросов не любила слушать
Бабушка, хоть мы в ладу и мире

Жили с ней…
И пролетели годы
Прежде, чем узнала я случайно:
Вышиванье – память про невзгоды,
Тяжкая под ним скрывалась тайна.

Нет, дорога гладью не лежала:
Мастерство нерадостным трудом
Ей в тюремной камере предстало,
Из «Крестов» та вышивка крестом.

Оттого узорные салфетки
Для неё – не праздничный уют,
А сквозь стенку перестук соседки,
Весть, что на допросах снова бьют.

Легенда Крестовой горы в Токсове

Вспоминаю я часто легенду одну,
Вырастают преданья из жизни самой.
На Крестовой горе крест стоял в старину,
И возникла коммуна под этой горой.

На Крестовой горе отгремела дуэль,
Был один из противников насмерть сражён.
Вспоминает погибшего старая ель,
Головою качает: не лезь на рожон.

Под Крестовой горой – быт политкаторжан,
Гомонящий во двориках сереньких дач.
Им за прежнюю доблесть правительством дан
Шанс решенья житейских нехитрых задач.

Коммунары картошку сажают в золу:
В годы голода – самый картошечка смак.
Клубеньки семенные лежат на полу,
И гостей принимает радушный Маршак.

Здесь Зиновьев проездом порою бывал,
Киров жёг под сосной золотой костерок.
И никто из гостей в это время не знал,
Что судьбы переменчивой близится срок.

Нет, дуэли старинные – штучный товар!
Не на всех напасётся Россия крестов:
Забушует лихой репрессивный пожар,
Превращая товарищей в злейших врагов.

На Крестовой горе не найти старый крест,
О коммуне не помнят хозяева дач,
Но когда ветер сосны качает окрест,
В шуме леса мне слышится сдержанный плач.

Призраки Ингрии

Аникайнен и Эльфенгрен —
Имена былины достойны.
Девятнадцатый год гремел,
Красно-белые длились войны.

Как на Токсово бодро шли
Добровольцы – лишь знает ветер.
Возле Грузина полегли
Очень многие, пулю встретив.

Дни у Ингрии сочтены,
Вся история – две недели,
И Крестами Белой Стены
Наградить едва ли успели.

Лишь почтовой марки квадрат,
Где в рисунок кирху вписали,
Знатоку набалладить рад
О республике в Кирьясале.

Кто из наших рассудит дней,
Выбор чей из двоих фатальней,
Кто виновней, а кто правей —
Эльфенгрен или Аникайнен?

Эльфенгрен возглавил добровольческую армию и вёл её от шведской границы к Токсову, Если бы авантюра удалась, возникла бы республика Ингрия, Уже были напечатаны почтовые марки нового государства с изображением токсовской кирхи, учреждён орден – Крест Белой Стены. Не случилось. Республика с центром в Кирьясале продержалась недели две… В этих же краях действовал отряд «красного финна» Аникайнена.

* * *

«Акмеизм – тоска по мировой культуре»

О. Мандельштам

Век двадцатый входил
Неожиданно, резко и броско.
Паровозом дымил,
Как закушенной зло папироской.
Крепко сжата в руке
Смерть несущая дура-винтовка,
Свежий шрам на щеке,
И военная стать, и сноровка.

Он плечом вышибал
Особнячные двери и рамы.
Он врывался как шквал —
Только в обморок падали дамы.
Красотой мир спасти,
К сожаленью, уже не по силам.
Где бы силы найти,
Чтоб простить всё, что гнуло, косило?

Но под грубою той,
Залихватски-жестокою миной
Века облик иной
Просквозит обречённо-незримый.
На фронтах, в лагерях
В час вечерний, усталый и нежный,
Не забыл о стихах
Кто-нибудь в безнадёжной надежде.

И осталось в веках,
Словно голос печальный из бури:
– Акмеизм – тоска
По утраченной миром культуре!

Прогулка

Н. Гумилёву

Под полуночным и унылым,
Надрывно плачущим дождём
Нева и бредила, и стыла
На ложе глинистом своём.
Поскольку непременным пунктом
Проекта утренней зари
Глухое рокотанье бунта
Бурлит у города в крови,
И я, хоть мне иное свято,
Походкой быстрою и мерной
Иду от улицы Марата
До набережной Робеспьера,
Чтоб угадать в боренье света
(Рассвет кровав и ветер лих)
Георгиевский крест поэта
И пулей перебитый стих.

Михаил Аникин

Тяжёлый сон

И снился мне тяжёлый сон России,
В нём было всё: и голод, и война…
На мавзолее – ложные «святые»
И тяжкий крест несущая страна.
Мне снился вождь лукавый и усатый,
Он весь в крови был – с головы до пят.
Ему осанну пел отряд пернатых
За то, что он в стране построил ад.

Я в этом сне был узником молчащим,
Меня никто и слышать не хотел…
Когда же я проснулся в настоящем —
Здесь хор пернатых
Ту же песню пел!

* * *

Власть советская,
Соловецкая,
Власть безбожная,
Власть острожная,
Власть обманная,
Власть дурманная,
Вечно пьяная…
Власть – желанною
Нынче стала вдруг
Для обманутых…
Ну-ка шире круг,
Где ты,
Мамонтов?

* * *

Ни Мамонтовых нету,
Ни Морозовых…
Совсем другие нынче на плаву…
Живём в России, отгремевшей грозами,
Упавшими росинками в траву.

Что ждёт страну – опять никто не ведает,
Опять царит разруха в головах…
Алёша спит, Добрынюшка обедает,
Один Илья, как прежде, На часах.

А Соловей – разбойник заливается,
На всех дорогах выставил кордон…
И всё-таки Россия просыпается,
Её не так-то просто Взять в полон!

Передача Исаакия

Ленин, Сталин твердили: вот-вот
Будем жить мы в счастливом грядущем…
К звёздам, к небу стремился народ,
Забывая о хлебе насущном.

Коммунисты костры развели,
Комсомольцы иконы сжигали…
А потом их самих повели
По этапам марксистского «рая».

Лишь тогда осознали они,
Что нельзя было рушить святыни…
Кто там снова разводит огни,
Позабыв об Отце и о Сыне?

Дух Святой не потерпит того,
Чтобы храм становился музеем…
Он ведь подлинный,
Он ведь – живой,
Не хулите его,
Ротозеи!

Империя

Империя пока ещё жива
И будет жить – всем вопреки клевретам!
Ещё в века течёт её Нева,
И гимназисты отдыхают летом.

Большевики почти сошли на нет,
Хотя кровавым Сталиным пугают…
А что как встанет вдруг из адских бездн?
Да нет, не встанет,
Бог не попускает!

А вот царя народу бы пора
Вновь обрести – разумного, простого…
Что наша жизнь? Она, брат, не игра…
Потяжелее, чем у Льва Толстого!

Тот, как известно, всё-таки был граф
И жил вполне безбедно на природе…
А мы тут все запутались: кто прав,
А кто ворует при любой погоде.

Так и живём, надеясь, что пройдёт
И этот год, с его бедой и смутой…
Империя жива, Нева течёт,
И дети верят: Завтра будет утро!

Дармоед Дали

А Сальвадор Дали
Не строил корабли…
Он в космос не летал,
Страну не сберегал.

Был тунеядцем он,
По правде говоря…
Куда смотрел Закон
все его друзья?
Его б в Басманный суд,
Его б на Колыму…
Там он узнал бы труд
И понял, что – к чему.
Тогда бы никогда
Он кисти бы не брал,
Картин бы не писал,
В которых – ерунда.
Таких, как он, у нас
Был не один барак.
Хозяин всех в свой час
Отправил их в Гулаг.
И Сальвадор Дали
Там строил корабли…
И умер он вдали,
Безвестным погребли.

Герой войны

Победа, победа, победа!
Она несомненно была.
Но снова унизили деда,
Когда он дошёл до села.

Опять ему паспорт не дали,
Загнали в знакомый колхоз,
Где Сталина все воспевали —
И в вёдро, и в лютый мороз.

Стоял он – герой-победитель,
Смотрел на детишек худых,
И капали слёзы на китель
За братьев погибших,
Родных.

Он брал Будапешт, он в Берлине
Закончил свой славный поход…
И только свободы доныне
Не ведает русский Народ!

Покаяние

Если нет покаяния,
Значит, нет и прощения…
Велико расстояние
От невинных – до Ленина.
От царевен – до Свердлова,
От России – до Сталина…
Как от Авеля верного —
До неверного Каина!

Памяти павших

Памяти павших
Будьте достойны —
Горестных наших
В разные бойни.
В битвах священных
Мир отстоявших,
В страшных застенках
Честь не предавших.
От Магадана и до Берлина —
Всех и не вспомнить,
Сколько их было!

Наш мир

Пожары, потопы, теракты, война…
А в поле широком стоит тишина.
А в небе высоком летят журавли,
А в море глубоком идут корабли…
Когда же уймётся всемирное зло
И ангел возьмёт этот мир под крыло?
– Ах, он и хотел бы, но страсти кипят,
И люди к нему под крыло
Не хотят!

Николай Астафьев

Вчерашние вожди

Вчерашние вожди остыли и устали, —
Попробуйте всю жизнь стоять на пьедестале! —
Вчерашние вожди совсем позеленели,
Но так и не пришли к провозглашённой цели.

5.01.1997

Природа толпы

Толпа – физическое тело, —
течёт туда, куда толкнут.
Над нею пряник то и дело
и развевающийся кнут.

В ней бездарь дышит, словно гений,
и гений бездарем слывёт, —
В ней не заводится сомнений
и растворяется народ.

14.05.1999

* * *

«В Россию можно только верить»

Фёдор Тютчев

Не унижусь до бранного слова,
не унижусь до злобного крика, —
разлетятся зерно и полова,
отлетит от души повилика.
Свежий ветер печали развеет
и я снова почую опору…
Ты, Россия, давно – не Расея,
но откуда в тебе столько сора?
Но откуда в тебе столько пыла
в богохульстве и в жажде прозренья? —
неужели ты мало испила
и история ждёт повторенья?..
Никогда не смогу позабыть я
ни кровавого бунта, ни рабства,
ни сплетения давних событий,
сквозь которые трудно продраться
до сегодняшних дней, до вчерашних,
не давая душе обозлиться…
За себя уже даже не страшно, —
за тебя не устать бы молиться.

7–8.11.1990

Дворцовая площадь (Август 1991)

Стирают память…
Но вновь и вновь
в ней проступает
и пот, и кровь, —
глаза ораторов,
наши лица,
и Лик печальный
на плащанице…

Стирают память, —
как холст полощут,
а завтра всех позовут
на площадь
под сенью Ангела и Креста
винить Иуду —
искать Христа!

1.05.1995

Российские флаги

1.
Много неба, много снега,
много крови на снегу…
Жизнь проносится нелепо,
а исправить не могу.

На полотнищах три цвета —
три размашистых мазка —
всероссийская примета,
обнажённая тоска.

2.
День и ночь. А между ними
лучик света золотой! —
Символ веры негасимой,
нерастоптанной, святой…

Здравствуй, стяг российский, здравствуй! —
Что мне царственный твой вид, —
я познал твои контрасты —
чёрно-белый колорит.

Может быть, судьба такая, —
потому и так живём? —
Разрушенью потакая,
новый храм не создаём.

1990