Важное место в этой концепции занимают реформы, предпринятые Виктором Амедеем в 1720-е годы. Отчасти совпадая по содержанию с реформами, предпринятыми некоторыми другими европейскими (и итальянскими) государствами в рамках Просвещенного абсолютизма, реформы в молодом Сардинском королевстве были продиктованы совершенно иными соображениями. Эффективная администрация позволила улучшить собираемость налогов и контроль за расходами казны²⁴. Во многом благодаря этой реформе влиятельный министр короля 30–40-х годов XVIII века маркиз д’Ормеа сумел обеспечить стране достаточный потенциал, обеспечивший новые успехи на международной арене. Дж. Рикуперати так представляет политические ходы тонкие дипломатические комбинации и компромиссы д’Ормеа, что параллель с графом Кавуром напрашивается сама собой. Очевидно, в середине века формируется и еще один профессиональный стереотип превращающий сардинского министра в мастера закулисных действий и тонкого расчета. Постоянно увеличивающаяся армия не выступает значимым инструментом решения внешнеполитических проблем, хотя военному потенциалу королевства уделяется непрестанное внимание.

Следующая эпоха, часто называемая по имени министра «эра Боджино» (1748–1773), считается временем мира и благополучия для Сардинского королевства. Предпринимаются (в целом неглубокие) реформы законодательства, университетов, дальнейшее совершенствование административного аппарата. По инициативе двора предпринимаются исследования состояния границ, внешней торговли, курса монеты, эффективности правления. Если в других итальянских государствах и в соседней Франции важнейшие темы Просвещения обсуждались в основном по спонтанной инициативе мыслителей, то в Сардинском королевстве практически за каждой идеей можно увидеть волю монарха. Это обстоятельство помогло обеспечить и особую эффективность этих обсуждений: к ним централизованно привлекались чиновники на местах, а получаемая при дворе картина отличалась полнотой и понятными критериями формирования.

Кризис Сардинского королевства обычно связывали с утратой им независимости в ходе Революционных войн. Изучение административной практики и политической культуры позволило перенести начало кризиса по меньшей мере на полтора десятилетия ранее. Разрыв континуитета с эпохой Боджино наметился сразу после кончины короля Карла Эммануила III в 1773 году. Попытка продолжить некоторые из начатых реформ встретила афронт от некоторой части интеллектуалов из аристократической среды; одним из выразителей этого афронта стал Витторио Альфьери. Революция во Франции прекратила реформы в Сардинском королевстве, и вскоре военные поражения положили конец надеждам на реформы и даже локальным революциям. Характерно, что в подходе этой школы реализовалась возможность представить все основные повороты политической истории XVIII века сквозь призму взглядов представителей различных групп аристократии. Туринский Государственный архив хранит богатейшую коллекцию мемуаров придворных, распространявшихся при дворе памфлетов, а также отчеты столичного министерства и интендантов с мест.

Другим важным направлением исследований является история Савойской династии. Эта дисциплина давно вышла за пределы описаний череды государей и их деяний. Особое внимание уделяется взаимоотношениям между членами династии, их контактам с другими правящими домами и в целом системе отношений между правящими домами, в которой приходилось действовать герцогам и королям Шамбери и Турина. Центральная роль королей в принятии политических решений стала обстоятельством, которое позволило историкам рассмотреть повороты истории сквозь династическую призму. Кроме того, династия воспринималась как синоним национальной и территориальной идентичности, которых в отрыве от династии просто не существовало. Выяснилось, что исследовать сардинский двор методами, традиционно использовавшимися для испанского или французского двора, оказалось непродуктивно. При французском или испанском дворе часто преобладающая группировка бывала связана с личностью королевы либо фаворитки или, по крайней мере, идентифицировалась по их происхождению или национальности. В Савойской династии это не работает. Ни один из герцогов или королей этой династии ни разу не женился на даме итальянского происхождения; консорты были всегда иностранками, что, в частности, дополнительно изолировало их от внутриполитических интриг. Важнейшими работами в новейшее время стали монография Бруно Галланда и сборник под редакцией Уолтера Барбериса²⁵. Несмотря на постоянное балансирование между Францией и Испанией в сложных дипломатических играх, династия обнаруживает также тенденцию к сближению с итальянским политическим миром Вкупе со все большим приобщением к итальянской культуре и с некоторым (в Раннее новое время – незначительным) расширением сферы употребления итальянского языка это сближение наводит на мысль об «итальянизации» династии²⁶, что представляется нам некоторым преувеличением. Отдельная линия историографии посвящена бастардам савойского дома, их политической роли и присутствию в различных событиях и мероприятиях двора²⁷.

Следующее направление исследований Савойского государства сложилась сравнительно недавно. Оно отталкивается от идентификации государства с территориями, которыми оно владело на различных этапах своего существования. В 1980-е годы складывается представление о внутренней неоднородности и разнообразии двух доменов; таким образом, была преодолена тенденция, установившаяся после Л. Марини (см. выше). Так, выделяются особенности развития областей Ланге, Салуццо и Монферрата, Асти, генуэзского приграничья. Монолитность «Пьемонта» уступила место представлениям о полицентричности. Схожие процессы относительно французской Савойи и швейцарских территорий Женевы были запущены в начале 1990-х годов, во многом благодаря трудам профессора университета Шамбери Гуидо Кастельнуово²⁸.

А как дело обстояло в СССР? Восприятие политических сюжетов истории Раннего нового времени здесь также обусловливалось призмой начала ХХ века, но больший акцент делался, разумеется, не на Первую мировую (в которой Россия потерпела поражение), а на Октябрьскую революцию. История государств Раннего нового времени, не сохранивших политическую независимость до наших дней, замалчивалась и, по большому счету, продолжает замалчиваться. Дополнительной причиной является неучастие этих государств ни в классовой борьбе в ее марксистской интерпретации, ни в великих конфликтах ХХ века (что могло бы сподвигнуть историков на поиск исторических корней противоречий и конфликтов). Единственным (!) монографическим исследованием, посвященным Сардинскому королевству (точнее, его крестьянству), является книга В. С. Бондарчука²⁹. Несмотря на то, что первой задачей своей работы автор называет «становление и развитие капиталистического уклада в сельском хозяйстве Италии в XVIII в.»³⁰, его материал сугубо ограничен Сардинским королевством в его трех основных частях – Пьемонте, Савойе и острове Сардинии. Эти регионы воспринимаются как цельные и компактные, несмотря на то, что по крайней мере по Пьемонту материал позволял ощутить определенную дифференциацию. Валериан Семенович воспринимал Пьемонт как регион, полностью созвучный другим регионам Италии, но опережавший их по уровню развития «капиталистических отношений» и их проникновению в сельское хозяйство. Историк отталкивался от основной проблемы, интересовавшей тогда ведущих советских итальянистов – проблемы соотношения национально-освободительного движения и развития капитализма. В какой мере развивающийся капитализм способствовал национальному объединению? Очевидно, для автора монографии этот вопрос мог звучать иначе: насколько классовый подход релевантен при изучении процесса реализации национального чувства, подобного итальянскому Рисорджименто? Понимание уникальности Пьемонта очевидно хотя бы из констатации невиданной в Италии продолжительности крестьянских выступлений. Как бы то ни было, об уникальном геополитическом положении или военной и экономической роли этого государства на фоне итальянской панорамы в монографии нет упоминаний. Напротив, в названии книги подчеркивается типичность картины для положения всего итальянского крестьянства. Есть и еще одна особенность: в заголовке заявлен хронологический промежуток в столетие, в то время как две трети книги посвящены второй половине XVIII века, а последняя треть – сюжетам 1789–1801 годов Этому противоречию в книге нет места, но оно и не ощущается нигде кроме титульного листа. Очевидно, автор вместе со своими коллегами считал, что основной проблемой новой истории Италии было национальное объединение, успешно завершившееся в XIX веке, а предшествующее развитие пока было легче представить как его предысторию Возможно и другое объяснение, принимающее во внимание составителей тематического плана университетского издательства или руководства университетской наукой – в те годы могла требоваться обобщающая монография с выводами в масштабах вполне реальной Италии, а не исчезнувшего когда-то Сардинского королевства.

Второй ключевой проблемой монографии названо «крестьянское движение в Сардинском королевстве в конце XVIII – начале XIX в.»³¹ Работы итальянских коллег показывали наличие кризиса и усиление противостояния между крестьянством и помещиками, что породило «беспрецедентное» массовое крестьянское движение 1790-х годов Интерес добавляло то обстоятельство, что эпизоды крестьянской борьбы накладывались на великие потрясения во Франции и в Европе, но как бы существовали в параллельной исторической реальности. Два мира – большой политики и крестьянской борьбы – пересекались лишь тогда, когда крестьяне брали в руки оружие против наводнивших страну французских солдат. В этой связи крайне интересно читать, как крестьянские выступления, не имевшие политического или националистического подтекста, «раскачали лодку» и фактически вызвали крушение Савойской монархии.

Интересно подмеченное В. С. Бондарчуком различие между Пьемонтом, с одной стороны, а с другой – Савойей и островом Сардиния. Оно заключалось в том, что если в последних глубокий кризис последних десятилетий XVIII века был вызван усилением феодальной эксплуатации крестьян, то в Пьемонте картина была обратной: там ухудшение положения крестьянства было вызвано развитием капиталистических отношений в сельском хозяйстве³². С этой точки зрения Пьемонт был намного ближе соседней Ломбардии, чем подчиненным ему более отсталым регионам. Валериан Семенович обнаружил в Пьемонте разорение и пролетаризацию крестьян, а также распространение капиталистической аренды земель крупных собственников. Это означало, что Пьемонт вступил на путь развития капитализма, характерный для Англии и некоторых других европейских стран. Кроме того, историк подметил, наряду с анноблированием буржуа, и обратный процесс вовлечения дворян в коммерческую деятельность («обуржуазивание дворянства»). Передовым и новаторским для советской историографии был тезис о том, что антифеодальные выступления пьемонтского крестьянства «представляли лишь один аспект, и притом не главный, социальной борьбы в деревне»³³. Более острой была продовольственная проблема, требование твердых цен и социальной справедливости. Важный вывод делался из сопоставления пьемонтского материала с материалом из других областей Италии: в Пьемонте, в отличие от них, антифранцузская тема в крестьянских выступлениях звучала намного тише, а антиреспубликанская практически не прослеживается. Валериан Семенович часто призывал видеть за монархическим фанатизмом темных и забитых крестьян прежде всего реализацию их чаяний социальной справедливости.

Итак, какие выводы можно сделать, исходя из сложившейся сегодня картины историографии Савойского государства? Прежде всего, ясно, что страноведческий подход для изучения европейской истории Раннего нового времени становится все более недостаточным. Принцип подготовки специалиста, основанный на углубленном изучении одного иностранного языка (и еще одного в меньшем объеме) и истории лишь одной современной страны, практически исключает возможность заинтересовать молодого исследователя историей края, подобного Савойе, Померании или Тиролю. К слову, для всех этих земель Раннего нового времени латинский язык также является полезным исследовательским инструментом. И раньше приходилось замечать пагубную роль страноведческой специализации при выборе тем по истории культуры или повседневной жизни. Теперь мы видим что даже политическая история – наиболее популярный жанр нашего историописания – может страдать из-за того, что мы продолжаем пытаться отождествить исчезнувшие государства прошлого с существующими сегодня на тех же землях державами. Во-вторых, история «пограничных» государств и территорий типа Бургундии, Померании или материковой Венецианской республики забыта нами совершенно незаслуженно. Она способна существенно обогатить наши общие представления о европейской истории, особенно если мы откажемся от увлечения великими державами в пользу более справедливого отношения к среде, в которой эти державы вели свою великую политику Наконец, на примере истории Савойского герцогства и Сардинского королевства мы видим, какую тонкость и ловкость должны были демонстрировать монархи и их аристократические элиты в попытках противостоять державам со значительно превосходящим военным потенциалом. Достижения в области культуры, общественной мысли искусств также совершенно не обязательно пропорциональны территориальной протяженности или численности населения. Политика в области налогов, образования, религиозная политика – варианты поведения и достигнутые малыми государствами результаты обогатят наши представления о Просвещении, Просвещенном абсолютизме, других широко признанных явлениях общеевропейской истории. Когда мы увидим, что наряду с итальянским или французским национализмом существовал и пьемонтский и савойский аналог, это позволит нам, в частности, по-новому взглянуть на многие явления сегодняшней жизни изучаемых нами стран.