Андронов И. Е.⁵
Уроки историографии. Савойское государство Раннего нового времени

Савойское государство занимает на европейской карте XVIIXVIII веков особое место. Герцогство (до 1416 года – графство) Савойя в Раннее новое время проходит большой путь, особенно заметный в плане политической истории. Его территории медленно, но постоянно и необратимо увеличиваются. Из заштатного феода на окраине Священной Римской империи в начале XV века спустя всего 100 лет герцогство превращается во влиятельного игрока в региональных политических комбинациях, пока – в масштабах Северной Италии или Альпийского региона. Участие этого государства в коалициях и войнах становилось все более заметной деталью того или иного конфликта Наконец, в конце XVII века это государство смогло позволить себе роскошь самостоятельной политической линии – роскошь, утраченную к тому времени большинством итальянских государств. Дальнейшее возвышение также было непрерывным и необратимым. После Утрехтского мира 1713 года корона Савойской династии стала королевской (с Лондонского договора 1720 года оно получило название Сардинского) Наконец, в 1861 году, пройдя через все трудные перипетии Рисорджименто, именно Сардинское королевство сумело объединить страну и провозгласить Королевство Италию.

Так – в виде «итальянской Пруссии» – видится роль Сардинского королевства (применительно к событиям 1800–1861 годов, особенно в англо- и русскоязычной историографии, его часто именуют Пьемонтом) в контексте итальянской истории. Традиционная итальянская историография даже сегодня с трудом избавляется от телеологического восприятия Сардинского королевства как стержня националистического процесса. Официальная историография эпохи фашизма, как известно, стремилась представить всю предшествующую историю как процесс, логически приведший к установлению в Италии режима. Несмотря на свою явную политическую ангажированность, фашистская историография лишь немного изменила расстановку акцентов, еще больше подчеркнув прогрессивную историческую роль Савойского государства и правящей династии, прежде всего, для массового потребителя истории.

Контекст французской истории традиционно предлагает нам иное видение этого процесса. Государство на границе Франции, развивавшееся долгие столетия в общем русле французской истории, говорящее на французском языке, неоднократно захватывавшееся и аннексировавшееся французской армией – вот что такое Савойя для наших парижских коллег. В известной книге Э. Ле Руа Ладюри⁶ Савойе уделено значительное место. Интересные наблюдения историка за бытом и особенностями провинциальной жизни разворачиваются на фоне войн и договоров савойских герцогов и королей, но присутствие не-французского элемента упоминается считанные разы – «сардами» называют солдат, разбитых французской армией⁷. Земли французской Швейцарии, когда-то тоже входившие в состав Савойского государства, упоминаются намного чаще и воспринимаются как единое целое с другими его трансальпийскими территориями.

Чем можно объяснить фундаментальное различие двух подходов, происходящих из двух различных национальных перспектив? В первую очередь – тем, что исследователи из Франции и Италии (и примкнувшие к двум национальным традициям специалисты из третьих стран) оценивают роль «своей» половинки Сардинского королевства, значительно меньше интересуясь положением второй части этого государства в историческом домене страны-соседки⁸. Исходя из этой логики, вполне естественно видеть Сардинское королевство ядром объединения Италии – ведь Рисорджименто является стержнем итальянской истории XIX века, главным процессом, а остальные воспринимаются изучаются и излагаются только в его контексте. Французская история Нового времени предстает историей единого, централизованного государства, и традиционно большое внимание историков уделяется «централизующим» сюжетам вроде истории институтов, чиновничества репрезентации верховной власти, жизни двора и т. п. В этом контексте Савойя не может не быть представлена в виде отдаленной провинции, то отделяющейся от центра, то вновь примыкающей к нему. История Пьемонта stricto sensu вообще не рассматривается как часть французской.

Существует еще проблема восприятия себя савойцами и пьемонтцами в роли представителей особой исторической реальности Культурное своеобразие их могло бы вполне укладываться в модель «региональной специфики», однако выходит далеко за ее рамки. Вне итальянского контекста отдельно изучается и культивируется пьемонтская альпийская музыка: в XVII веке ее популярные жанры – куранта, ригодон и некоторые другие – проникли ко французскому двору В этих жанрах отметились лучшие композиторы Версаля – Ж.-Ф. Рамо Ж.-Б. Люлли, Ф. Филидор-отец, Ф. Куперен и другие. Своеобразие савойской архитектуры Раннего нового времени также не ставится под сомнение: общепринято, что она не укладывается в рамки ни французской, ни итальянской тенденций. Такие мастера, как Г. Гуарини и Ф. Юварра, работали в ряде столиц Южной Европы, однако своеобразие их туринских работ объясняется особыми запросами заказчиков, возникшими благодаря особенностям их вкусов. Своеобразие савойского абсолютизма также выбивается из канвы итальянских государств, однако не приближается к французской модели.

Ощущение своей непричастности к исторической перспективе Италии проявлялось в Пьемонте еще довольно долго, вплоть до середины ХХ века и отчасти даже позже⁹. Наиболее «итальянским» классом была верхушка аристократии, говорившая почти исключительно по-французски¹⁰. Именно пьемонтская аристократия формировала высший придворный класс, из которого назначались министры и послы¹¹. Горожане, торговцы и даже крестьяне воспринимали недавно присоединенную Италию как трофей, чему немало способствовала пропаганда, на все лады воспевавшая политическое объединение как успех династии. Жители Турина крайне болезненно переживали утрату их городом в 1865 году столичного статуса. Даже в конце ХХ века, при том, что по всей Северной Италии местный патриотизм (campanilismo) заметно преобладал над общенациональным, в Пьемонте дистанция между региональными и национальными ценностями была более ощутимой, чем в других регионах. Нам сложнее судить о том, как соответствующая проблема выглядит на симметричной французской территории, однако нет повода думать, что ситуация кардинально отличается. Доказательство тому можно найти, например, в статье Поля Гишонне¹², в которой автору было нетрудно отделить историографию «католического толка» (de l’inspiration catholique) от «университетской», но оказалось невозможно отметить специфику не-французских земель и не-французской исторической перспективы. Провинциальность французской Савойи, ее отсталость от Пьемонта как с демографической, так и с экономической точек зрения остаются за кадром как в этой публикации, так и во множестве ей подобных.

Историографическая ситуация, сложившейся вокруг ряда исчезнувших ныне государств на границе языковых ареалов (Бургундия, Каталония, Померания), отличается неоднозначностью. С одной стороны, классическая историография, начиная с эпохи позитивизма, предпочитала концепции формирования национальных государств и национальных идентичностей. В этой ситуации национальная идентичность граждан не существующего сегодня государства «теряется» на фоне процессов, представляющихся (ошибочно?) судьбоносными и прогрессивными. Бургундии «повезло», поскольку несколько блестящих работ Й. Хёйзинги были посвящены этой загадочной, мультикультурной и мультиязыковой стране. Каталонская идентичность является предметом бурного обсуждения, причем чаще всего вне дискурса профессиональных историков. Ситуация с национальным чувством жителей Померании и Восточной Пруссии осложняется катастрофой постигшей эти земли в середине ХХ века. Континуитет был не просто прерван: дерево было не сломано, а вырвано вместе с корнями. Между тем, в Раннее новое время эта земля стала местом встречи шведской восточнонемецкой и западнославянской культур и могла бы стать темой исключительно плодотворного изучения. История восточно-альпийских земель под властью Габсбургов также вполне может быть перемещена из контекста австрийской истории в контекст общеальпийской или даже восточно-европейской.

В отношении Савойского государства ситуация выглядит несколько иначе. С конца ХХ века возрождается (в основном трудами профессора Дж. Рикуперати и его многочисленных учеников) интерес к Сардинскому королевству XVIII века как одному из крупных государств региона, обладавших эффективной административной машиной и внушительной армией. Оживился и интерес к Савойскому государству в международной историографии. Важным рубежом стало проведение на очередном конгрессе SCSC (Sixteenth Century Studies Conference) в Женеве в мае 2009 года серии мероприятий на тему истории этого государства. Для удобства был введен в широкое употребление и уточнен в семантике термин Sabaudia, который стал в противоположность Savoy обозначать не область Савойю (область между Альпийским хребтом и Женевским озером), а весь домен государей Савойской династии независимо от географического положения¹³. Было, в частности, отмечено, что появившийся в позднее Средневековье латинский топоним Sabaudia и его дериваты относились главным образом ко всей совокупности владений данной династии. В XVI веке у термина появились аналоги в новых языках. Во французском слово Savoie и savoyard стали, однако, вновь соотносить то со всей совокупностью владений династии, то с узкой полосой земли между южным берегом Женевского озера и Альпами¹⁴. С XVI века земли к югу от Альп стали играть значительно более серьезную роль в политике, культуре и хозяйстве государства, в большей степени определять его военную мощь и стратегическое положение. Столица была перенесена через Альпы из Шамбери в Турин в 1563 году; заальпийские владения остались родовыми землями династии, однако их экономическая и культурная роль с течением веков резко упала, сократившись едва ли не полностью до функций охотничьих угодий туринских королей¹⁵. При этом, если подавляющее большинство ученых называло эти территории обобщенно Пьемонтом¹⁶, то их французские коллеги настаивали на употреблении слова Savoie для определения всего государства, чем вносили большую путаницу как в процессе диалога, так и при переводе их работ на иностранные языки¹⁷.

Долгое время историки избегали погружаться в региональную проблематику вне контекста истоков Рисорджименто для Италии или региональной политики для Франции. Историография третьих стран вообще практически игнорировала региональную историю альпийского региона. В послевоенное время внимание историков к Пьемонту (а заодно – и к терминологическим тонкостям) привлекли три крупнейших англоязычных итальяниста Рудольф Уиттковер, Стюарт Вульф и Хельмут Георг Кёнигсбергер. Уиттковер занимался историей итальянской архитектуры; он стал первым, кто выделил Савойское государство («Пьемонт») из характерных для итальянских государств закономерностей, подчеркнув как самостоятельность и объективную ценность достижений пьемонтской архитектуры, так и слабую осознанность специфичности этого региона. Уиттковер отождествлял эту специфичность со специфичностью политического курса правящей династии¹⁸. Ст. Вульф начал свое долгое увлечение итальянской историей с изучения пьемонтской дипломатии¹⁹. Впоследствии он перешел к изучению более общих сюжетов итальянской истории²⁰, сохраняя в целом как первичность политической истории по отношению к другим сюжетным линиям, так и определенную подчеркнутую «пьемонтоцентричность» Рисорджименто. Кёнигсбергер, изучая парламентскую историю Пьемонта, обратил внимание на наличие серьезных различий в политических моделях и настроениях по обе стороны нынешней национальной границы, что не помешало ни сохранить политическую независимость, ни построить крепкое абсолютистское государство²¹ Интересно, что несмотря на общее несоответствие Савойского государства моделям и трендам итальянского Возрождения, Кёнигсбергер отождествил его с Ренессансом, причем в большей степени французского паттерна. При всей специфичности предложенных концепций очевидной заслугой этих ученых стала констатация того факта, что Европа малых государств развивалась не в русле истории великих наций, в конце концов возобладавших на континенте, а по другим, еще не полностью понятым закономерностям. Иными словами, если Первая мировая война стала грандиозным столкновением великих держав, то это отнюдь не значит, что предшествующую европейскую историю (не только политическую, кстати) следует рассматривать как предысторию этого катаклизма.

На рубеже ХХ–ХХI веков в историографии – во многом под влиянием подхода Джеффри Симкокса²² – окончательно утвердилась новая концепция истории Савойского государства Раннего нового времени, рассматривающая его как независимое и самостоятельное абсолютистское государство. В переломные моменты истории монархи рассматривали различные пути развития государства; часто имелось несколько путей, и только один из них привел в конце концов к формированию «итальянской Пруссии» и к успешному присоединению нескольких итальянских государств. Очевидно, это присоединение стало сознательной целью лишь на завершающем этапе Рисорджименто. Англоязычная историография (и даже более широко не-французская и не-итальянская) рассматривает это государство как единое целое, вынимая его из франко-итальянских «тисков» и помещая в более широкий европейский контекст.

В последние годы этот подход все больше разделяют и представители французской, итальянской и швейцарской школ. Интенсифицировались контакты между учеными и студентами; запущены программы академического обмена между студентами университетов Лиона, Шамбери и Турина.

Одной из наиболее разработанных тем является политическая культура герцогства Савойского и Сардинского королевства. Это направление исследований получило мощный толчок к развитию после выхода в свет двух монографий профессора Туринского университета Джузеппе Рикуперати²³