Трудно было представить, что, выступая с обвинениями такого характера, Кремль сможет договориться о чем-то с Тито и его окружением, которые, конечно, оставались марксистами, но стремившимися к защите национальных интересов своей страны, казалось, даже ценой конфликта с кремлевским руководством. Такая позиция не могла устроить Сталина, который в духе существующей внутри «лагеря» иерархии отношений рассматривал страны «народной демократии» не в качестве равноправных и свободных союзников, а скорее как послушных вассалов. Начиная с этого дня, югославское руководство пыталось доказать советской стороне свое право отстаивать собственную точку зрения на возникшие разногласия, но непременно подчеркивая свою безусловную лояльность Кремлю и готовность выполнять его «советы» и поручения, а также исправлять ошибки, но только те, которые они сами сочтут таковыми. Это уже относилось к сфере партийной практики КПЮ и внутренней политики югославского государства. Вероятно, всё это вызывало бесконечное раздражение у кремлевского руководства, которое считало, что любая их критика требовала немедленного удовлетворения. В случае с Югославией Сталин столкнулся с чем-то новым для себя. Он не ожидал, по всей видимости, от Тито и его товарищей такого бескомпромиссного отстаивания своей точки зрения, рассчитывая, что югославы будут вести себя в соответствии с принятой в системе партийной дисциплиной и иерархическими принципами. Отсюда такое стремительное разрастание конфликта с переносом его на межгосударственный уровень и подключением к нему всех советских сателлитов. Какая форма покаяния была нужна Кремлю, точно неизвестно, но ясно, что не простая партийная самокритика. По всем признакам кремлевские лидеры уже хотели смены руководства КПЮ. Через два месяца в Бухаресте, в резолюции Коминформа это «пожелание» будет окончательно сформулировано.

С марта 1948 г. советско-югославский конфликт покатился как снежный ком, накручивая на себя всё вокруг: политику, экономику, идеологию, заставляя компартии стран «народной демократии» и их правительства следовать курсом Москвы, искать у себя «титоистов» и беспощадно с ними бороться.

Югославское руководство в первое время после решения Москвы об отзыве специалистов не оставляло надежды на его пересмотр. 24 марта югославский посол Попович встретился с Молотовым и передал ему два письма от Тито.

Во время семиминутного разговора посол несколько раз обращался к министру с просьбой пересмотреть решение советского правительства и не отзывать советников, обещая, что виновники возникшей ситуации будут строго наказаны и что нет никакой причины сомневаться в дружеском отношении Югославии к СССР. Молотов в свою очередь, ссылаясь на сделанные ранее заявления, подчеркивал, что советское правительство не на словах, а на деле выступает за дружбу с Югославией, что вина целиком лежит на югославском правительстве из-за его позиции по отношению к советским специалистам, что, наконец, «советское правительство исходит из фактов, а не предположений». Попович в ответ сказал, что югославы и Тито с трудом воспринимают этот тезис^[40].

Югославский посол в телеграмме, отправленной Тито на следующий день после короткой беседы с Молотовым, сообщал, что, по его впечатлению, Кремль получил информацию от человека или людей, которым он абсолютно доверяет, и тем сложнее всё это будет выяснить^[41]. Прямым следствием данного предположения стал начатый югославами поиск предателей в своих рядах. Оставался вопрос, по какой причине они попали в разряд предателей, что югославское руководство могло рассматривать в качестве информации, закрытой для советских «пользователей».

27 марта 1948 г. советское руководство ответило на два письма Тито, переданные Поповичем Молотову тремя днями ранее. В этом ответе содержались обвинения югославских руководителей в ревизии марксизма, отказе от легальной формы работы партии. Сталин и Молотов объясняли решение Москвы отозвать своих военных и гражданских специалистов крайне недружественной обстановкой, которая была создана вокруг них. Подвергалось сомнению и даже осмеянию объяснение югославами случая с отказом предоставить экономические данные советским специалистам. Обвинения в клевете на ВКП(б) основывались скорее всего на информации, полученной от С. Жуйовича. В связи с этим в письме говорилось, что советскому руководству известны циркулирующие среди «руководящих товарищей в Югославии» антисоветские высказывания типа «ВКП(б) переродилась», «в СССР господствует великодержавный шовинизм», «СССР стремится экономически поработить Югославию», «Коминформ является средством для подчинения других компартий ВКП(б)». Эти антисоветские заявления, говорилось в письме, обычно прикрываются левыми фразами, что «социализм в СССР перестал быть революционным» и что «только Югославия является истинным носителем “революционного социализма”». Авторы письма со злой иронией замечали, что «смешно слушать подобные россказни о ВКП(б) от таких сомнительных марксистов, как Джилас, Вукманович, Кидрич, Ранкович и другие». Эта часть послания завершалась констатацией, что подобные измышления уже давно распространяются среди многих руководящих товарищей, продолжаются и в настоящее время, что, естественно, создает антисоветскую атмосферу, способствующую ухудшению отношений между ВКП(б) и КПЮ. Далее в письме упоминался Троцкий, который также, как подчеркивали авторы, в свое время обвинял ВКП(б) в перерождении, национальной ограниченности и великодержавном шовинизме^[42]. Именно отсюда берут начало ярлыки, которые вскоре стали навешиваться на югославов, – ревизионисты, троцкисты. Можно предположить, что сформулированный в Москве набор югославских «девиаций» стал идеологической основой начавшегося конфликта с Белградом. Видимо, у Сталина от любви к Тито до ненависти к нему путь был короток. Однако с точки зрения Кремля изменение политики по отношению к Югославии казалось совершенно логичным, повторяя накопленный опыт во внутриполитических делах. Ведь любые попытки сопротивления Сталину, трактовавшиеся как отход от генеральной линии, в СССР жестко и жестоко пресекались. В этом смысле руководство компартий восточноевропейских стран оказывалось в тех же условиях – ничего нового просто не могло быть. Отказ от бескомпромиссного подавления инакомыслия почти немедленно привел бы к распаду созданной Кремлем конструкции под названием «лагерь стран “народной демократии”» во главе с СССР.

Письмо ЦК ВКП(б) от 27 марта, без уведомления об этом КПЮ, было сразу же разослано в компартии стран-участниц Коминформа в расчете получить широкое, солидарное осуждение югославского руководства. Однако большинство лидеров этих партий не спешили с ответом в поддержку советских обвинений. Политбюро ЦК болгарской компартии приняло соответствующую резолюцию 6 апреля, но она была отправлена в Москву только 18 апреля. Г. Димитров, следуя из Софии через Белград в Прагу, в беседе с М. Джиласом 19 апреля выразил поддержку югославам, рассчитывая на обратном пути задержаться и встретиться с Тито^[43]. Быстрее всего отреагировали на московское послание венгры. Решение, осуждающее югославскую позицию, было принято 8 апреля, и тогда же о нем известили Кремль с примечанием, что с венгерской точкой зрения можно ознакомить и другие компартии. Руководство венгерской компартии со своей стороны направило копии принятой резолюции в КПЮ и другие компартии, входившие в Коминформ^[44]. Руководство КПЧ, как оно сообщило позднее в Москву, осудило югославское руководство, но не приняло специального решения по этому вопросу, считая, что этого не требуется. Это было похоже на наивную уловку, за которой, не исключено, стояло желание дистанцироваться от навязчивого стремления Кремля подключить всех к своей антиюгославской кампании. Румыны также не отнеслись серьезно к советским обвинениям. Секретарь РРП Г. Георгиу-Деж именно в таком духе прокомментировал содержание письма ЦК ВКП(б) югославскому послу в Бухаресте 16 мая 1948 г.^[45] Однако к концу апреля все компартии приняли «нужные» Москве резолюции, что стало основой для решения Кремля вынести вопрос о Югославии на очередное совещание Информбюро.

Очевидно, что руководству югославской компартии необходимо было срочно ответить на советские обвинения. 12–13 апреля 1948 г. впервые за долгие годы состоялся пленум ЦК КПЮ, на котором были подвергнуты обсуждению причины разногласий с ВКП(б) и одобрен ответ на советское письмо от 27 марта. 13 апреля письмо за подписью Тито и Карделя было отправлено в адрес ВКП(б). Югославские руководители попытались отвергнуть все предъявленные им обвинения, в чем уже содержался вызов Кремлю. Однако процитированные в советском письме «клеветнические» высказывания югославских руководителей в адрес политики ВКП(б), что, как представляется, сильнее всего оскорбило Сталина, в ответном послании югославы сопроводили минимальным комментарием. На пленуме ЦК КПЮ С. Жуйович и А. Хебранг (обвинения в отношении последнего позднее были подвергнуты сомнениям), предоставившие советской стороне неточную и клеветническую информацию, в том числе и приписываемые некоторым югославским партийным руководителям высказывания, были объявлены главными виновниками. Пленум принял решение о выводе Жуйовича из состава ЦК КПЮ и проведении «дальнейшего партийного следствия» по его и Хебранга делу^[46]. Белград не только осмелился подвергнуть сомнению всё сказанное Москвой, но и сам осудил ее политику по отношению к Югославии, в частности деятельность в стране советских спецслужб. Югославское руководство заявило, называя русские фамилии, о неоднократных попытках вербовки своих граждан, в том числе руководящих работников разных уровней. Письмо заканчивалось предложением к ВКП(б) прислать в Югославию нескольких своих представителей для изучения всех затронутых в письме вопросов^[47].

Отказ югославского руководства признать приписываемые ему Кремлем ошибки можно считать самым важным, ключевым моментом разгоравшегося конфликта. Это свидетельствовало о готовности югославов бескомпромиссно отстаивать свои позиции, что, в свою очередь, лишало надежды на скорое решение возникшей проблемы. Сталина мог устроить только один вариант – чтобы Тито полностью признал весь набор кремлевских обвинений, а отказ пойти на выполнение этих требований означал для советской стороны постановку новой задачи – смены югославского руководства «здоровыми силами партии», о чем и было вскоре объявлено.

В марте–апреле 1948 г., когда в Кремле готовилось решение, там внимательно изучали и другие «антисоветские» высказывания югославских руководителей. Так, в частности, проанализировали все высказывания М. Джиласа во время визита в марте в Будапешт. По сообщению венгров советскому руководству, Джилас, например, заявил им, что в Югославии нет необходимости изучать историю ВКП(б)^[48]. Подобные факты суммировалось, постепенно создавая мрачную картину отхода югославов от единого курса СССР и стран «народной демократии».

Изменение советской политики по отношению к Югославии беспокоило не только Тито и его ближайшее партийное окружение. В конфликт постепенно включались и правительственные структуры, в частности МИД, которому на дипломатическом уровне приходилось решать вопросы, связанные с урегулированием территориальных споров с Италией и Австрией. Москва постепенно отказывалась от поддержки югославских требований в этих вопросах, обвиняя Югославию в нарушении договора о взаимных консультациях в сфере внешней политики^[49]. Заместитель министра иностранных дел Югославии А. Беблер в беседе с А. И. Лаврентьевым 21 апреля по собственной инициативе попытался сформулировать причину возникновения разногласий между двумя странами. По его мнению, специфические проблемы, которые возникали перед югославской внутренней и внешней политикой, были связаны с тем, что Югославия занимала особое географическое положение и должна была самостоятельно бороться с капитализмом, решать внешнеполитические вопросы и преодолевать внутренние проблемы. Пытаясь объяснить некоторые действия югославского руководства последнего времени, Беблер говорил, что ему необходимо было проявлять оперативность и проводить такую политику, которая отличалась от политики СССР. «Могут быть вопросы, интересы по которым обеих стран могут не совпадать», считал югославский дипломат. Как ему казалось, в этой ситуации именно отсутствие консультаций Югославии с Советским Союзом по внешнеполитическим вопросам и стало причиной советского недовольства. Дополнительным свидетельством того, что политика ФНРЮ в Албании стала катализатором конфликта с Москвой, можно считать комментарий Лаврентьева, в котором он, не соглашаясь с рассуждениями югославского дипломата, отмечал, что особое географическое положение Югославии не может определять ее особую внешнюю политику. По своей направленности, по мнению посла, «внешняя политика может иметь только две концепции: концепцию капиталистических стран и концепцию демократических стран во главе с Советским Союзом». Как считал Лаврентьев, события на Балканах и в Средиземноморье настолько переплетались с общемировой политикой, что любой неосторожный шаг мог вызвать серьезные осложнения, «тем более что англо-американцы стремятся к усложнению обстановки в этой части Европы»^[50]. На вопрос Беблера, что нужно сделать для улучшения отношений между двумя странами, советский посол, следуя имеющимся инструкциям, ответил, что, по его личному мнению, нужно исправить допущенные югославами ошибки и прислушаться к замечаниям Москвы^[51].

Получив во второй половине апреля 1948 г. ответы от «братских» компартий с поддержкой советской позиции и осуждением югославской, Кремль 4 мая направил очередное послание в Белград. Письмо начиналось с констатации, что в присланных «документах» югославских «товарищей» (ответное письмо от 13 апреля за подписью Тито и Карделя и сообщение о решении пленума ЦК КПЮ. – А. А.) нет никакого прогресса в сравнении с их предыдущими «документами», что они еще «больше запутывают дело и обостряют конфликт». «Непомерно амбициозный», по мнению Сталина и Молотова, тон свидетельствовал о нежелании «выяснить истину, признать по-честному свои ошибки, признать необходимость ликвидации этих ошибок»^[52]. Кремль на сей раз решил вспомнить и подверстать к списку прегрешений югославов и более ранние высказывания руководства КПЮ, в частности речь Тито в Любляне в конце мая 1945 г. о ситуации вокруг Триеста. Советские руководители пытались выстроить схему требований и поведения югославской стороны в триестском кризисе в мае–июне 1945 г. Тогда югославская армия в ходе быстрого наступления планировала занять город раньше британских войск, и СССР вначале поддерживал это намерение, но западные союзники спешно вошли в Триест, не оставив югославам шанса. Сталин был лично вовлечен в переписку с Черчиллем по этому поводу и в результате рекомендовал Тито не обострять ситуацию. Это вызвало недовольство югославов, рассчитывавших на советскую поддержку в реализации своих планов в Истрии. Но, как подчеркивалось в письме, СССР не мог пойти на новую войну, теперь уже с Западом. Возможно, этим объяснялась крайне негативная реакция кремлевского руководства на заявление Тито, что Югославия «не желает оплачивать чужие счета и не хочет быть разменной монетой», а также не желает, чтобы ее «вмешивали в какую-либо политику сфер влияния» (Тито, скорее всего, к этому времени было известно о переговорах Сталина и Черчилля в октябре 1944 об определении зон ответственности между союзниками на Балканах. – А. А.). Как отмечалось в письме, заявление Тито в Любляне было направлено не только против империалистических держав, но и против СССР. «Антисоветская установка тов. Тито», считали авторы письма, не встретила отпора со стороны Политбюро ЦК КПЮ и, более того, стала основой клеветнической пропаганды руководителей КПЮ, развернутой среди партийных кадров. Речь шла об обвинениях в «перерождении» СССР в империалистическую державу, намеревавшуюся «экономически захватить Югославию», а также о «перерождении» ВКП(б), стремящейся «захватить через Коминформ другие партии»^[53]. Развивая тему об антисоветском курсе Белграда, авторы письма подчеркивали, что «югославские товарищи должны принять во внимание, что остаться на таких позициях – значит встать на путь отрицания дружественных отношений с Советским Союзом и народно-демократическими республиками». Письмо содержало важные выводы о перспективах экономических отношений с Югославией. Сталин и Молотов (если считать их подлинными авторами послания) советовали югославам учесть, что, «оставаясь на таких позициях, они лишают себя права требовать материальную и иную помощь от Советского Союза, ибо Советский Союз может оказывать помощь только друзьям».

Так по сути был дан старт экономической блокаде Югославии, развернутой в полном объеме уже в следующем году с привлечением всех коминформовских стран. Все попытки югославской стороны договориться о продлении торгово-экономических соглашений, о чем начиная с января 1948 г. велись двусторонние переговоры, оказывались напрасными. Это не могло не вызвать в Белграде резко отрицательной реакции, став дополнительным катализатором разгорающегося конфликта.