Переговоры Поповича и Жданова не удовлетворили Сталина, и 23 декабря 1947 г. он направил Тито письмо, в котором говорилось: «Ввиду того, что в ходе бесед вскрылись новые вопросы, мы бы хотели, чтобы Вы направили в Москву ответственного товарища, может быть, Джиласа или другого наиболее осведомленного о положении в Албании». Он добавлял: «Я готов выполнить все Ваши пожелания, но нужно, чтобы я знал в точности эти пожелания». Письмо заканчивалось товарищеским приветом^[19]. Казалось, что сдержанный и спокойный тон письма говорил о готовности советского руководителя к компромиссам и товарищеской дискуссии по вопросу, представлявшему взаимный интерес. А между тем «албанская тема» стала осью возникающего конфликта.

Джилас прибыл в Москву 17 января 1948 г. и в тот же день, в 11 час. вечера, был приглашен на встречу со Сталиным, Молотовым и Ждановым. Как он сообщал в телеграмме Тито, разговор сразу же начался с изложения советской позиции по Албании, которая, как отметил Джилас, была идентична югославской. Сталин подчеркнул, что в качестве приоритетной задачи следует рассматривать сохранение албанской независимости и свободного самоопределения, особо обращая внимание на то, чтобы у таких колеблющихся и нерешительных людей, как Энвер Ходжа, по возможности не создалось впечатления, что югославы хотят их подчинить или сделать что-либо подобное^[20]. Вместе с тем, как отмечал Джилас, ему пришлось выслушать от советского вождя одно неприятное замечание. Сталин заметил: «А у вас там, в Албании, стреляются члены Центрального комитета! Это нехорошо, очень нехорошо!» Джилас стал объяснять, что Спиру противился связи Албании и Югославии, самоизолировался в ЦК, но, не успев, как он пишет, закончить фразу, услышал неожиданную реплику Сталина: у СССР в Албании нет никаких особых интересов. «Мы согласны на то, чтобы Югославия проглотила Албанию!» Свои слова он сопроводил характерным жестом, сложив пальцы правой руки и поднеся их ко рту. В ответ на возражение Джиласа, что они хотят объединяться, а не проглатывать, Молотов пояснил: «Так это и значит проглатывать». Джилас отмечал в своих мемуарах, что в то же время «вся атмосфера, несмотря на такой метод выражения, была сердечной и более чем дружеской»^[21].

В этот период в Москву по линии внешней разведки (скорее всего, от Д. Маклина, советского разведчика, работавшего вторым секретарем британского посольства в Вашингтоне. – А. А.) стала поступать информация о готовности США оказать прямую военную поддержку греческому режиму в случае признания северными соседями повстанческого Временного демократического правительства Греции (ВДПГ), созданного в горных районах Эгейской Македонии в декабре 1947 г., и последующего вторжения интернациональных бригад с севера на территорию Греции^[22]. Сталина, готовящегося к реализации серьезных планов в Центральной Европе, не устраивало усиление гражданской войны в Греции и возможное расширение военного конфликта на весь балканский регион, к тому же с возможным участием американских войск. Югославы были вызваны в Москву для подробных объяснений и обсуждения разногласий. Были приглашены и болгарские коммунисты, лидеру которых Димитрову предстояло держать ответ за несанкционированное Кремлем высказывание в интервью о планах федерации восточноевропейских стран. Не исключено, что информация «по Димитрову» могла поступить в Кремль либо пополниться деталями от находившегося тогда в Москве Джи-ласа. 19 января 1948 г. А. Ранкович направил ему телеграмму, в которой передал пожелание Тито – попросить советскую сторону воздействовать на «болгарских товарищей», чтобы те были осторожнее, давая разные интервью. Указывалось, что речь шла о последних заявлениях относительно Греции, федерации восточноевропейских стран и роли болгаро-югославского пакта, сделанных Димитровым в Румынии. В частности, как считали в Белграде, имея в виду высказывания Димитрова о Греции, «американцы и греческая реакция» могли «свалить свою вину на соседние с Грецией страны». Кроме того, добавлял Ранкович, слова болгарского лидера могли быть расценены и как позиция Югославии^[23].

Албанская проблематика оставалась актуальной в югославо-советских отношениях в течение зимы и весны 1948 г. Как сообщал Ранкович Джиласу в срочной телеграмме от 29 января, югославское руководство 19 января, опираясь на полученную информацию о возможном вторжении греческих войск в южную часть Албании, предложило Ходже разместить вблизи югославской границы, в районе Корчи, югославскую дивизию. Ходжа 20 января ответил согласием и попросил Тито уточнить детали и время проведения этой операции. Между тем, как сообщал Ранкович, пока еще ничего не было предпринято для реализации этого плана. Он подчеркивал, что, по мнению «товарища Маршала», «греки и без прямого участия англо-американцев могут проникнуть на албанскую территорию, откуда их потом будет намного сложнее изгнать». Ранкович просил Джиласа сообщить советским руководителям о плане Тито и постараться убедить их в его оправданности. В противном случае следовало срочно узнать мнение Москвы о мерах, необходимых для сохранения целостности Албании^[24]. Вероятно, Джилас не успел или не смог вовремя сообщить кремлевскому руководству о плане Тито, но через два дня, 31 января, югославы получили грозное письмо от Молотова. В нем Тито обвинялся в том, что его решение послать дивизию не только не стало предметом консультаций с СССР, но что югославское правительство даже не информировало об этом советское руководство. «Советское правительство, – указывал Молотов, – совершенно случайно узнало о решении Югославского правительства относительно посылки ваших войск в Албанию из частных бесед советских представителей с албанскими работниками». В телеграмме подчеркивалось, что СССР считает «такой порядок ненормальным» и не может согласиться с тем, «чтобы его ставили перед свершившимся фактом», и как союзник Югославии «не может нести ответственность за последствия такого рода действий». Молотов далее сообщал, что Москва принимает к сведению решение югославского руководства задержать посылку войск в Албанию. В концовке телеграммы стояла, однако, ключевая фраза, содержавшая намек на начало конфликта. Указывалось, что между советским и югославским правительством «имеются серьезные разногласия в понимании взаимоотношений между нашими странами, связанными между собой союзническими отношениями». Послание Молотова завершалось предложением так или иначе исчерпать эти разногласия во избежание недоразумений^[25]. Югославское руководство еще раз подтвердило решение об отказе послать дивизию в Албанию. 1 февраля Ранкович сообщил Джиласу в Москву о том, что «по предложению товарища Молотова мы отказались от намерения организовать в Корче нашу военную базу». Он просил проинформировать об этом Сталина или Молотова^[26]. Можно предположить, что именно самостоятельное решение Тито об отправке дивизии стало прелюдией советско-югославского конфликта.

На совещании 10 февраля 1948 г. в Москве, на котором присутствовали Сталин, Молотов, Жданов, Маленков, югославская и болгарская делегации, возглавляемые Карделем и Димитровым, был вновь поставлен вопрос албано-югославских отношений, предпринята попытка оценить перспективы греческих коммунистов в их борьбе с «монархо-фашистами» и проанализированы планы возможного создания федеративных объединений на Балканах.

Атмосфера на совещании, по воспоминаниям Джиласа, была нервной. Сталин и вторивший ему Молотов, не сдерживая себя, выговаривали югославам за «дивизию», которую те собирались послать в Албанию, рассуждали о возможности победы греческих партизан либо, в случае бесперспективности этой борьбы, о прекращении их поддержки, интересовались мнением югославов по этому поводу. Димитров, бледный от волнения, должен был выслушивать, как «комсомолец», гневный монолог кремлевского вождя по поводу его несвоевременных и, главное, не согласованных с Москвой рассуждений о федерациях в Восточной Европе. Ссылаясь на напряженные отношения с Западом, советское руководство говорило о необходимости в этих условиях обязательного согласования всех внешнеполитических шагов Югославии и Болгарии с Москвой. 12 февраля 1948 г. между СССР и Югославией были подписаны протоколы о консультациях по международным вопросам в качестве приложения к Договору о дружбе и взаимной помощи^[27].

Албанская тема и перспектива объединения Югославии и Албании на условиях Белграда всерьез беспокоили Москву, несмотря на продемонстрированную Джиласу готовность к югославскому «поглощению» Албании. Сталину приходилось учитывать, с подачи Молотова как руководителя внешнеполитического ведомства, также и позицию США и Великобритании, с которыми СССР в годы войны заключил соглашение о гарантиях суверенитета и территориальной целостности Албании. Очевидно, с этим были связаны и колебания кремлевского руководства в вопросе о конфигурации возможных балканских федераций. На совещании, говоря о возможности создания югославо-болгаро-албанской федерации, Сталин неожиданно предложил, чтобы сначала объединились Югославия и Болгария, а позднее к ним присоединилась бы Албания, хотя раньше он предлагал вариант югославо-албанского объединения.

В Белграде, кажется, понимали, что кремлевский вождь находится на грани решительных действий в связи с Албанией, и Кардель сообщил советскому руководству, что Тито готов приехать в Москву для обсуждения всего комплекса двусторонних отношений, в том числе и связанных с Албанией. Сталин положительно отнесся к этой инициативе^[28].

Югославская делегация, вернувшись в Белград, 19 февраля 1948 г. отчиталась на заседании Политбюро ЦК КПЮ о результатах московских переговоров. Было решено не соглашаться с предложением Кремля о федерации Югославии и Болгарии. На расширенном заседании Политбюро 1 марта Тито мотивировал эту позицию особыми, подчиненными отношениями болгарской компартии с ВКП(б), что чревато для югославов попаданием в зависимость от Москвы^[29]. На этом же заседании из уст Тито и его соратников прозвучал ряд других совершенно недопустимых с точки зрения строго подчиненных отношений с ВКП(б) высказываний. Речь шла о том, что СССР не желает считаться с интересами Югославии и стран «народной демократии», не готов заключать сейчас торговое соглашение на 1948 г., откладывая переговоры по нему до декабря и ограничивая ассортимент товаров для поставок, в том числе и вооружений. Джи-лас, докладывая об обсуждении в Москве проблемы военного строительства, пришел к выводу о намерении поставить Югославию в зависимость от СССР^[30].

Проблемы югославо-советских экономических отношений Тито обсуждал 10 марта с послом А. И. Лаврентьевым, пытаясь выяснить, какие причины побудили советскую сторону отказаться от подписания торгового договора, что не позволяло Югославии реализовать значительную часть своих экономических проектов. Как отмечал посол в своем дневнике, Тито был заметно взволнован и в присутствии своего заместителя Карделя подчеркивал, что он ставит этот вопрос официально^[31]. Спустя неделю югославский руководитель подготовил письмо на ту же тему, выражая озабоченность состоянием советско-югославских торгово-экономических отношений^[32]. Вопросы экономической, военной и финансовой помощи от СССР занимали большое место в югославо-советских отношениях зимой и весной 1948 г. Югославы хотели получить дополнительные средства для развития военной промышленности, рассчитывали на передачу советской стороной части трофейных военных кораблей. Кардель сделал запрос советской стороне о возможности предоставления Югославии кредита в размере 60 млн долларов, но получил отказ. С такой же позицией советской стороны югославы столкнулись и по всем другим запросам. Москва ссылалась на тяжелую ситуацию в экономике, связанную с ее переходом на мирные рельсы^[33]. Это вызвало откровенное раздражение югославского руководства, что проявлялось на партийных форумах и отражалось в их документах. Возможно, югославские расчеты и запросы в сфере экономики встречали негативную реакцию советской стороны, поскольку рассматривались как завышенные. Советское руководство пыталось объяснить югославам, что им следует умерить свои амбиции, отказаться от планов создания автаркической экономики, развития всех отраслей тяжелой и военной промышленности, напоминая им, что многое они могут получить от СССР, а кроме того он служит гарантом и югославской безопасности.

Член ЦК КПЮ Сретен Жуйович, давний конфидент посла Лаврентьева, сообщил ему о содержании выступлений на пленуме, возможно, добавив кое-что от себя. Информация была направлена в Москву, откуда 7 марта через советского посла Жуйовичу поступила благодарность от ЦК ВКП(б) за подписью Молотова за разоблачение «мнимых друзей Советского Союза из югославского ЦК»^[34]. Лаврентьев был вызван в Москву и 12 марта на заседании у Сталина доложил об обстановке в КПЮ. Присутствовало почти всё Политбюро. Вероятнее всего, именно тогда и было принято окончательное решение о начале «серьезного» разговора с Тито с опорой на поэтапно избираемые механизмы принуждения к послушанию, хотя еще несколько дней советская сторона пыталась скрыть свои истинные намерения, отправляя югославам дипломатические послания, призванные их успокоить^[35].

Последней каплей стал отказ югославов предоставить советским специалистам информацию о состоянии югославской экономики. Эта процедура была почти рутинной, но годом ранее в Белграде было принято решение о запрете выдавать эту информацию без специального разрешения, которое теперь следовало запрашивать в высших инстанциях. Югославы мотивировали это нововведение тем, что без строгого контроля происходило нежелательное распыление такого рода сведений. Именно в высшие инстанции и были вынуждены отныне обращаться советские представители, хотя прежде советские специалисты всегда имели свободный доступ к такой информации^[36].

Рубежным днем в советско-югославских отношениях стало 18 марта 1948 г. В этот день Молотов направил югославскому руководству две телеграммы. Одна из них касалась отказа югославов предоставлять советским советникам экономическую информацию^[37]. Вторая, отправленная по поручению Сталина как председателя Совета министров, была прямо связана с первой, но в ней уже говорилось о том, что отказ в предоставлении экономической информации правительство СССР рассматривает как «акт недоверия к советским работникам в Югославии и как проявление недружелюбия в отношении СССР», что заставляет его немедленно отозвать всех советских и гражданских специалистов из Югославии^[38]. Одновременно югославская сторона уведомлялась об отзыве военных советников и инструкторов.

18 марта в ОВП ЦК ВКП(б) справкой о Югославии была открыта весенняя серия информационно-аналитических материалов о состоянии дел в компартиях «братских» стран. (В течение двух последующих недель появились справки о компартиях Венгрии, Польши и Чехословакии.) Называлась эта справка, в отличие от предыдущих, уже иначе, а именно: «Об антимарксистских установках руководителей компартии Югославии в вопросах внешней и внутренней политики». Если предположить, что этот объемный материал готовился не одну неделю, то, скорее всего, «решение по югославским товарищам» было принято накануне или в ходе февральской встречи в Москве. Возможно, это было еще раньше – 31 января, когда Молотов направил югославскому руководителю письмо, в котором строго «выговаривал» за намерение послать дивизию в Албанию.

В справке, состоящей из пяти обвинительных пунктов, говорилось о пренебрежении КПЮ марксистской теорией, переоценке достижений в развитии Югославии по пути к социализму и, главное, об игнорировании Советского Союза как решающей силы «лагеря демократии и социализма». Выводы, сделанные ее авторами Л. С. Барановым, В. В. Мошетовым и В. И. Лесаковым, давали кремлевскому руководству возможность опираться на мнение «экспертов» в принятии любых, в том числе и кардинальных решений. В справке констатировалось, что лидеры югославской компартии не являются марксистами, «допускают серьезные политические ошибки, выражающиеся в недоброжелательном отношении к Советскому Союзу и братским компартиям. Эти ошибки превращают их в подголосков буржуазии в проведении внутренней и внешней политики страны, что таит в себе большие опасности для дальнейшего развития и построения социализма в Югославии»^[39].