К «темам умолчания» (по аналогии с «фигурами умолчания»), существовавшим в официальной советской историографии, следует отнести историю ссылки (уголовной и политической) в советскую эпоху. В основе замалчивания лежал идеологический запрет на объективное исследование деятельности советской карательной машины, особенно в сталинское время. Но даже в короткий период хрущевской оттепели, когда в публицистике и художественной литературе «приоткрылась» лагерная тематика, ссыльный сегмент репрессивной системы так и остался неактуализированным. Все это усугублялось «перекосом» советской историографии, который выражался в сознательном культивировании весьма обширного и разветвленного научного направления, связанного с реконструкцией истории дореволюционной ссылки, в первую очередь политической. Известен огромный объем публикаций по самым разным аспектам ссылки «царского» периода – от историко-правовых до культурологических. Даже в немногочисленной диссидентской, правозащитной и «самиздатовской» литературе 1960–1980-х гг. ссылка рассматривалась как вторичная по отношению к «жестким» репрессиям (лишение свободы, расстрелы и т. д.), в контексте которых она оказывалась либо «прологом», либо «эпилогом» лагерей и тюрем. Для реконструкции истории постреволюционной ссылки пока не задействован весь потенциал источниковой базы. В отечественных и зарубежных архивах и эмигрантской периодике отложились или были сформированы весьма значительные комплексы документов и материалов по данной тематике. Это фонды центральных партийных и государственных учреждений (ВЦИК и СНК РСФСР, ЦИК и СНК СССР, ОГПУ, НКВД РСФСР и СССР, Наркомюст и др.), фонды деятелей политической эмиграции в зарубежных архивах (Б.И. Николаевского, В.М. Чернова, Л.Д. Троцкого и др.), материалы печатных изданий русской эмиграции («Социалистический Вестник», «Революционная Россия» и др.).

С открытием доступа историков к материалам делопроизводства советских органов власти и управления и спецслужб, а также возможности работать с фондами и материалами политической эмиграции в конце 1980-х гг. начали появляться первые исследования и документальные публикации, посвященные формированию и эволюции высылки и ссылки в послереволюционную эпоху. Своеобразным «мостом» между зарубежной, эмигрантской и новейшей отечественной историографией стали публикации на страницах альманахов и сборников документов и воспоминаний о социалистах (эсерах и меньшевиках) в ссылке^[31]. Тогда же появились первые публикации о знаменитой высылке из страны осенью 1922 г. группы гуманитарной интеллигенции («философский пароход»), оформившиеся впоследствии в целое исследовательское направление по истории репрессий и дискриминаций в отношении «старой» интеллигенции^[32]. В 1992 г. московский историк В.П. Попов опубликовал единственную пока в своем роде таблицу данных об осужденных внесудебными органами ВЧК – ОГПУ – НКВД за 1921–1940 гг., в которой учтены наряду с расстрелянными и заключенными высланные и сосланные по решениям коллегий, особых совещаний, «троек» и других квазисудебных учреждений в составе спецорганов^[33]. В последующие годы вышло несколько публикаций об условиях пребывания в ссылке отдельных крупных политических деятелей (Л.Д. Троцкого и его сторонников, Д.Д. Донского и др.)^[34]. В 2000 г. в Сыктывкаре состоялась региональная (фактически всероссийская по составу участников и тематике) конференция «Политические репрессии в России. XX век», на которой значительное внимание было уделено анализу становления и эволюции советской репрессивной политики и ссылки как составной ее части^[35]. Однако в исследовании высылки и ссылки советского периода до сих пор преобладают разрозненные работы регионального характера, отсутствуют монографические труды. Определенным шагом вперед стало появление тематических сборников документов, представляющих собой введение в научный оборот корпуса источников, хранящихся в ГА РФ в фонде возглавляемой Е.П. Пешковой организации «Помощь политическим заключенным», ориентированной также и на помощь политическим ссыльным^[36]. В некоторой степени данную историографическую лакуну заполняют публикации авторов разделов настоящей монографии^[37].

Пионерная роль в разработке тематики массовых антикрестьянских репрессий, результатом которых стало появление в стране в начале 1930-х гг. самой массовой маргинальной категории – спецпереселенцев^[38], принадлежит известным московским историкам-аграрникам В.П. Данилову и Н.А. Ивницкому. В ряде работ периода «перестройки» ими была заявлена, а позже обоснована и развита точка зрения на коллективизацию как на форсированную и принудительную, проводившуюся главным образом «сверху» внеэкономическими, административными и репрессивными методами; составной частью коллективизации была реализация государственной политики, направленной на «ликвидацию кулачества как класса», или «раскулачивание». В работах этих исследователей впервые в отечественной литературе «раскулачивание» было показано как массовая карательная операция в деревне, объектом которой стало не только зажиточное крестьянство («кулаки»), но и часть средних и даже беднейших групп деревни^[39].

Решающую роль в разрушении закрепленной еще стереотипами сталинского «Краткого курса истории ВКП(б)» парадигмы отечественной советской историографии сыграли, безусловно, документальные публикации первой половины 1990-х гг., принадлежавшие группам региональных историков и архивистов. Благодаря деятельности исследователей Карелии, Урала и Сибири при участии упоминавшихся ранее В.П. Данилова и Н.А. Ивницкого появились тематические документальные научные сборники, посвященные процессам «раскулачивания», возникновению и эволюции категории крестьян-спецпереселенцев в 1930-е гг.^[40] Эти сборники включают наряду с документами регионального происхождения законодательно-нормативные материалы директивных и карательных органов Центра (Политбюро, СНК и ЦИК СССР, ОГПУ – НКВД). Для специалистов важны материалы делопроизводства, отложившиеся в фондах региональных архивов, которые отражают в основном практику реализации директив Центра, а также источники из фондов федеральных архивов, позволяющие проследить их генезис (инициирование, разработка и принятие). Возможность освоить такой массив источников появилась только в конце 1990-х гг., когда международный исследовательский коллектив историков и архивистов России, США, Канады и Австралии под руководством В.П. Данилова начал издавать сборники «Трагедия советской деревни: Коллективизация и раскулачивание: Документы и материалы. 1927–1939»^[41]. В них впервые в достаточно полном объеме опубликованы секретные постановления центральных органов власти и управления, отражающие антикрестьянскую репрессивную политику сталинского режима. Часть другого серийного издания, также выпускаемого под руководством В.П. Данилова при поддержке Дома наук о человеке (Франция), – «Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. 1918–1939», включает документы ОГПУ, которые дают представление о разработке и осуществлении массовых депортаций крестьянских семей в спецпоселения, а также о формировании самой системы спецпоселений в 1930–1931 гг.^[42]

Большим шагом вперед к раскрытию масштабов депортаций крестьянства в спецпоселения и динамики «кулацкой ссылки» 1930-х гг. стали историко-статистические публикации московского историка В.Н. Земскова. В них впервые были введены в научный оборот материалы репрессивной статистики, отложившиеся в фонде Р-9479 ГА РФ (Отдел спецпоселений ГУЛАГ)^[43]. При всех несомненных достоинствах публикаций автора отличает некритическое отношение к ведомственной статистике ГУЛАГ, на что обратил внимание ныне живущий в США известный демограф С. Максудов^[44]. Он совершенно справедливо поставил под сомнение качество ведомственной статистики спецорганов, которую В.Н. Земсков оценивал как достоверную, поскольку она слагалась из первичной отчетности поселковых и районных комендатур, коменданты которых были заинтересованы в полном и объективном учете репрессированных. Упорство В.Н. Земскова в отстаивании «чистоты» ведомственной статистики выглядит более чем странным, если учитывать, что советская статистика всегда строилась на «лукавых цифрах» (выражение экономиста Г. Ханина и публициста В. Селюнина), в противном случае экономистам и демографам не приходилось бы в течение четырех десятилетий пересчитывать официальную статистику динамики экономики и народонаселения. В свете сказанного вопрос о достоверности карательной статистики, а точнее, о природе, формах и масштабах статистических искажений и деформаций сохраняет свою актуальность.

В середине 1990-х гг. появились крупные исследовательские работы по истории крестьянской ссылки. Среди них следует отметить монографии Н.А. Ивницкого^[45], Т.И. Славко^[46], В.Я. Шашкова^[47], Н.Я. Гущина^[48], а также П.М. Поляна^[49] и А.Б. Суслова^[50], в которых тематика спецпереселенцев рассматривается в контексте государственной репрессивной политики 1930-х – начала 1950-х гг. Несомненным достоинством этих работ следует считать вовлечение в научный оборот огромного по объему и разнообразию эмпирического материала – от решений директивных органов до первичных статистических данных о состоянии и динамике «спецконтингента» в региональных спецпоселениях страны. Вместе с тем даже в единственной на сегодня монографии В.Я. Шашкова, претендующей на исследование «кулацкой ссылки» в масштабах всей страны и за весь период ее существования, отчетливо ощущается «скромное обаяние» документов партийных и карательных органов. В работе В.Я. Шашкова упомянутые органы, крайне негативно охарактеризованные при описании процессов «раскулачивания», вдруг превращаются в «радетелей» спецпереселенцев. «Если в ходе раскулачивания и выселения раскулаченных семей органы ОГПУ и НКВД выполняли репрессивные функции, – пишет историк, – то в местах спецпоселений они сыграли особо позитивную роль в жилищно-бытовом, хозяйственном, медицинском и культурном обслуживании спецпереселенцев. Они являлись генераторами принятия центральными и местными органами Советской власти конкретных мер по улучшению лагерных условий жизни спецпереселенцев»^[51]. Комментарии к цитируемому отрывку мурманского историка излишни.

Среди работ западных исследователей безусловно наиболее значительными являются публикации канадского проф. Линн Виолы. Ей принадлежит приоритет в освещении роли руководства ОГПУ в разработке и осуществлении массовых депортаций крестьян, а также в изучении характера и последствий межведомственных конфликтов при проведении «раскулачивания» (столкновение между наркомом внутренних дел РСФСР В.Н. Толмачевым и секретарем Северного крайкома ВКП(б) С.А. Бергавиновым весной 1930 г.), места спецпоселений в системе ГУЛАГ. Она – первый зарубежный исследователь, выпустивший специальное монографическое исследование, посвященное генезису и эволюции созданной сталинским режимом системы спецпоселений, метко названной «другой Архипелаг»^[52].

Последнее десятилетие отмечено интенсивным изучением крестьянской ссылки сразу по нескольким направлениям. Это ряд крупных документальных публикаций, позволивших ввести в научный оборот основной корпус директивно-нормативной и отчетной документации, связанной с реализацией политики репрессивного раскрестьянивания, ставшей базовой для последующей сталинской депортационной политики^[53]. Важным вкладом в монографическую разработку проблемы стали труды В.Н. Земскова, Н.А. Ивницкого^[54]. Региональный компонент представлен работами Н.М. Игнатовой, В.В. Мошкина, Е.Н. Чернолуцкой и др.^[55]

Одна из центральных проблем, определяющих перспективы дальнейшего исследования темы крестьян-спецпереселенцев как части маргинальных новообразований сталинской эпохи, связана с выработкой адекватного историческим реалиям понятийного аппарата. Просталинский, основанный на тезисах о «ликвидации кулачества как класса», «трудового перевоспитания кулаков», понятийный аппарат ушел в прошлое, однако новый пока не создан. Исследователям приходится нередко пользоваться прежними терминами, закавычивая их и подчеркивая тем самым их условность: «кулак», «кулацкая ссылка», «раскулачивание» и т. д. На наш взгляд, принципиально важным следует считать введенный в научный оборот термин «раскрестьянивание» как вполне адекватно отражающий те процессы, которые ранее именовались «раскулачиванием»^[56]. Вне поля исследовательских интересов остаются пока генезис идеи создания системы спецпоселений, динамика статусных характеристик крестьян-спецпереселенцев в 1930-е гг., поведение и ценностные ориентации различных групп в составе спецпереселенцев, эволюция их взаимоотношений с органами власти и местным населением, экономика принудительного труда и некоторые другие. В данной монографии (раздел «Спецпереселенцы») делается попытка трактовать некоторые из названных аспектов на основе имеющихся авторских разработок^[57], нового эмпирического материала из фондов ряда федеральных и региональных архивов.

Предлагаемое читателям исследование базируется на многочисленных массовых источниках, среди которых особое место занимают публикации в периодической печати и личные дела «лишенцев», «вычищенных», спецпереселенцев. М.С. Саламатовой была сформирована база данных на основе обработки и формализации сведений, содержащихся в 2,2 тыс. личных дел лиц, лишенных избирательных прав в г. Новосибирске и трех сельских районах Новосибирского округа. Ввиду того, что личные дела заводились только на «лишенцев», подававших жалобы и ходатайства в избиркомы о восстановлении в правах, анализировалась не вся совокупность городских и сельских «лишенцев», а лишь та ее часть, которая апеллировала к власти. При обработке личных дел «лишенцев» использовалась известная и апробированная методика «унифицированной анкеты». Сведения источника при переносе в базу данных подвергались формализации и кодированию. Для дел городских «лишенцев» были выделены 20 признаков и 122 градации, для сельских – 29 признаков и 210 градаций.

Исследователями впервые широко использовался комплекс массовых источников, сформировавшихся в ходе реализации антикрестьянской государственной репрессивной политики 1930-х – начала 1950-х гг. (списки на высылку, списки на восстановление в избирательных правах спецпереселенцев, личные дела крестьян-спецпереселенцев и, наконец, реабилитационные дела 1990-х гг.). В процессе работы в государственных и ведомственных архивах авторами книги были выявлены, обработаны и подвергнуты формализации данные, содержащие сведения о 3,5 тыс. крестьянских семей, высылавшихся из районов нынешней Новосибирской обл. в 1930–1931 гг., чьи личные дела, заведенные на глав семей, хранятся в ведомственных архивах УВД Томской и Новосибирской областей. Ввиду большого объема массовых источников, привлеченных с целью определения динамики состава и облика крестьян-спецпереселенцев, проводились подсчеты на основе обработки данных 553 личных дел глав семей репрессированных крестьян, что позволило сделать определенные выводы о поведенческих стратегиях крестьян в экстремальных условиях спецпоселений.

Авторы выражают особую признательность за содействие в подготовке данного исследования и дружескую профессиональную поддержку Н.М. Анджиевской и О.А. Орловой.