Востоковедение и лингвистика

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Понятие «востоковедная лингвистика» давно утвердилось в языковедческой литературе. Чаще всего оно трактуется достаточно прямолинейно – как изучение языков Востока, т. е. прежде всего Азии и Африки. В то же время неоднократно отмечалось, что названная сфера языкознания очень важна для общей теории языка, так как при исследовании языков Азии и Африки возникают теоретические проблемы, не высвечивающиеся в той же мере при анализе более традиционного языкового материала. Неслучайно многие крупные востоковеды-лингвисты были одновременно столь же крупными специалистами в области общего языкознания (Е. Д. Поливанов, Н. Ф. Яковлев, А. А. Холодович и др.). Л. В. Щерба, не будучи востоковедом, признавал чрезвычайно большую роль «экзотических» языков для разработки общей теории, например, слова⁹⁶.

Со своей стороны, востоковеды всегда уделяли большое внимание языкам – как «восточным», так и «западным». Определения «восточные» и «западные» заключены здесь в кавычки, поскольку имеются в виду не географические, а историко-культурные характеристики⁹⁷; далее для простоты мы будем использовать соответствующие определения без кавычек. Роль западных и восточных языков в научной деятельности востоковеда существенно различна. Западные языки для востоковеда – это орудия, которые дают возможность пользоваться трудами по проблемам востоковедения, принадлежащими западным авторам. Восточные языки играют ту же роль только в применении к трудам восточных авторов: например, китаист-историк, безусловно, должен использовать в своей работе труды по истории, написанные на китайском языке. Наряду с этим тексты на восточных языках дают в распоряжение востоковедов ничем не заменимый материал для проникновения в культуру соответствующих стран, этносов, и прежде всего в духовную культуру. Это не только материал для научных исследований, но и средство вживания в восточный духовный мир, без чего не может быть настоящего востоковеда. В словаре и грамматике каждого языка закодирована специфическая картина мира соответствующего этнокультурного сообщества; иначе говоря, анализ словаря и грамматики, помимо моделирования основного орудия коммуникации – языка, дает исследователю доступ к пониманию типа ментальности сообщества, говорящего на данном языке.

Чтобы поддерживать абсолютно необходимую традицию систематического обращения к языку, к текстам, востоковедение должно располагать специалистами по данным языкам – лингвистами, которые создают грамматики и словари восточных языков. Здесь возникает вопрос: есть ли основания говорить о специфике востоковедной лингвистики? Или же профессиональному лингвисту все равно, что описывать – грамматику французского языка или языка суахили?

Обратимся к истории вопроса. Очевидно, что для создания грамматик и словарей любого языка лингвист должен ориентироваться на категории общего языкознания; невозможно представить себе грамматическое и/или лексикографическое описание какого бы то ни было языка, которое было бы абсолютно идиосинкратичным, не соотносящимся с описаниями других языков. Нельзя в то же время не осознавать, что общее языкознание, сложившееся к нашему времени, есть продукт исторического развития. Истоки же его следует искать в разработке теории классических языков – латинского и древнегреческого, в дальнейшем и послужившими основными моделями, ориентирами для лингвистов, имеющих дело с восточными языками. Позднее роль латинского и древнегреческого приобрели также языки колониальных держав (английский, французский, немецкий, испанский, португальский). Эти языки были родными для христианских миссионеров, которые и выступали чаще всего авторами первых грамматик и словарей для языков Азии и Африки, что закрепилось даже в специальном термине подобных трудов – «миссионерские грамматики». Можно сказать, что в разработке миссионерских грамматик роль общего языкознания фактически играли модели описания привилегированных языков (латинского и др.).

Миссионерские грамматики, скроенные по лекалам классических или современных романо-германских языков, в достаточно типичном случае вносили в описание то, чего реально нет в соответствующих восточных языках. Например, усматривали звательный падеж в сочетании апеллятивной частицы с именем и, наоборот, проходили мимо принципиально важного для грамматики или лексикографии данного восточного языка, не замечая такой значительной языковой единицы Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии, как слогоморфема (см. об этом ниже). Конечно, к настоящему времени общее языкознание далеко ушло от миссионерского подхода; развитие типологии помогло осознать, что далеко не все привычные индоевропейские категории вполне приложимы к восточным языкам. И все-таки опасность искажения грамматической картины восточного языкознания под влиянием (иногда неосознаваемым) привычных парадигм до сих пор остается.

Подытоживая этот небольшой экскурс в область становления общелингвистических категорий и их роли в описании восточных языков, мы приходим к достаточно тривиальному выводу. С одной стороны, никакие два языка не являются тождественными во всех отношениях – иначе они просто лишились бы статуса разных языков. С другой стороны, никакие два языка не являются разными во всех отношениях – иначе, по крайней мере, один из них лишился бы статуса языка как такового. Речь может идти лишь о степени структурных схождений/расхождений между языками. Специфичность/неспецифичность восточных языков по отношению к «невосточным» не может провозглашаться априорным постулатом, это вопрос эмпирический: необходимо определить круг восточных языков и попытаться установить, существуют ли грамматические и/или лексикографические характеристики у всех или части восточных языков, которые за пределами таковых не встречались бы.

Какие же языки принадлежат к восточным? Ответ может носить лишь откровенно тавтологический характер: восточные языки – это языки, на которых говорят этнические сообщества Востока. В свою очередь, ответ на вопрос о принадлежности этнических сообществ к восточным следует искать за пределами лингвистики – в общей теории востоковедения. Здесь предлагается считать, что определяющий признак, отграничивающий восточные сообщества от западных, содержится в ведущей роли традиционализма при рассмотрении и решении основных социальных и культурных проблем, с которыми сталкиваются соответствующие общества⁹⁸. Особая роль традиционализма характерна для самых разных ареалов Востока: Ближнего Востока, Дальнего, Южной Азии, Африки и др., несмотря на яркие различия между ними в ряде других отношений.

Ниже, исходя из условного выделения восточных языков, кратко рассматриваются определенные языковые характеристики, присущие восточным языкам и практически не встречающиеся за пределами их круга. Такие характеристики для удобства изложения будут рассматриваться применительно к разным уровням и компонентам языка и речевой деятельности – фонологии, морфологии, синтаксиса, словаря.

1. ФОНОЛОГИЯ И МОРФОНОЛОГИЯ

1.1. Только среди восточных языков представлены языки слоговые (силлабемные). Это прежде всего языки Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии. Слоговые языки выделяются особой ролью слога в их фонологии и морфонологии. В неслоговых (фонемных) языках имеется только один класс фонологических единиц, в терминах которых описываются экспоненты морфем – единиц более высокого уровня – класс фонем. В отличие от этого, в силлабемных языках есть два класса фонологических единиц такого рода: слоги и их «непосредственно составляющие» – инициали и финали.

Фонемы фонемных языков совмещают минимальность с точки зрения сегментации (в процессе функциональной сегментации мы доходим до фонем и дальше идти не можем) и минимальность с точки зрения конститутивности (одна фонема – необходимый и достаточный минимум для формирования экспонента морфемы). В отличие от этого в слоговых языках такие функции распределены между слогами, с одной стороны, и инициалями-финалями – с другой. Слоги (силлабемы) обладают минимальностью с точки зрения конститутивности (асиллабические, т. е. короче слога, морфемы здесь запрещены), а инициали-финали – минимальностью с точки зрения сегментации (предел, которого достигает функциональная сегментация, принимающая во внимание морфологизованные чередования и подобные процессы, позволяющие провести границу между начальным согласным, реже кластером, и остальной частью слога, взятой как целое, т. е. финалью).

В слоговых языках используется иная фонологическая логика, нежели в неслоговых. В исторической фонетике индоевропейских языков рядом исследователей выдвинуты гипотезы, согласно которым праиндоевропейский язык также был слоговым⁹⁹.

Исходя из сказанного выше, структура слога в фонемных языках может быть графически представлена схемой на рис. 1, а структура слога в силлабемных языках – схемой на рис. 2 (в качестве иллюстрации фигурируют русский слог пйан и бирманский пйан).

Рис. 1. Структура слога пйан (рус. яз.)

Рис. 2. Структура слога пйан (бирм. яз.)

1.2. Абсолютное большинство силлабемных языков являются тональными. Это означает, что каждый слог в таком языке, помимо состава в терминах гласных и согласных (точнее, инициалей и финалей), обладает просодической характеристикой – тоном. Без тона в тональном языке нет слога; замена тона столь же существенна для слога, сколь и замена гласного и согласного, ср.: бирм. поу¹ ‘посылать’, поу² ‘превосходить, быть больше’, поу³ ‘вредитель’, по⁴ ‘гнить’ (надстрочными цифрами обозначены тоны в их традиционной нумерации: краткий падающий, ровный, восходяще-нисходящий, краткий смычно-гортанный соответственно).

Как отчасти видно из приведенных бирманских примеров, один тон в данном языке отличается от другого регистром (относительной высотой частоты основного тона голоса: высокие тоны, низкие) или направлением (ровные тоны, восходящие тоны, нисходящие и т. п.) или тем и другим. В тональной системе всегда наличествует, по крайней мере, один ровный тон. В каждом тональном языке имеется замкнутая система противопоставленных тонов. Тоны могут различать грамматические (в большей степени это представлено в языках Африки, особенно Западной) и лексические (см. бирманские примеры выше) значения.

За пределами восточных языков тональные системы неизвестны. Встречающиеся в литературе выcказывания относительно тонов (слоговых акцентов, слоговых интонаций) в языках типа шведского, норвежского, словенского, панджаби и др. некорректны. Применительно к этим языкам следует говорить о полиакцентном ударении: две (редко – более, как в панджаби) противопоставленные фонологические характеристики (высота и т. п.) выделяют один из слогов слова, на основании признаков такого (ударного) слога можно установить просодический (акцентный) контур слова, при том что в подлинных тональных языках тон выделяет каждый слог. Зная тональные признаки данного слога, предсказать признаки других слогов слова (т. е. установить его просодический контур) невозможно. Можно сказать, что восточные языки не любят ударения – вместо ударения здесь представлены либо тон, либо сингармонизм.

1.3. Распространение такой фонологической (вернее морфонологической) характеристики, как сингармонизм, имеет свои особенности. Сингармонизм в разных его проявлениях известен и в восточных (тюркских, прежде всего), и в западных (прежде всего, финно-угорских) языках. Особые типы сингармонизма (по назальности, подъему гласных и др.) представлены, например, в индейских языках (гуарани, кечуа и др.), а в корейском, по-видимому, нет ни ударения, ни тона, ни развитого сингармонизма.

Таким образом, сингармонизм типичен для восточных языков, но не исключителен, встречаясь также в языках западных. Можно сказать, что сингармонистические языки образуют область пересечения восточных и западных языков (см. также ниже).

2. МОРФОЛОГИЯ

2.1. С точки зрения морфологической типологии абсолютное большинство восточных языков является агглютинативными или изолирующими. Изолирующие, похоже, не используются за пределами восточных языков. Агглютинативные, в отличие от этого, достаточно широко представлены и среди западных. Как мы уже видели на примере сингармонизма, который, заметим, самым тесным образом связан с агглютинацией, агглютинативные языки образуют своего рода область логического пересечения между западными и восточными языками. Стоит заметить, что граница между изоляцией и агглютинацией может проходить внутри языка; так, в бирманском языке грамматика имени носит последовательно изолирующий характер, а грамматики глагола – преимущественно агглютинативный.

Там, где восточные языки в области морфологии обнаруживают флективный строй (что особенно характерно для афразийских языков), это по преимуществу «не та» флексия, к которой лингвисты привыкли на примере русского, литовского или латинского: значительная часть морфологического инструментария здесь представлена так называемыми трансфиксами, вообще не встречающимися за пределами семитских языков.

По-видимому, наименее специфична морфология индоарийских, дравидийских и иранских языков. Они носят по преимуществу аналитический характер, приближаясь в этом отношении к таким западным языкам, как английский. Аналитизм (в этом значении термина) предполагает широкое употребление служебных слов (аналитических показателей) наряду с агглютинативными показателями, глагольными и иными, плюс пережиточная флексия (обычно достаточно частотная).

2.2. Для всех восточных языков, изолирующих и агглютинативных, слово обнаруживает достаточно неопределенную структуру, его отграниченность от словосочетания во многом условна. Это объясняется тем, прежде всего, что, принимая грамматические формы, слово восточного языка не столько изменяется, сколько меняет свое окружение, представленное служебными (аналитическими) показателями или агглютинативными «квазиаффиксами», слабо связанными с корнем (основой).

На уровне слова максимальной степени специфичности достигают изолирующие языки, применительно к которым возникают основания говорить об особой, притом базовой единице языка – слогоморфеме. Типичная односложность лексических единиц в этих языках приводит к тенденции функционального приравнивания слога и морфемы (односложного слова). В результате любой однослог, вне зависимости от того, является ли он экспонентом значимой единицы, приобретает грамматические свойства, типичные для значимых единиц: присоединяет аффиксы, участвует в процессах грамматической редупликации и даже в качестве «квазиглагола» управляет дополнениями. Например, в каренском (восточном сго) слове моули (тональная диакритика опущена) оба незначимых слога в экспоненте лексической единицы, которая имеет значение ‘дети’, могут принимать определения в виде местоименной проклитики, ср.: ймоуйли ‘мои дети’.

В слогоморфемных языках слово оказывается частным случаем сочетания слогоморфем – таким, которое характеризуется наиболее тесной грамматической связью между компонентами-слогоморфемами.

2.3. Для языков этого типа характерна ситуация, когда в тексте основной структурной единицей выступает бином – двусложное слово или двусложная же словоподобная единица. Некоторые подсчеты показывают, что двусложные слова типичны и для многих других языков, но если мы хотим определить словесную структуру, которая статистически доминирует в тексте (покрывает 50 % текста и более), то для изолирующих языков нужно к числу двусложных слов прибавить односложные, а для других языков (агглютинативных, флективных) – трехсложные¹⁰⁰.

2.4. Именно для восточных языков характерны особые конструкции, изменяющие ранг синтаксических соответствий семантических ролей (Агенса и Пациенса): эргативные, аккузативные, антипассивные и некоторые другие конструкции. В эргативных конструкциях с переходными глаголами для выражения соответствия Агенсу существует особый падеж – эргативный (или его аналитический аналог). В аккузативных конструкциях используется пассив, основным содержанием которого можно считать понижение в ранге слова, отвечающего Агенсу. В антипассивных конструкциях, наоборот, уходит в тень Пациенс, на что указывает понижение синтаксического ранга соответствующего актанта (члена предложения).

Также типично именно для восточных языков использование морфологического каузатива. При переходе от некаузативной конструкции к каузативной валентность глагола повышается на единицу, а в семантической структуре предложения появляется ситуация с семантикой побуждения, воздействия и т. п. Можно сказать, что в каузативных языках все отображаемые языком ситуации делятся на самопроизвольные (без использования в глаголе каузативного показателя) и зависимые (с каузативным показателем).

3. СИНТАКСИС

3.1. Восточные языки резко выделяются так называемой факультативностью грамматических показателей, что особенно ярко проявляется в синтаксисе. Факультативность означает, что показатели подлежащего, дополнения и ряд других могут устраняться из грамматической структуры предложения без видимых последствий для его синтаксиса и семантики. На возможность опущения грамматических показателей в разных языках налагаются различные ограничения, но применительно ко многим восточным языкам, агглютинативным и изолирующим, принципиальную возможность опущения грамматических показателей едва ли можно подвергнуть сомнению. Сам по себе факт факультативности чрезвычайно важен с общетеоретической точки зрения: согласно многим авторам, грамматические единицы отличаются от лексических именно обязательностью (ср. невозможность неупотребления временных, видовых и иных показателей в финитных формах русского глагола).

3.2. Во многих восточных языках, что для западных языков нетипично, отсутствует четкая грань между простым и сложным предложением. Проявляется это свойство двояко. В одних случаях для введения одного предложения в состав другого используется та же грамматическая техника, что и для соответствующих слов и словосочетаний – членов предложения: т. е. используются падежные аффиксы и «квазиаффиксы». В связи с этим некоторые специалисты по японской, например, грамматике говорят даже о «склонении предложений». В других случаях место придаточных предложений в системе занимают разнообразные причастные и деепричастные обороты.

4. СЕМАНТИКА И ЛЕКСИКОГРАФИЯ

4.1. В предыдущих разделах мы уже видели особенности восточных языков в области морфологической и синтаксической семантики. Специфику можно найти и в словарной семантике. В частности, наблюдается склонность к сложным разветвленным классификациям имен. В языках Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии такая классификация обнаруживается в ситуации точного счета. Например, в бирманском языке нет прямого соответствия русским конструкциям типа три карандаша