Гея Коган / Бремен /

Родилась, жила, училась и работала до 1995 года в Риге. Инженер-химик технолог. Посещала Студию молодых литераторов при СП. (когда была молодая). Публикации в Латвии, Германии, России, Украине, Израиле, США. 5 сборников с 2000г. по 2016 г.

Тёмное время

Свет желтовато-мутный
сеет окно сквозь шторы.
Тёмное время суток.
Спешные разговоры.

На лаконичность мода.
Короток день, как прочерк.
Тёмное время года
полдень сближает с ночью.

Год – он всего лишь веха,
меньшая из отметин.
Тёмные годы века
были во всех столетьях.

В каждое, будто внове,
двери срывая с петель,
входит средневековье,
как Ежи Лец заметил.

«Я впадаю в тебя, как впадает река…»

Я впадаю в тебя, как впадает река
в океан, от заката подсвеченный алым,
на неблизком пути разбивая бока
о своих берегов сиротливые скалы.
Косяки моих рыб у тебя в глубине,
беспредельность почуя, резвятся беспечно,
но седая волна, прокатив на спине,
их назад возвращает течением встречным.
Я с собой приношу столько лишних даров —
их уже собралось, что на сердце отметин:
почерневшие брёвна разбитых плотов
и прибрежных ракит отсыревшие плети.
Так спокойно лицо уходящего дня:
света сизый опал, тихий шелест прибоя…
Теплой солью его ты впадаешь в меня
и по венам течёшь, наполняя собою.

Риск

Я рискнула однажды родиться на свет —
он мерцал так призывно и близко —
и, наивно не зная, что выбора нет,
поддалась искушению риска.

Меня вдоволь швыряло то кверху, то вниз,
я не раз пустоту обнимала,
но теперь понимаю: оправдан был риск,
хоть не я рисковала, а мама.

И пуститься на риск соблазняла тетрадь
с разлинованной голубизною:
в ней рискнула однажды пять слов срифмовать,
не поняв, что рискую судьбою.

Я синицу поздней в заоконный простор
отпустила из рук, не жалея,
когда гордый журавль за вершинами гор
был над жизнью не властен моею.

Он однажды слетел, чтоб испить из ручья
моего, непонятно-знакомый.
Я рискнула коснуться ладонью плеча
у дверей уже общего дома.

Не лукавлю, что вовсе уже ни о чём
не жалею, но выигрыш краше.
Я рискнула вчерашним остывшим борщом
ради нынешней пенистой чаши.

Что нам завтра сулит, что стоит на кону,
и длинна ли последняя главка?
Но сегодня я только покоем рискну,
как не самой высокою ставкой.

Городок

А мне не довелось увидеть деда
в глухом провинциальном городке,
ни двор его, облитый душным цветом,
ни маленькую пристань на реке,
где он стоял, быть может, у причала,
глазами провожая пенный след.
Так вышло, что война была сначала,
а я позднее родилась на свет.
Нет ни письма, ни снимка – всё за краем,
куда ступить и заглянуть нельзя,
накрыла темнота, и я не знаю,
быть может, у меня его глаза.
Дед был не стар, когда с женою рядом
упал в песок седою головой,
но нету за кладбищенской оградой
на памятнике имени его,
и памятника нет, и нет могилы —
всё заровнял железный ураган,
но я по тем дорожкам не ходила,
а больше по проспектам дальних стран.
Чтоб стала связь неодолимо кровной,
хватило малой капельки свинца,
и я своей не знаю родословной,
за исключеньем отчества отца.
Там из трубы исходит струйка дыма,
как будто из кувшина джин, гляди!
Но для меня все меньше представимо,
что в дедов дом смогла бы я войти.
Его язык мне был бы непонятен
и непривычен жизненный уклад,
но сквозь листву мельканье светлых пятен
такое же, как много лет назад.
И городок, весною в белой пене,
зимой приняв покорно снежный плен,
стоит, уже слегка осовременен,
подштукатурен, в усиках антенн.
Покрыты черепицей новой крыши,
и в садиках такая благодать!
Но там никто мой оклик не услышит,
да мне, по сути, некого и звать.

«Недосмотренным сном, недодуманной мыслью…»

Недосмотренным сном, недодуманной мыслью,
тенью, быстро мелькнувшей под птичьим крылом,
золотистым лучом, проскользнувшим по-лисьи,
взмахом чьей-то руки за трамвайным окном;
юной радуги в небе улыбкой лукавой,
вздохом ветки, упавшей в лесную постель,
и неверной, смешной, мимолётною славой

Греческий салат

К малиновой заре добавь густую просинь,
пузырчатый присол каймы береговой
и птичий кавардак, вплетённый в гривы сосен,
раскинувших шатры над самой головой.

Я северу верна, но вот сюжет весёлый!
как, Аттика, тебе придётся эта весть:
Эгейских чистых вод танцующий осколок
есть в имени моём – признание и честь.

У рыночных лотков (здесь Азия, Европа ль?)
так плотен пряный дух – хоть режь его, как сыр,
но строгий Парфенон и страж веков Акрополь,
над городом паря, вернут ориентир.

А позже, после дня, когда жара погаснет
и ляжет сонм теней к ногам кариатид,
горячую струю оливкового масла
закат прольёт в залив и берег окропит,

и в масло окунёт – так кулинар искусный
агатовых маслин бросает горсть в салат —
он ломтик темноты, поджаренный до хруста
дорожки под ногой, до стрёкота цикад.

В низине меж холмов ночной нектар остужен,
и колко холодок вздымается со дна,
а греческий салат нам подадут на ужин:
мозаика цветов и чаши белизна.

Кулинарное

Я примостилась на краю
стола, и, ножиком сверкая,
сдираю с рыбы чешую,
счищаю слизь, водой смываю.
Всё в амальгаме чешуи:
стол, пол, передник, даже щёки.
Да, после эдакой стряпни
с уборкой будет мне мороки.
Котёл с водой как полынья.
Кидаю лук и рыбу следом,
морковь кружочками… Семья
ждёт с нетерпением обеда.

Укроп, лаврушка… Что ещё?
Душистый перец – три горошка.
Парок садится на плечо,
пока помешиваю ложкой.
И поперчу, и посолю,
заморских специй дам для вкуса,
и по тарелкам разолью
плод кулинарного искусства.
Потом немного погрущу,
что день так приземлённо прожит,
и это действо опишу,
как в оправдание, быть может.

«Крутится, вертится синий глобус…»

Крутится, вертится синий глобус,
                                            горит восток.
Под микроскопом кишат микробы.
                                            Идёт урок.
Время торопится, вскачь несётся —
                                            зачем, куда?
Круглым зрачком в глубине колодца
                                            черна вода.
Осень нахохленной мокрой птицей
                                            стучит в окно.
В небе журавль, а в руке синица —
                                            давно дано.
Это ошибка. Расставим сети
                                            на журавля.
Ночи туманны, а на рассвете
                                            белы поля.
На перекладине струи виснут
                                            и взгляд трезвей
напоминанием, здравым смыслом
                                            серьёзных дней.
Листья сгребают, и тянет сладко,
                                            сквозит дымок.
Входит учитель – в руках тетрадки.
                                            Начнём урок.

Татьяна Ретивова / Киев /

Татьяна Алексеевна Ретивова родилась в Нью-Йорке, в семье русских эмигрантов. Правнучка писателя Евгения Чирикова. Окончила Монтанский университет, получив бакалавр по английской и французской литературе. В 1981 г. получила магистерскую степень по славистике в Мичиганском университете. С 1994 г. живет в Киеве, в настоящее время руководит Арт-Лит Салоном «Бриколаж» и является директором издательства «Кая-ла», которое издает художественную литературу, беллетристику, и нон-фикшн.

Из цикла «Море уронов» ⁶

Урон неморских путей

Миновав, олименела.
Маргинальность заставы
О-чур-евшей мя

Заставила гекзаметром
Овладеть на перекладных.
Sic transit mundi.

Необъятная целина распоролась
Под грузом легионов с гонцами.
Стремглав раскидали они

Вехами ландшафты, про-
Питанные вражеской кровью.
Плоды перепутьев аж

Извергами извиваются.
Аксиома язычества
Сбившихся с путей.

Урон прародины

L'ivresse de la livrette
Отождествляется однако.
Перлами до рыл,

Сагапо эллинской стопой…
След простыл лжеспаса,
Грят прикол такой-сякой.

Ну а я и так всё знаю.
И так, и так, и так.
Речитативом недочитавших.

Итака! Представляешь? Прицел.
От священной лани к Ифегении —
Шаг до жертвоприношения.

Бо, бельмо ты моё одноокое.