4
Леджер

Я знаю, что делать, когда плачет ребенок, но что делать с плачущей взрослой женщиной, не в курсе. Так что я стараюсь держаться как можно дальше от нее, пока она пьет свой кофе.

С тех пор как она вошла сюда час назад, я узнал про нее немного, но одну вещь понял наверняка – она пришла не для того, чтобы с кем-то встретиться. Она пришла ради одиночества. За этот час к ней попытались подойти три человека, и она спровадила их, даже не поднимая на них взгляда.

Она молча допивает кофе. Только семь вечера, так что она вполне может перейти к крепким напиткам. Но я почему-то надеюсь, что она не станет. Я заинтригован, почему она пришла в бар и заказала то, что мы редко тут подаем, а потом отказала мужчинам, даже не взглянув на них.

Мы с Романом работаем тут вдвоем, пока не придут Мэри Энн и Рейзи. Бар понемногу наполняется, и я не могу уделять ей столько внимания, сколько хотел бы, то есть все. И я стараюсь быть везде и повсюду настолько, чтобы ей не показалось, что я постоянно кручусь рядом с ней.

Едва она допивает кофе, мне хочется спросить, что еще ей принести, но я заставляю ее просидеть над пустой чашкой добрых минут десять. А может, и все пятнадцать, до того как снова подхожу к ней.

Занимаясь своими делами, я исподтишка посматриваю на нее. Ее лицо кажется настоящим произведением искусства. Мне бы хотелось, чтобы ее портрет висел на стене где-нибудь в музее и я мог бы стоять и смотреть на него столько, сколько хочу. Но вместо этого я украдкой поглядываю в ее сторону, восхищаясь тем, насколько те же самые черты, что составляют все лица в мире, на ее лице выглядят гораздо лучше.

Люди редко приходят в бар в начале выходных так небрежно одетыми, но она совершенно не принарядилась. На ней выцветшая футболка и джинсы, но зеленый цвет настолько безупречно подчеркивает зелень ее глаз, словно она долго подыскивала футболку подходящего оттенка, хотя я совершенно уверен, что она вообще об этом не думала. Ее волосы темно-рыжие. Ровного, яркого цвета. Одной длины, точно до подбородка. Она то и дело запускает в них руку, и всякий раз, как это происходит, кажется, что она сейчас сложится пополам. И от этого мне хочется выйти из-за стойки, поднять ее со стула и обнять.

Что с ней?

Я не хочу знать.

Мне не нужно знать.

Я не встречаюсь с девушками, которые приходят в мой бар. Я дважды нарушал это правило, и дважды от этого получался один только геморрой.

Кроме того, есть в этой девушке нечто пугающее. Я не могу определить, что именно, но, когда я разговаривал с ней, слова застревали у меня в глотке. И не потому, что она так уж потрясла меня, нет, я ощущал нечто неуловимое, как будто мой мозг предупреждал меня не связываться с ней.

Красный флаг! Опасность! Отставить!

Но почему?

Когда я протягиваю руку за ее кружкой, мы встречаемся взглядами. Она сегодня больше ни на кого не посмотрела. Только на меня. Я должен бы быть польщен, но меня это пугает.

Я профессионально играю в футбол и владею баром, но меня испугал взгляд хорошенькой девушки. Это достойно описания в «Тиндере». Играет за «Бронко».

Владеет баром. Боится зрительных контактов.

– Что-нибудь еще? – спрашиваю я.

– Вина. Белого.

Не так легко владеть баром и оставаться трезвым. Я бы хотел, чтобы все были трезвыми, но мне нужны клиенты. Я наливаю бокал вина и ставлю перед ней.

Я остаюсь неподалеку, притворяясь, что вытираю стаканы, но они сухие, причем со вчерашнего дня. Я замечаю, как она медленно сглатывает, глядя на бокал, как будто ощущает неуверенность. Этого краткого мига колебания или сожаления хватает, чтобы я подумал, что у нее, наверное, проблемы с алкоголем. Я всегда могу сказать, что люди борются за трезвость, по тому, как они смотрят на свой стакан.

Алкоголикам трудно пить.

Но она не притрагивается к вину. Она понемногу пьет колу, пока та не заканчивается. Я протягиваю руку за пустым стаканом одновременно с ней.

Когда наши пальцы соприкасаются, я чувствую, будто у меня в груди застряло еще что-то, помимо слов. То ли несколько ударов сердца. То ли начинающееся извержение вулкана.

Она отдергивает свои пальцы от моих и опускает руки на колени. Я забираю у нее пустой стакан из-под колы и полный бокал вина, а она даже не поднимает взгляда, не спрашивает зачем. Только вздыхает, словно испытывает облегчение, что я убрал вино. Зачем тогда она его заказала?

Я снова наливаю ей колы и, пока она не смотрит, выливаю вино в раковину и споласкиваю бокал.

Она отпивает колы, но больше не поднимает на меня взгляда. Может, я огорчил ее.

Роман замечает, как я смотрю на нее, опирается локтем о стойку и спрашивает:

– Развод или смерть?

Роман любит угадывать, почему люди приходят в одиночестве и выглядят так, словно они не на своем месте. Но непохоже, что эта девушка пришла сюда из-за развода. Обычно женщины отмечают его, приходя в бар с толпой подруг, обмотанных лентами с надписью: «Бывшая жена».

Девушка выглядит печальной, но не настолько, чтобы это можно было назвать скорбью.

– Думаю, все же развод, – говорит Роман.

Я не отвечаю. Мне кажется неправильным угадывать причину ее печали, я надеюсь, что это не развод, не смерть и даже не неудачный день. Мне хочется ей только хорошего, потому что, кажется, ничего хорошего у нее давным-давно не бывало.

Занявшись другими посетителями, я перестаю смотреть на нее. Я делаю это, чтобы не мешать ей, но она пользуется этой возможностью, чтобы оставить на стойке деньги и ускользнуть.

Я несколько секунд смотрю на пустой барный стул и десятку чаевых. Она ушла, а я не знаю ее имени, ее истории, не знаю, увижу ли ее снова, и вот он я – бросаюсь через весь бар, насквозь, в главный выход, через который она только что вышла.

Когда я выбегаю на улицу, небо полыхает. Я прикрываю глаза ладонью, забыв, каким ярким бывает свет, если выйти из бара до наступления темноты.

Когда я замечаю ее, она оборачивается. Она стоит метрах в пяти от меня. Она не заслоняет глаз, потому что солнце светит за ее спиной, освещая ее голову, точно нимбом.

– Я оставила деньги на стойке, – говорит она.

– Знаю.

Мы молча смотрим друг на друга. Я не знаю, что сказать. Просто стою, как дурак.

– Тогда что?

– Ничего, – говорю я. Но тут же жалею, что не сказал: Все.

Она смотрит на меня. Я никогда так не делаю, я не должен так делать, но я знаю, что если дам ей уйти, то не смогу перестать думать о печальной девушке, оставившей мне десятку, хотя мне казалось, что она вообще не может позволить себе чаевые.

– Вы должны вернуться сюда в одиннадцать.

Я не даю ей шанса отказать мне, объяснить, почему она не сможет этого сделать. Я возвращаюсь в бар, надеясь, что мое требование заинтересует ее достаточно для того, чтобы она вернулась вечером.

5
Кенна

Я сижу на надувном матрасе, держа своего безымянного котенка и прокручивая в голове все те причины, по которым не должна возвращаться в тот бар.

Я вернулась в этот город не для того, чтобы встречаться с парнями. Даже такими красивыми, как этот бармен. Я тут ради своей дочери – и все.

Завтра важный день. Завтра мне нужно быть сильной, как Геркулес, но этот бармен, убрав мое вино, невольно заставил меня ощутить слабость. Уж не знаю, что такое он разглядел в моем лице, что заставило его забрать мой бокал. Я не собиралась пить вино. Я заказала его, только чтобы посмотреть на него и ощутить аромат, а потом уйти, чувствуя себя сильнее, чем в ту минуту, когда я пришла.

А теперь я нервничаю, потому что он заметил, как я смотрела на вино, и по тому, как он забрал бокал, было понятно – он решил, что у меня проблемы с алкоголем.

Но нет. Я много лет не притрагивалась к спиртному, потому что всего за один вечер выпивка, смешанная с трагедией, разрушила последние пять лет моей жизни, и эти годы привели меня обратно в этот город. А здесь мне не по себе, и успокоить себя я могу единственным способом – постараться вести себя так, чтобы чувствовать, что все еще контролирую свою жизнь и свои поступки.

Вот почему я не собиралась пить это вино, черт побери.

Теперь я буду плохо спать ночью. Как я могу считать, что контролирую происходящее, если он заставил меня почувствовать себя ровно наоборот? Если я хочу хорошо выспаться, мне нужно снова отказаться от чего-то, чего мне хочется.

Или кого-то.

Я очень-очень давно никого не хотела. С тех пор, как встретила Скотти. Но бармен был довольно горяч, и у него отличная улыбка, и он cварил прекрасный кофе, и он уже пригласил меня вернуться, так что будет очень даже просто прийти – и отказать ему.

И тогда я хорошо высплюсь и буду готова утром встать и встретить самый важный день в своей жизни.

Я жалею, что не могу взять с собой котенка. Поддержка мне не помешала бы, но котик спит на новой подушке, которую я купила ему в магазине.

Купила я не так много всего. Надувной матрас, пару подушек и простыней, сыр и крекеры, корм и наполнитель для котенка. Я решила, что пока мой горизонт планирования в этом городе – два дня. Пока я не буду знать, что принесет завтра, нет смысла тратить деньги, которые я зарабатывала и копила целых полгода. У меня и так уже осталось немного, и поэтому я решаю не вызывать такси.

Я выхожу из квартиры, чтобы пойти в бар пешком, но на сей раз не беру с собой ни сумку, ни блокнот. Мне понадобятся только права и ключ от квартиры. От нее до бара километра три, но дорога хорошо освещена, а погода хорошая.

Я немного беспокоюсь, что кто-нибудь сможет узнать меня в баре или даже по дороге туда, но я выгляжу совершенно не так, как пять лет назад. Раньше я сильнее беспокоилась о своей внешности, но пять лет тюрьмы научили меня не переживать из-за краски для волос, накладных ресниц и искусственных ногтей.

Я не прожила в этом городе достаточно времени, чтобы подружиться с кем-нибудь, кроме Скотти, так что навряд ли меня могут тут узнать много людей. Конечно, они знают, кто я, но, когда по тебе никто не скучал, трудно ожидать, чтобы тебя узнавали на улице.

Конечно, Патрик и Грейс могли бы узнать меня, если бы увидели, но я встречалась с ними только один раз до того, как попасть в тюрьму.

Тюрьма. Я никогда не привыкну к этому слову. Его так трудно произносить вслух. Когда пишешь буквы одну за другой на бумаге, они не выглядят так ужасно. Но когда произносишь вслух «тюрьма», это звучит чертовски сурово.

Когда я думаю о том, где провела последние пять лет, про себя я предпочитаю произносить – заведение. А когда я думаю об этом времени, то выражаюсь – Когда меня тут не было – как-то так. Я никогда не привыкну говорить: «Когда я была в тюрьме».

Но на этой неделе, когда я стану искать работу, мне придется произнести эти слова. Меня спросят: «Вас когда-нибудь осуждали за преступления?» И мне придется ответить: «Да, я провела пять лет в тюрьме за непредумышленное убийство».

И меня либо наймут на работу, либо нет. Скорее всего, нет.

Для женщин даже там, за решеткой, существуют двойные стандарты. Когда женщина говорит, что сидела в тюрьме, люди сразу думают: дрянь, шлюха, наркоманка, воровка. А когда мужчина говорит, что был в тюрьме, к этим отрицательным качествам сразу добавляются какие-то символы крутизны – типа дрянь, но крутой, наркоман, но классный, вор, но впечатляющий.

Да, на мужчинах тоже остается стигма, но женщине никогда не удается обрести и стигму, и символ крутизны.

Судя по часам на здании ратуши, я возвращаюсь в центр города в одиннадцать тридцать. Надеюсь, он еще на месте, хоть я и опоздала на полчаса.

Днем я не обратила внимания на название бара, возможно, потому что было светло, и я удивилась, что это больше не книжный. Но там, над дверью, висит небольшая неоновая вывеска «У Уарда».

Я медлю, прежде чем зайти. Мое возвращение так или иначе подаст этому парню сигнал. А я вовсе не уверена, что хочу его подавать. Но альтернатива-то одна: возвращаться обратно в квартиру и оставаться наедине со своими мыслями.

А я за последние пять лет провела с ними наедине достаточно времени. Я тосковала по людям, и шуму, и всему тому, чего у меня не было, и моя квартира немного напоминает мне тюрьму. Там тоже тихо и одиноко.

Я открываю дверь бара. Внутри громче, темнее и накурено больше, чем раньше. Пустых мест не оказывается, так что я проталкиваюсь сквозь толпу, нахожу туалет, жду в коридоре, жду снаружи, еще немного толкаюсь. Наконец, один из столиков освобождается. Я пересекаю зал и сажусь за него одна.

Я смотрю, как бармен скользит за стойкой. Мне нравится, каким он кажется беззаботным. Двое парней затевают драку, но он нисколько не беспокоится – просто указывает им на дверь, и те выходят. Он часто так делает. Просто указывает на что-то, и люди делают то, что он им указывал.

Глядя на другого бармена, он указывает на двух посетителей. Бармен подходит и рассчитывается с ними.

Он указывает на пустую полку, одна из официанток кивает, и через несколько минут полка заполнена.

Он указывает на пол, и второй бармен исчезает за дверью, появляется со шваброй и вытирает пролитое.

Он указывает на крючок на стене, и другая официантка, беременная, беззвучно проговаривает «спасибо», вешает туда фартук и уходит домой.

Он указывает, и люди делают, и вот наконец приходит время закрытия. Люди принимаются уходить. Никто больше не заходит.

Он не взглянул на меня. Ни разу.

Я начинаю сомневаться, стоило ли приходить. Он кажется занятым, и, может быть, я его не так поняла. Я просто решила, что, когда он сказал мне вернуться, он что-то имел в виду, но, может быть, он говорит так всем посетителям.

Я поднимаюсь, думая, что мне, вероятно, тоже стоит уйти, но он, уловив мое движение, указывает мне. Простой взмах пальца, показывающий, чтобы я села, – и я сажусь.

Я радуюсь, что интуиция меня не подвела, но чем меньше народу остается в баре, тем больше я нервничаю. Он считает, что я взрослая женщина, но я не чувствую себя взрослой. Я – двадцатишестилетний подросток, неопытный, начинающий все сначала.

Я не уверена, что поступила правильно, вернувшись сюда. Думала, просто приду, пофлиртую с ним и потом уйду, но он больший соблазн, чем самый навороченный кофе. Я пришла, чтобы отказать ему, но представления не имела, что он будет указывать тут весь вечер и что он будет указывать мне. Я не знала, что это так сексуально.

Интересно, пять лет назад я бы тоже так подумала или теперь любой мужчина может настолько легко мне понравиться?

К полуночи остаемся лишь мы вдвоем. Все остальные ушли, дверь заперта, он несет на кухню поднос с пустыми стаканами.

Я подтягиваю к себе коленки и обхватываю их руками. Я нервничаю. Я приехала в этот город не затем, чтобы с кем-то познакомиться. У меня гораздо более важная цель. А он, похоже, может сбить меня с пути, только лишь указав пальцем.

Но я же всего лишь человек. Людям нужна компания, и, хоть я и вернулась в этот город не ради знакомств с новыми людьми, на этого парня трудно не обратить внимания.

Он выходит из-за двери уже по-другому одетый. На нем больше не бордовая рубаха с воротником и закатанными рукавами, как на других работниках. Он переоделся в белую футболку. Так просто – и так сложно.

Он улыбается, подойдя ко мне, и я чувствую, как от этой улыбки мне становится тепло, словно меня укрыли тяжелым одеялом.

– Ты вернулась.

Я стараюсь казаться невозмутимой.

– Ну, ты же просил.

– Хочешь чего-нибудь выпить?

– Нет, спасибо.

Он проводит рукой по волосам, откидывая их назад и глядя на меня. Он выглядит довольно воинственно, подходит ко мне и садится рядом. Совсем рядом. Мое сердце заходится частым стуком, оно бьется даже чаще, чем когда Скотти много лет назад подошел к моей кассе в четвертый раз подряд.

– Как тебя зовут? – спрашивает он.

Я не хочу, чтобы он знал мое имя. С виду ему столько же лет, сколько могло бы исполниться Скотти, будь он жив. Это означает, что он может узнать мое имя или меня или помнить, что тогда случилось. Я не хочу, чтобы меня кто-то узнал, или вспомнил, или предупредил Ландри, что я приехала сюда.

Это не маленький, но и не такой уж огромный город. Мое присутствие недолго останется незамеченным. Но мне нужно пробыть незамеченной достаточно долго, так что я немного вру и называюсь ему своим средним именем.

– Николь.

Я не спрашиваю, как зовут его, потому что мне все равно. Мне это знание не понадобится. Я никогда больше сюда не вернусь.

Нервничая от такой близости к кому-то другому, я принимаюсь теребить прядь своих волос. Мне кажется, я совсем забыла, что надо делать, и у меня вырывается то, что я пришла сказать:

– Я не собиралась его пить.

Он наклоняет голову, не понимая, о чем я, и я объясняю:

– Вино. Иногда я… – я мотаю головой. – Это глупо, но я так делаю, специально заказываю спиртное, чтобы не пить его. У меня нет проблемы с алкоголем. Наверное, это больше про контроль. Так я чувствую себя менее слабой.

Он скользит взглядом по моему лицу и слегка улыбается.

– Это я уважаю, – говорит он. – Я и сам редко пью по схожим причинам. Я каждый вечер среди пьющих людей, и чем больше я нахожусь с ними, тем меньше мне этого хочется.

– Бармен, который не пьет? Это редкость, верно? Я думала, бармены склонны к алкоголизму больше других. Легкий доступ.

– Это на самом деле строители. Что тоже не добавляет мне очков. Я уже несколько лет строю дом.

– Да, ты, похоже, саботируешь сам себя.

Он улыбается.

– Похоже на то. – Он глубже откидывается на спинку скамьи. – А чем ты занимаешься, Николь?

В этот момент я и должна уйти. Прежде чем он спросит еще о чем-то, до того, как я скажу что-то лишнее. Но мне нравится его голос и он сам, и мне кажется, что здесь я отвлекаюсь, а мне так нужно отвлечься. Я просто не хочу разговаривать. Разговоры в этом городе не доведут меня до добра.

– Ты действительно хочешь знать, чем я занимаюсь? – Я уверена, что он предпочел бы просто запустить руку мне под юбку, чем слушать, что там девушка может ответить на подобный вопрос. И поскольку я не хочу признаваться в том, что не работаю, потому что пять лет просидела в тюрьме, то скольжу ему на колени.

Он удивляется, как будто и в самом деле собирался сидеть тут и болтать со мной целый час подряд.

Потом выражение его лица сменяется с легкого шока на принятие. Его руки ложатся мне на бедра, и он сжимает их. По всему моему телу пробегает дрожь.

Он притягивает меня поближе, я ощущаю его сквозь джинсы и вдруг сомневаюсь, что смогу уйти, как считала всего пять минут назад. Я думала, что смогу поцеловать его, а потом пожелать ему доброй ночи и гордо отправиться домой. Я просто хотела почувствовать себя немного сильнее перед завтрашним днем, но теперь, когда он проводит пальцами по коже у меня на талии, это делает меня все слабее и слабее и, черт, совершенно бездумной. Не бездумной, словно мне плевать, а бездумной, как будто у меня в голове пустота, а в груди растет ощущение, словно во мне разгорается огненный шар.