Лицо моего клиента становится мягче, складки возле рта будто разглаживаются. Он говорит живее обычного, и сам голос его делается звонким, словно мальчишеским.
Канцлер вспоминает, что в библиотеке, располагающейся на первом этаже пятиэтажного кирпичного дома, стоит полумрак. Там всегда лучше, чем на улице: в жару прохладно, а в стужу тепло. В читальном зале приятно пахнет старыми книгами. С тех пор Канцлер любит старые книги с загнутыми, надорванными, а иногда даже отсутствующими уголками рыжих или масляного цвета страниц, выпадающих из разваливающихся корешков; с длинными предисловиями и странными ценами на последних страницах обложек.
Заходя в библиотеку, Канцлер здоровается с пожилой заведующей, сдает книги и называет те, что хочет взять. Библиотекарша идет в хранилище. Юноша, которому как постоянному и аккуратному посетителю дозволяется вести себя немного по-хозяйски, берет два новых номера «Художественной галереи» и усаживается в читальном зале. Несколько старичков за соседними столами листают газеты и поглядывают на Канцлера. Пока библиотекарша ищет книги, тот успевает запомнить даты жизни двух художников, а также выучить названия, годы создания и места хранения нескольких картин каждого. Образы этих картин на годы остаются в памяти моего будущего клиента. Он и сейчас помнит их детали, которые выхватывает скорым взглядом во время мимолетных посещений библиотеки.
По пути на ферму Канцлер повторяет про себя годы жизни всех мастеров, с творчеством которых знаком, и в воображении воссоздает их произведения. Заготавливая сено, наливая воду и насыпая корм кроликам, убирая их воняющие едкой мочой и облепленным мухами калом клетки, пропалывая и поливая огород, подвязывая цветочные кусты, собирая кишащую отвратительными мокрицами смородину, покрытую паутиной и тлей вишню, всю в гусеницах и клопах малину, усеянные муравьями сливы, червивые яблоки и занимаясь другими делами по хозяйству, юноша сопоставляет биографии художников, пытается находить различия и черты сходства в их манере письма, а еще мечтает увидеть воочию каждую картину, которую хранит в памяти: не репродукцию в журнале, а настоящее полотно, оригинал.
Однажды Канцлер решает поделиться своим увлечением художественным искусством с отцом. Плотно пообедав, тот заворачивается в два пледа: стоят крещенские морозы, а дом-развалюха плохо отапливается. Отцу нечем заняться. Он пьет чай и минуту слушает восторженный рассказ о картинах Клода Моне, а затем велит сыну подать телефон. Родитель моего будущего клиента звонит двоюродной сестре жены, той самой, чья приятельница работает директором школы-экстерната, и поет ей «Очи черные». Он любит петь, как и тетушка Канцлера. Пару раз в неделю отец по телефону исполняет ей русские романсы, а в перерывах между звонками задается вопросом, не грешны ли песни о страсти.
Тем морозным январским днем Канцлер в едва отапливаемом домишке в сотый раз слушает отцовское исполнение старого романса. Отец поет только первый куплет: он не знает целиком ни одну песню. Голос у родителя дурной, блеющий, поет он всегда одинаково, с повторяющимися из раза в раз ужимками. Это пение раздражает моего будущего клиента: оно мешает сосредоточиться на занятиях учебой или попытках литературного творчества.
Слушая блеяние отца, Канцлер представляет, как перерезает тому горло острым ножом. Кровь фонтаном льется на черную бороду родителя и на оба пледа. Пока отец кривляется, блея в трубку, плед яркого цыплячьего цвета съеживается на другом, раскраской напоминающем сочную луговую траву. Это сочетание цветов рождает в воображении юноши образ огромного лютика, растущего посреди свежей зелени и заливаемого кровью. Лютик пульсирует в глазах Канцлера, становится то бурым, то абрикосовым, а затем, упиваясь кровью и омываясь от нее, приобретает исконный цвет. Внезапно луг, на котором растет гигантский цветок, сотрясается: отец встает с дивана. Верхний плед разворачивается, и лютик словно распадается на множество маленьких цветочков куриной слепоты, устилающих траву.
Отец продолжает блеять, но Канцлер уже не обращает на него внимания. Новое ощущение заполняет моего будущего клиента с головы до ног. Он чувствует, что самый красивый в мире цвет это вовсе не цвет маков и пожарных машин, как сызмальства втолковывает ему мать. Красивейший цвет – цвет лютиков, цвет заливаемого солнечным светом поля, на окраине которого всё пируют и пируют счастливые и свободные ровесники Канцлера; цвет фонарей поезда, подъезжающего по устилаемым снегом рельсам к унылой подмосковной станции; цвет страниц записной книжки Степана и страниц старых библиотечных книг.
– Мы думаем, – заключает мой собеседник, – что новая книга будет об этом самом цвете в искусстве европейских художников.
Будущая кардинальная смена жанра творчества Канцлера меня не касается. Я считаю важным обсудить кое-какие эпизоды его повести.
– Что вы чувствуете, когда мать не верит вам в детстве? Ее мнительность – один из основных мотивов вашего текста, как мне кажется.
– Канцлера раздражало и обижало недоверие мамаши. Эти ощущения усугублялись тем, что мамаша абсолютно не понимала своего ребенка. Его детское вранье часто оставалось нераскрытым. Если же Канцлер говорил правду, мамаша была уверена во лжи сына. Она считала, что видела ребенка насквозь. Притом не чувствовала его вообще. Удивительно, какое это было полное непонимание.
Мы недавно хотели посмотреть фильм «Смерть и девушка», – продолжает Канцлер. – Это было фиаско: мы умудрились скачать итальянский перевод. Напоминает взаимоотношения мамаши с Канцлером.
– А сейчас как вы относитесь к ее недоверию?
– Мы привыкли. Мамаша неадекватно воспринимала реальность. Ее восприятие такое и поныне. Она глупа или психически нездорова, мы затрудняемся сказать точно.
Я пытаюсь уловить в тоне собеседника раздражение, обиду, но он по-прежнему маскирует эти чувства, когда речь идет о родителях.
– Вы любите свою маму?
– Нет.
– А проблему вы в этом видите?
– Дети не обязаны любить родителей. Любовь есть или нет. Есть – хорошо, нет – и ладно.
– У вас нет чувства вины за такое отношение к родителям?
(Не сомневайтесь, предыдущую часть диалога я нашел в обрамлении назойливых «спрашиваю», «отвечает», «интересуюсь» и «говорит», после чего спросил у себя, буду ли готов отвечать перед читателем, который поинтересуется, что говорила мне совесть, когда я оставлял в тексте перечисленные подсказки. Задав себе этот колченогий вопрос, я вышиб из диалога костыли.)
Мой клиент молчит и смотрит в одну точку, затем произносит:
– Некогда Канцлер чувствовал вину. Родители всю его жизнь давили на обязанность уважать их, любить. Однако нельзя принудительно уважать и любить. Принудительно можно лишь выражать эти чувства.
– Когда вы впервые понимаете, что не любите родителей? Что вы при этом чувствуете?
– Канцлер разлюбил папашу лет в тринадцать, мамашу – года через два. Осознав это, почувствовал разочарование. И ужас от мысли, что его жизнь так долго направляли столь глупые люди.
– Как вы справляетесь с этими чувствами?
– Мы осознали, что детство нужно было пережить. Что детство было неупорядоченной цепью случайностей. Что мы выросли такими случайно. Пережив детство, нужно брать жизнь в свои руки. Мы так и сделали, насколько это возможно.
– У вас нет желания отомстить родителям? Сделать им больно?
– Надо бы, да лень. Канцлер так и не собрался. Есть множество более интересных вещей. Литература, кино, живопись – искусство в целом. А еще путешествия, хорошая одежда, женщины… Вы удивитесь, однако нас, правда, любят женщины. Женщины любили Канцлера всегда. То есть лет с шестнадцати и поныне.
Мы порой вспоминаем эпизод из юности. Мамаша отвела тринадцатилетнего Канцлера в детскую поликлинику. Ухоженная пожилая врачиха расшифровывала его анализы. Между делом она трепалась с родительницей Канцлера. «Красавец растет, – говорила докторша. – Набегаются за вашим парнем девчонки». Канцлер тогда еще не целовался. «Когда же эти дуры побегут?» – размышлял он.
Мой собеседник самодовольно улыбается.
– Года четыре спустя Канцлер услышал топот, – продолжает он. – Обернулся, а за ним бежали женщины. Они до сих пор бегут. Так что да, женщины всегда любили Канцлера. Даже когда он был нищим студентом и зарабатывал разносом листовок. И когда работал юристом три года без отпуска.
Тогда он изобретательно подходил к любой женщине. Первые любовницы Канцлера были разномастными. Студентки, обычно из других ВУЗов. Взрослые дамы. Была абхазка за тридцать пять. Канцлер заменил ее башкиркой лет тридцати семи. Эта была руководителем юридического департамента крупной фирмы. Канцлер соблазнил ее маникюршу, а потом и домработницу. Обе были молдаванками.
Даже теперь мы открываем электронный ящик и находим женские послания. Там и любовные признания есть. Это что касается женщин. Большинство же мужчин созданы, чтобы пить дешевый алкоголь и завидовать нам.
Я возвращаю разговор в прежнее русло:
– Вы допускаете, что родители любят вас?
– Эмоции испытывает конкретный человек. Только этот человек может сказать, любит он или нет. Но самодостаточность любви как чувства – миф. Мы убеждены в этом. Важно, как любовь проявляется. Вот папаша ревновал жену к сыну. Он так и не понял, что женщины любят детей сильнее мужчин. Успехи Канцлера бесили папашу, а неудачи вызывали его злорадство.
– Вы всерьез полагаете, что женщины любят детей больше, чем мужчин?
– Другого мы не видели.
– Адекватная взрослая женщина будет любить мужчину больше, чем ребенка. Ну, может, кроме первых двух лет жизни ребенка.
– Мы тоже полагаем, что любить ребенка больше его отца ненормально. Впрочем, статистика знакомств Канцлера говорит о ненормальности большинства женщин.
О проекте
О подписке