Оливия смотрела на него с другой стороны кухонного острова. Морщины на ее лбу с годами стали глубже, и временами ему не терпелось наклониться к ней и разгладить их пальцами. Если бы только их прикосновения друг к другу не были такими напряженными, такими преисполненными значения, словно язык, которым оба владели недостаточно хорошо.
– И что ты ответишь?
– Не знаю!
Его сердце все еще колотилось от потрясения при виде имени Кейт в почтовом ящике спустя пятнадцать лет, словно человек восстал из мертвых. Не слишком ли долго он сохранял этот почтовый адрес? Не следовало ли его сменить? Не осудит ли она его?
– Эндрю.
– Прости. Что ты сказала?
– Мы должны подумать, как это скажется на детях.
– Ну, я подумал. Адаму я уже позвонил.
И сын бросил трубку. Эндрю не мог его винить. Адам не просил, чтобы мать его бросила. Как еще он должен был воспринять известие о ее внезапном возвращении?
– Да и время тоже подходящее. Именно сегодня.
– Знаю.
При виде ее имени во входящих он резко вернулся в прошлое. Первая мысль была о том, что Кейт каким-то образом узнала, что именно сегодня его книга поступает в продажу. Он ждал этого дня всю жизнь, и, конечно же, именно сегодня Кейт должна была снова возникнуть на горизонте и все испортить. «Нужно поговорить. По поводу твоей книги», – написала она. Он почувствовал, как издалека подступает страх, отбрасывая на него тень.
– Думаю… Лив, думаю, она злится из-за книги.
Кейт упомянула «права на биографию». Он не знал, что это такое. Он намеренно не включил ее в повествование, просто сообщив, что она оставила детей еще совсем маленькими. Он даже не называл ее по имени. И почему продюсер не сообщил ему, что женат на Кейт, прежде чем купить права? Отказал бы он в продаже, если бы знал об этом? Деньги были большие. Возможно, он смог бы вернуть их, но сама идея подобного скандала смущала его.
Оливия нахмурилась еще сильнее. Казалось, лишь сила воли позволяет ей сдерживаться.
– Разве эти вопросы не должен решать продюсер? Или твой агент?
Ему по-прежнему нравились слова «твой агент», даже несмотря на ситуацию.
– Понятия не имею. Кейт просто пишет, что нужно поговорить.
– Она имеет в виду личную встречу? Она собирается вернуться… сюда?
Оливия огляделась. Он быстро подметил, что не изменилось с тех пор. Стены остались того же цвета, их не перекрашивали много лет. Кухонный остров, которым так гордилась Кейт, обшарпанный со всех сторон из-за истерик Адама и ударов нетвердых ног Кирсти. Купили ли они хотя бы стул после ее ухода?
– Не знаю.
– Полагаю, она не знает о… Кирсти.
Она произнесла имя так, словно для нее это было мучением. Впрочем, так оно и было. Он поморщился.
– Она как бы не потрудилась оставить номер телефона, чтобы я держал ее в курсе.
Даже развод они оформили без разговоров – дистанционно, через адвокатов. Все эти годы он изо всех сил старался закрывать глаза на происходившее.
– Я… Прости, я не могу этим сейчас заниматься. Мне нужно… готовить речь.
Он едва сдержал вздох облегчения, найдя наконец подходящий предлог, чтобы выйти. Но, поднявшись наверх, пошел не в кабинет, а повернул налево и толкнул дверь в комнату Кирсти. У него кружилась голова. Кейт! Спустя столько лет!
Все еще было непривычно видеть комнату пустой, с голым матрасом, без личика Кирсти за прутьями кровати, то жалобного и мокрого от слез и соплей, то улыбающегося при виде него без очевидных причин, хоть он и никак не мог облегчить ей жизнь. Любящий взгляд, инстинктивный, словно их связывала нить, передававшая ему ее мучительную боль. А Кирсти перенесла слишком много боли для такой малышки. Затхлый запах из комнаты так и не выветрился. Стул Кирсти – неповоротливая конструкция с ремнями на липучках, которые должны были удерживать ее прямо, тяжелая, как обеденный стол, стоял поперек комнаты. Поправив стул, он ощутил укол боли в спине – напоминание о тех годах, когда ему приходилось постоянно поднимать дочь. И тут он понял, что плачет. От слез сдавило горло. Боже… Это уже слишком. Он слишком стар для этого. Для всего этого.
После случившегося Оливия стала приходить каждое утро к восьми, после того как Эндрю уходил на поезд. Ее появление, в длинном шарфе и с охапкой самодельных сумок, было бальзамом на душу в трудный день. Она знала то единственное положение, которое уменьшало громкость сумасшедшего воя Кирсти, она умела заставить Адама перестать катать по руке Кейт игрушечную машинку, колеса которой впивались в кожу. Она оставалась до середины дня, потом надевала кардиган и уходила на телестудию работать в вечернюю смену. В свободные от работы вечера – Оливия работала на полставки, и Кейт чувствовала, что она не так уж нуждается в деньгах, – ей хватало терпения дождаться Эндрю, возвращавшегося в девять вечера, накормить его ужином и расспросить об успехах в борьбе с Филом из бухгалтерии по поводу того, что считается допустимыми расходами на обед.
Но в первую очередь она была той парой рук, в которую Кейт могла передать вещи, детей, тарелки и белье, прежде чем со слезами благодарности скрыться в соседней комнате и закрыть за собой дверь. Рев затихал, словно сирена проезжающей скорой, запах подгузников и рыбных палочек ослабевал, и Кейт могла наконец распрямить затекшую спину и снова дышать. Ей, разумеется, приходило в голову, что Оливия слишком много для них делает. У нее едва оставалось время на себя – она только работала, помогала по дому Кейт или спала. Впрочем, она предполагала, что личной жизни у Оливии нет. Нельзя же бесконечно вязать или делать открытки своими руками. Возможно, она была рада любой компании. Да и в любом случае, когда твоя собственная беда настолько осязаема и пронзительна, трудно думать о ком-то еще. Если Оливия хотела приходить к ним, Кейт не возражала.
Странно, с какой легкостью ей нашлось место в их жизни. До того дня рождения, изменившего все, Кейт могла бы назвать Оливию в лучшем случае коллегой. Они время от времени вместе обедали, переглядывались на совещаниях, когда кто-нибудь из мужчин-продюсеров позволял себе неловкие сексистские высказывания, но никогда не были близкими подругами. Каким-то образом присутствие Оливии, которая первой оказалась рядом с Кейт, когда она упала, связало их вместе.
С рождения Кирсти прошло два года, и страна вела войну, но Кейт, когда-то так стремившаяся стать репортером и впитывавшая в себя любые новости, никак не могла уследить за событиями, протестами и гробами, прибывающими под государственными флагами. Она не вернулась на работу, потому что не удавалось найти человека, готового приглядеть за Кирсти. Даже когда она отваживалась выйти на улицу, Адам опрокидывал стойки в магазинах и закатывал истерики, если она не покупала ему какого-нибудь покемона, а Кирсти в коляске привлекала сочувственные взгляды, и казалось, что весь мир от нее отгораживается. В такие моменты было труднее всего видеть, как другие люди хмурятся при виде твоего ребенка. Ее душило желание защитить дочь, чувство стыда, ярость от осознания несправедливости всего происходящего. Кирсти-то в чем виновата?
Кейт и Эндрю были внизу. Он бездумно сидел перед телевизором и смотрел новости, она на кухне помешивала рагу, которое приготовила Оливия. У Оливии в тот день был выходной, поэтому она задержалась допоздна. Кейт даже не помнила, говорили ли они об этом. Просто такое казалось нормальным. Оливия бесшумно спустилась по лестнице, уложив Адама спать, и Кейт, услышав тихое покашливание, едва не буркнула раздраженно: «Да говори уже». Но это было бы несправедливо – Оливия была к ним так добра. Нужно было где-то найти Милую Кейт, Благодарную Кейт.
– Прошу прощения, – сказала Оливия. – На следующей неделе я приходить не смогу.
До нее не сразу дошло. А когда дошло, Кейт случайно плеснула на руку горячим соусом.
– Черт! Что ты сказала?
– Следующая неделя… Понимаешь, я давным-давно это запланировала.
На мгновение Кейт вскипела, словно Оливия была платной нянечкой.
– А что же нам делать?
На Оливию было жалко смотреть.
– Прости… Просто… приезжает моя дочь.
Кейт все слышала. Как он долго справляет нужду в туалете, как шумно полощет рот, как громко сморкается. Казалось, Эндрю всегда старался исторгнуть из себя все лишнее, прежде чем лечь спать. Она подождала, пока он проверит детей, задержавшись в дверях дольше необходимого и глядя, как они спят. Ее раздражала сентиментальная привязанность мужа к детям, и она начинала ненавидеть саму себя, отчего злилась еще больше. Что с ней не так? Ее муж умел любить детей, даже если они были невыносимы, а у нее этого не получалось. Она старалась изо всех сил: целовала их потные головки, обнимала, когда их крошечные тела сковывала ярость, но ее душа не рождала чувств, как грудь иногда не дает молока. Она продолжала считать минуты до момента, когда можно будет уйти в другую комнату и закрыть за собой дверь.
Закончив, наконец, любоваться, Эндрю шлепал босыми ногами в спальню, оставляя дверь нараспашку, как будто они не услышали бы рева Кирсти, даже находясь в бетонном бункере. Она отложила книгу. Ее руки были маслянистыми от крема.
– Что будем делать? – спросила она.
Он понял, что она имеет в виду. Ни о чем другом они сейчас и думать не могли.
– Я и забыл, что у нее есть дочь. Наверное, просто принимал это как данность. На нее всегда можно было положиться.
– Хм…
И с чего Кейт так разозлилась? Оливия уж точно не обязана им помогать. Она и так сделала слишком много – больше, чем бабушки и дедушки, вместе взятые. Родители Кейт слишком пугались припадков Кирсти, чтобы от них был хоть какой-то толк, а родители Эндрю просто притворялись, что все в порядке, и покупали одежду и игрушки, которые подошли бы обычному двухлетнему ребенку, но никак не подходили тому ребенку, который существовал на самом деле.
Эндрю тяжело опустился на край кровати.
– Я не могу больше брать отгулы. Это по его глазам видно. Я и так хожу по тонкому льду.
«Он» – это Мартин, человек, которого Кейт никогда не встречала, но от которого ее жизнь зависела сильнее, чем казалось возможным.
Кейт представила себе катастрофическую неделю в одиночестве. С семи утра до девяти вечера. С детьми на руках без посторонней помощи.
– Может, Оливия сможет привести ее к нам?
– Дочку? Как ее зовут?
– Она зовет девочку Делией. Думаю, это от Корделии. Никогда не понимала, зачем люди называют детей в честь персонажей, погибших ужасной смертью.
Откуда эта последняя фраза? Прежняя Кейт, Милая Кейт, ни за что бы такого не сказала. Во всяком случае, вслух.
– Делия. Милое имя.
Она практически видела, как в его голове формируется мысль: «Если у нас будет еще… Когда у нас будет еще…» Кейт охватила паника. Что угодно, лишь бы он этого не произнес.
– Я их приглашу.
– А она никогда не говорила, почему девочка живет не с ней?
Эндрю лег в кровать и потянулся за своей книгой. Кейт читала или, вернее, делала вид, что читала «Загадочное ночное убийство собаки» (с таким ребенком она, наверное, смогла бы справиться, и у нее перехватило дыхание от чувства вины и ревности при этой мысли), а ее муж уже больше года пытался одолеть «Шантарам».
– Не хотела совать нос в чужие дела.
Да и, на самом деле, прежде ее это почти не волновало. А если уж совсем честно, то она была слишком поглощена собственными несчастьями. Вот так обычно и бывает, когда впускаешь кого-то в свою жизнь. Ты начинаешь беспокоиться за них, интересоваться их жизнью.
Эндрю снова высморкался.
– Странно – мать бросила ребенка.
– Только платок не оставляй.
– Извини. – Он скомкал бумажный платок. – Я хочу сказать, это непросто – уж мы-то знаем лучше многих. Но разве она по ней не скучает? Я бы без наших чувствовал себя как без рук.
Она отлежала себе руку, и та казалась онемевшей и чужой, словно ее можно попросту бросить и уйти. Кейт перевернула страницу этой чужой рукой.
– Не знаю, могу ли сказать то же самое.
– Да? – удивился Эндрю. – Ну, я знаю, что ты… что это тяжело.
Между ними повисла свинцовая тишина недосказанности. Могла ли она попытаться объяснить, с каким трудом ей дается любовь к собственным детям? С Адамом получалось это скрывать, потому что он был сложным ребенком, и она еще только привыкала к материнству, но теперь все было вдвое сложнее. Двое детей – две возможности ощутить прилив любви.
– Это не просто тяжело. Это… – слова были готовы сорваться с губ, но она сдержалась.
Эндрю этого не мог понять. Он любил детей даже в самые сложные дни.
– Ей так больно, что мне становится не по себе. И то, как на нее смотрят люди. Что они говорят.
– Понимаю, – он положил ладонь на ее голое бедро.
Он все еще был привлекателен, не облысел и не растолстел, как многие мужчины в его возрасте. Она могла бы прижаться к нему, вдохнуть запах его кожи. Попросить его помочь, объяснить самые темные мысли, терзавшие ее. Стать другим человеком.
Но нет. Это было не в ее силах.
– Слишком долго не читай, – сказала она и повернулась набок, чтобы уснуть.
Оливия, с ее хипповской прической и бледной улыбкой, постоянно сидевшая на таблетках, поддерживающих иммунитет, не отличалась упорством. Она уступала Кейт во всех вопросах – о политике, о подходящих обедах для детей, о подходящих для нее прическах. Но, к удивлению Кейт, она вежливо, но решительно отвергла все ее попытки познакомиться с Делией. У них уже есть планы. Делия стесняется незнакомых людей. Может быть, в другой раз. Как будто тискаешь мягкую игрушку и вдруг натыкаешься на твердую коробочку с динамиком.
Впоследствии Кейт и сама не могла понять, как давно она планировала свой поступок, сама этого не осознавая. Возник ли этот план однажды утром, когда она проснулась от рева детей в два голоса и визга пожарной сигнализации из-за того, что Эндрю сжег тост? Или когда Оливия сказала, что не покажет ей Делию? Неужели она уже тогда начала топать ножкой, будто упрямый ребенок? Утро, целых пять часов наедине с проблемами, казалось совершенно невыносимым. К полудню она одела детей для прогулки, натянув шапочку Кирсти поглубже, чтобы прикрывала лицо. Когда она была так укутана, люди не всегда замечали неладное. Девочка могла показаться обычной малышкой, а не ребенком, страдающим от… болезни, которой даже не было названия. Люди часто спрашивали, что это за болезнь, но Кейт не знала, что им ответить, и часто они смотрели на нее так, словно она – плохая мать и сама виновата, что не знает названия хвори, от которой страдает ее дитя. То, что можно назвать, можно и понять. Можно найти людей в той же лодке. Можно бороться. Но у них не было даже такой возможности. От чувства несправедливости Кейт хотелось иногда сжать кулаки и орать на людей.
– Мы идем повидаться с Ливви, – сказала она Кирсти.
О проекте
О подписке