Предисловие
Хроника объявленной трагедии Лучано Дзани^[2]

В ноябре 1944 года полковой священник Итальянской Социальной Республики дон Антонио Ледда подсказывает Муссолини идею возвращения итальянскому фашизму более 650 тысяч итальянских солдат, захваченных немцами после объявления перемирия 8 сентября 1943 года и депортированных в немецкие лагеря:

Крест возвышается на церквях, на вершинах наших гор, на могилах. Он с живыми и мертвыми. На самой вершине мира, на Северном полюсе, вместе с флагом нашей Родины установлен Христов Крест, сброшенный с дирижабля по имени Италия.

И еще:

В течение всей трагической Северной одиссеи два ее участника, Мариано и Цаппи, каждый день обращались к небесам с молитвой «Отче наш». У них уже не осталось еды, они жевали лед. Дойдя до слов: «Хлеб наш насущный дашь нам днесь», – они плакали как дети. Они голодали больше недели. И все же продолжали молиться. И Бог их услышал, их спасли, и они получили благословенный хлеб. Таковы чудеса молитвы.

В то время как Нобиле вместе с Бадолио и Бономи вовсю бьется над созданием образа «жертвы фашизма» (об этом хорошо пишет Клаудио Сиколо в главе с таким названием), Республика Салó, «оккупированный союзник» Рейха^[3], лишенная автономии и суверенитета, в сумерках уходящего фашизма^[4] отчаянно ищет ценности и мифы, которые могли бы возродить угасающий образ Родины.

Само собой разумеется, имя Нобиле здесь не упоминается, да еще дается сомнительная ссылка на молитву о «хлебе насущном», спасшую Мариано и Цаппи, и это при том, что тогда уже стали появляться различные предположения насчет гибели Мальмгрена (подозревали, что имел место каннибализм. – Ред.). И все же факт остается фактом: миф об экспедиции «Италии» является краеугольным камнем в коллективной памяти итальянских фашистов, возможно, еще и потому, что трагический эпос хорошо вписывался в атмосферу разложения и смерти, царившую в те месяцы.

Эта история – еще одно доказательство неоднозначности событий, где миф переплетается с реальностью. Они становятся единым целым, техника и политика накладываются друг на друга и сливаются воедино. История технологической инновации, история культуры, политическая история, социальная и трудовая история и даже история менталитета и исследовательских амбиций питаются мифами, выходящими за рамки принадлежности к той или иной партии. Случаются даже парадоксальные совпадения, например, как в книге Сиколо, – совместная работа фашистов и социалистов в парламентской группе друзей аэронавтики.

Попытка разобраться в огромном количестве материала, хранящегося в Италии и за ее пределами, касающегося экспедиции «Италии» и истории Нобиле, – уже сама по себе смелая инициатива. А уж если это делать как Сиколо, полагающий, что лишь строгая историческая методология может стать компасом, указывающим путь в огромном количестве информации, что лишь тщательный отбор нужных источников из потока убеждений, страстей, интересов, идеологических предрассудков может служить прояснению истины, – тогда результат оправдывает дерзость и вознаграждает смелость.

Сиколо трудится терпеливо и упорно, иногда в главах встречаются повторения, и это позволяет связать воедино разные части картины и увидеть художественное полотно в целом.

Думаю, не без пользы обратился он к своим предыдущим работам: в этой книге многое удалось систематизировать и объяснить. Пройти от частного к целому, от технических деталей, подробных, но емких, до важных вопросов, из которых вытекают новые формулировки, причем обязательно новаторские. Именно такой и должна быть история. Фигура Нобиле многозначна, здесь надо учитывать различные плоскости толкования и временные координаты. Эта методология напоминает мне борьбу Федерико Шабо против фрагментарной истории и споры Ренцо Де Феличе с теми, для кого история подобна выдвижным ящичкам из старинных бюро, что стояли в кабинетах наших дедушек. Сиколо собирает всевозможные документы, среди них есть совершенно уникальные, но его цель – соединить разрозненные факты в общую картину и сделать ее всеобъемлющей.

Это значит, что Нобиле не является единственным и главным героем этой книги, хотя и занимает в ней важное место. Значение, которое в последующие восемьдесят лет придавали реконструкции трагического фиаско и поискам ответственных за него, заслонило истинную историческую суть самого проекта – создание на Северном полюсе исследовательского центра, ведущего сообщение с Большой Землей при помощи радиосвязи. Следовательно, это не только исследовательская работа, имеющая огромное символическое значение для 1926 года, но еще и конкретный научный шаг вперед в освоении новых технологий.

Парадокс заключается в том, что именно итальянский морской флот, лучше всех осознававший научное значение и международный престиж экспедиции, понимавший потенциальные колониальные возможности на бескрайних просторах Арктики, станет, по мнению Нобиле, главным виновником провала операции. А команданте Романья, его представитель, так халатно (в чем несправедливо упрекали самого Нобиле) отнесется к своим обязанностям. Это тот морской флот, который должен был стать точкой опоры для обустройства полярной базы с новой радиосвязью. Сиколо первым подчеркнул плохо рассчитанные риски экспедиции. Достаточно сказать, что Нобиле считал главной целью наземные научные исследования и потому не взял на борт запасной аварийный радиопередатчик (после крушения «волшебным» образом он будет собран из обычного), и сократил количество радистов, вместо двух взяв только одного. Вдобавок к безответственности уже на организационном этапе были допущены очевидные просчеты. Например, не был сделан запрос в угольную шахту Ню-Олесунна, чтобы в случае чрезвычайной ситуации воспользоваться их радио. Ошибкой было использование радиосвязи на корабле «Читта ди Милано» и для служебных сообщений, и для репортажей журналистов, число которых после известия о трагедии росло в геометрической прогрессии. По сути, все участники экспедиции (Нобиле, военные, поддерживающие ее, финансировавшие экспедицию газеты) действовали в своих собственных интересах, не заботясь об успешном завершении операции в целом. Никто из них не думал о риске и не допускал вероятность неудачи. Но именно трагический исход предприятия вскрыл все недостатки выстроенных ранее схем, соглашений, связей и исключительных прав.

Итак, интерпретация событий, предложенная Сиколо, кажется мне обоснованной, хотя, как это бывает при написании истории, она остается открытой для дальнейших переосмыслений и трактовок.

Сиколо рассматривает запутанные конфликты врагов и друзей Нобиле сквозь иную, ранее неизвестную призму новаторской роли радиосвязи и печати в полярных экспедициях. Постепенно у Сиколо появлялось все больше новых вопросов, а роль идеологии и политики постепенно отходила на задний план. Чтобы решить усложняющуюся задачу, он был вынужден (и это ему удалось!) сделать всего одну вещь – расширить поиск источников, поднять еще больше архивов, прочитать больше газет, углубить и уточнить итальянскую и зарубежную библиографии. Расширить и углубить, углубить и расширить. Сопоставить источники. И, оторвав взгляд от микроскопа, под которым он разглядывал детали, посмотреть на них сверху, а потом, максимально увеличив расстояние, увидеть множество биографических хитросплетений, вызванных рядом случайностей и принятых решений, смелых порывов и соглашательств, ошибок, обид и успехов.

Преподаватели, придумывающие яркие метафоры о дистанцировании при изучении объекта (парашютиста ли, охотника ли за трюфелями), пытаются донести до многих поколений студентов, изучающих историю, антропологию и архитектуру, следующую мысль – чтобы увидеть в нужном фокусе все сложности реалии, надо надеть правильные очки. Множество метафор приходит в голову про поднимающийся и опускающийся дирижабль. Если мы отпустим его высоко в небо и лучше разглядим на расстоянии, нам удастся заметить разницу между сценариями 1926 и 1928 года.

В полете дирижабля «Норвегия» Италия тоже принимала участие, но не была главным действующим лицом. Наша внешняя политика (в широком смысле) все еще шла по пути, намеченному Дино Гранди^[5], предписанному договором 1915 года с Великобританией и Францией. Конечно, все мы знаем, что перемены не происходят за один день, и даже за один год, но 1928 год можно считать поворотным моментом в сторону внешней политики Муссолини – агрессивной и инновационной. В рамки которой идеально вписываются политические и организационные мероприятия в поддержку исключительно итальянского проекта. В последующие годы в стране постепенно установится «дипломатическое двоевластие» Гранди и Муссолини, впоследствии сменившееся универсализмом и фашистским интернационализмом. Наступит время принятия все более независимых и неожиданных решений, начнется новый период научных экспедиций в отдаленные регионы, которым предшествовали экспедиции Туччи^[6] в Тибет в 1933 и 1936 годах.

Экспедиция «Норвегии» прошла успешно, и этим воспользовался Муссолини, отправив Нобиле и его экипаж в триумфальное путешествие в США, где они выступали перед итальянцами-эмигрантами. (Есть мнение, что эта демонстрация победы итальянской инженерии еще больше оттолкнула Амундсена, усугубив и без того наметившийся конфликт амбиций с Нобиле. – Ред.). Затем последовало возвращение в Италию: народ с восторженными криками выстроился в две шеренги в Неаполе, а потом в Риме. На этих встречах присутствовал дуче, за ними последовали бесконечные официальные церемонии. В приветственной речи в Сенате 18 мая 1926 года Муссолини сказал, что правительство ставит «на повестку дня Нации полковника Умберто Нобиле, изобретателя, конструктора, командира воздушного корабля… который добился новой неоспоримой победы отечественной аэронавтики, нашего знамени». За этим последовало вручение Нобиле военного ордена Савойи, приемы в Капитолии и в Географическом Обществе, конференция в Пизе, на которой присутствовал король, а также народные чествования в разных городах Италии. Фашизм делает из Нобиле, как пишет одна оппозиционная газета, «некий образец фашизма». 15 сентября 1926 года на церемонии в Палаццо Видони, в присутствии Муссолини^[7], в возрасте 41 года Умберто Нобиле удостоился генеральского чина и билета Национальной фашистской партии.