Глава 3 – Москва-Париж-Москва

Позвонив жене и убедившись, что в деревне всё спокойно, Константин измождено откинулся на подушку.

В комнату, сверкая мокрым после душа телом, вошла Вера, она же дочь знаменитого профессора Скрябина, она же – заведующая кафедрой генетики в их доблестном институте.

– Жене звонил? – Она присела на край постели и стала расчёсывать слипшиеся волосы, глядя на себя в зеркало трельяжа у противоположной стены.

– Дочери, – уточнил Константин, наблюдая, как по простыне из-под приятных форм Веры расходится тёмное влажное пятно. Но и простыня, и кровать, и зеркало принадлежали ей, так что возражения здесь были неуместны.

– А они не поймут, что ты не с домашнего звонил?

– Ты бы видела тот отцовский телефон! Там не то что определителя номера, там даже кнопок ещё нет. Пальцем надо диск крутить. Помнишь такие?

– Я даже помню, что предпочитала крутить их не пальцем, а карандашом.

– Ну, тогда ты знаешь, что опасаться нечего.

– А я и не опасаюсь. – Она повернула к нему своё красивое лицо и посмотрела долгим взглядом изумрудных глаз. – Я изменяю мужу, который застрял в Париже, а ты – жене, которая в часе езды отсюда.

– В двух часах, – уточнил Константин, протягивая руку и задумчиво гладя холодное бедро собеседницы.

Муж, о котором так не вовремя упомянула Вера, тоже был сотрудником их института и, как водится в подобных случаях, находился в служебной командировке на закрытой международной конференции, посвящённой теме расовой генетики. Звали его Михаилом, а фамилию он носил такую, будто у него было сразу два отчества. Белорус, одним словом, как иногда шутила Вера, решившая, разумеется, свою девичью фамилию оставить в полной неприкосновенности.

– Почему ты никогда не вытираешься полотенцем?

– Иногда вытираюсь. Но мне так больше нравится. А тебе?

Он попытался её обнять, однако порыв был остановлен всё тем же взглядом и расчёской.

– Кофе поставить варить? – уточнила Вера примирительно, видя, что гость начинает кукситься.

– Может, сходим куда?.. Ещё не вечер.

– Ты думаешь, сегодня что-нибудь открыто?

– А кому какая разница?

Когда они через четверть часа заглянули в соседний двухэтажный ресторанчик под названием «Пикадилли», Константин даже удивился, насколько оказался прав. Тихая музыка, приветливый персонал, а главное – множество занятых респектабельными посетителями столиков. Очередная наглядная иллюстрация того, что Москва – это не только Красная площадь. А та – вовсе не её сердце. Вообще с некоторых пор у Константина возникли сомнения в том, что у Москвы сердце вообще есть. Вот желудок – это другое дело…

Люди вокруг сидели довольные жизнью, как всегда расслабленные и ничуть не напуганные. Не чета журналистам в ящике и интернетным блогерам, уже который час перемывавшим каждую деталь сегодняшних событий. Всё точно так же, как в достопамятном 93-м, когда где-то в центре города стреляли танки и целились в прохожих снайперы, а основная толпа узнавала о происходящем, придя с работы, за не слишком обильным ужином, у телевизора.

Константин, который никогда не мог похвастаться непробиваемым панцирем равнодушия, обвёл зал салфеткой:

– Тебе это не напоминает пир во время чумы?

Вера оторвалась от меню.

– Пир во время чумы – это, по-моему, наше перманентное состояние. Нас каждый день тихо грабят и убивают, а мы продолжаем делать вид, будто так и надо. Ты уже выбрал?

– А ты хочешь поужинать или мы только за десертом пришли?

– За десертом.

– Тогда да. – Он сделал знак сразу же ожившему официанту.

Они провели в ресторане меньше часа, сумерек так и не дождались и вышли на Ленинский проспект.

– Ко мне? – на всякий случай уточнила Вера, хотя едва ли была готова услышать отрицательный ответ.

– Если ты не против.

– Боишься столкнуться с «белорусом»? – Она взяла Константина под руку. – Он в своих парижах капитально застрял. Там, как водится, сразу все аэропорты позакрывали. Террористов ищут. А с его внешностью он легко за араба прокатит.

– Послушай, почему ты за него вышла, если так не любишь?

– А кто тебе сказал, что не люблю? Очень, может быть, даже люблю. Он замечательный. Отцу помогает моему. Деньгами снабжает. Гранты подкладывает. В науке не полный ноль. Уезжает опять же часто.

Обо всём этом Константин был прекрасно осведомлён. Михаил хотя и числился замом своей жены, «административным ресурсом» обладал почти сказочным. Нельзя сказать, чтобы без него институт не выжил бы или ощутил заметные проблемы, но наличие в его рядах такого ценного сотрудника позволяло смело смотреть в будущее. Откровенно недолюбливал Вериного мужа разве что генерал Петров, но делал он это вполне дипломатично и межнациональной розни не вызывал.

Когда подошли к дому, Константин придержал спутницу за локоть.

– Ты разве свет в квартире оставляла?

Он кивнул на окно пятого этажа. Между неплотно задёрнутыми шторами отчетливо проступали оранжевые полоски.

– Не помню. А ты?

– Подожди-ка. – Вера достала из сумочки телефон и прижала к уху. – Миша? Миша! Наконец-то дозвонилась! Ты как? Что? Ты где?.. Уже… Слава богу! Как тебе это удалось?.. Фантастика!.. Я скоро буду. – Она сунула телефон обратно и ошарашено посмотрела на замеревшего в ожидании Константина. – Он вернулся… Только что. Говорит, спецрейсом долетел. Ты у меня там что-нибудь оставлял?

– Омниа мэа мэкум порто⁹, – ответил Константин, на всякий случай похлопав себя по карманам. – Там только кровать разобранная и простыни мокрые остались…

– Это уж я как-нибудь в такой день объясню. Ладно, извини, что так получилось. Я побежала.

Она не предприняла ни малейшей попытки хотя бы поцеловаться на прощанье. Понимала, вероятно, что двор перед домом прекрасно просматривается из окна. Ушла второпях, не оглянувшись.

Константин на мгновение почувствовал себя всеми брошенным, но сразу же вспомнил о жене и дочери.

Собственно, инициатором этого свидания он и не являлся. Просто так получилось, как говорится. Они с Верой не общались близко вот уже больше месяца, утреннее заседание послужило напоминанием для обоих, однако позвонила и пригласила его в гости она. А он не смог отказаться, о чём даже сейчас не слишком жалел. Неприятно, конечно, когда тебе дают понять, что законный муж важнее, но ведь он примчался на зов всё ещё молодого тела не затем, чтобы разрушить какую-никакую, а всё же ячейку общества. Побаловались и хватит. Надо меру знать и домой пора.

* * *

– Как тебе это удалось? – с порога начала Вера, громко хлопая входной дверью и вешая сумочку на бронзовый крючок в прихожей. – Арендовал ковёр-самолёт?

– Есть вещи и получше твоего ковра, – отозвался невесёлый голос из кухни. – Вот если бы нам ещё завести скатерть-самобранку… Ты случайно не в магазин ходила? Холодильник пустой, как взгляд Цукерберга.

– А тебя что, в полёте не кормили?

Вера сбросила туфли и прошла первым делом в спальню. Критически оглядела обстановку. Посторонних следов не наблюдалось.

– Скажи спасибо, что живым добрался. Угощали виски, но я эту гадость люблю даже меньше своей тёщи. Ты где там?

Она послушно заглянула на кухню.

Михаил стоял перед распахнутым холодильником в чёрном костюме, белой рубашке и распущенном галстуке, который они вместе покупали в Гоа. Пиджак был расстёгнут, и объёмное брюшко всей массой лежало на кожаном ремне. В руках он держал баночку с 5-процентным творогом и ел из неё ложкой. Широкое лицо раскраснелось, очки съехали на кончик носа. Кроме запаха из холодильника, по кухне витал аромат японских духов.

Убедившись, что жена без пакетов, Михаил захлопнул дверцу и сел к столу.

– Париж в полной жопе.

– Догадываюсь.

– Этих идиотов только подтолкни – они как домино повалятся. Гниль, а не Европа.

– Как конференция?

– Да какая там конференция! Вчера весь вечер прожрали в «Рице», а сегодня на полуслове прервали, и все разбежались по углам. Это нашим до Красной площади никакого дела нет, а они вокруг своего Лувра ещё тот ор подняли. Осадное положение резко ввели. Когда в аэропорт мчались, видел танки и на Елисейских, и в каждом из примыкающих переулков.

– А на чём мчался, что тебя пропустили? – Вера машинально включила кофеварку.

– Да с нашими, с фээсбэшниками посольскими. И борт, сама понимаешь, особый дали. Иначе ещё неделю бы в этой заднице околачивался. Пешком бы добираться пришлось.

– Я всегда знала, что ты у меня крупная шишка. – Она поставила перед ним чашку с ароматным напитком и аппетитной пенкой.

«Крупная шишка» выпил кофе залпом, причмокнул и подобрел.

– Ну, а теперь, начальница, ты отчитывайся, как время без меня тут проводила.

Она наклонилась к нему через стол и ждала, пока он неловко расстёгивал пуговицы на её полупрозрачной рубашке.

* * *

Сумерки приближались и к вздрагивающему от страха Парижу.

Славка Хлебов сидел у приоткрытого окна в гостиничном номере и наблюдал, как хозяева магазинчика на другой стороне улицы торопливо опускают железные жалюзи на входе. Жалюзи застряли, пожилой араб стал кому-то звонить, а его толстая жена в длинном платке продолжала тщетно дёргать за ручку и что-то подвывала.

Кроме них, на улице не было ни души.

Город жил где-то в стороне несмолкаемыми перекличками сирен, криками и хлопками столь любимых черноголовой парижской детворой петард. Или не петард.

Славка матери так и не дозвонился. И это сейчас напрягало его больше всего. Бесполезный планшет лежал на столике под включённым без звука телевизором. Картинки были всё те же, что и днём. Добавились разве что дымящиеся руины Кёльнского собора, расколотый, как белый грецкий орех, купол Тадж-Махала да куча бетонного мусора на месте одной из египетских пирамид. Были ещё какие-то кадры из Японии, однако там жахнуло так, что восстановить первоначальную картину места Славка не сумел.

Зато он сумел выйти в интернет через телефон. Мать интернет не признавала и не использовала, поэтому он догадался написать на почту нескольким знакомым, попросив их ей позвонить и передать, что у него всё в порядке. Теперь он ждал ответа. Знакомые молчали.

В Париже он очутился почти случайно. Фирма, на которой Славка последние два года трудился рядовым, хотя и перспективным программистом, в полном составе была приглашена на праздник, посвящённый дню рождения их основного работодателя – компании «Газнефть». Вечеринка по традиции проходила с размахом, со «звёздами» телевидения, с пышным застольем и с розыгрышем всевозможных призов по номерам пригласительных билетов. Славке, чуть было не ушедшему раньше времени домой, но остановленному благоухающими девушками (одной из которых он помогал с созданием личного сайта и у которой празднование, оказывается, совпало с собственным днём рождения), буквально затащившими его за свой столик, под самый конец гулянки досталась оплаченная поездка во Францию. Он хотел передарить её имениннице, но та к тому времени уже куда-то уединилась со своим молодым человеком, на следующий день Славка закрутился на работе, одним словом, когда алкогольные пары выветрились, он пришёл к выводу, что никому ничего не должен и может с чистой совестью воспользоваться выпавшей на его долю удачей.

Как он и предполагал, удача оказалась сомнительной. Неделя в Париже за чужой счёт только сегодня перевалила за середину, а перспективы не то что второй раз сходить в Лувр, но хотя бы просто прогуляться по некогда знаменитой столице Европы были, мягко говоря, туманными. Ещё неизвестно, будут ли в день отъезда летать самолёты…

Включив экран телефона, он спохватился, что давно не перегружал экран просмотровика почты. Ну, конечно! Заветная единичка во «входящих». Один из друзей ответил. Так, что пишет?

«Ответила по домашнему. У неё всё в порядке. Беспокоится за тебя. Попробуй набрать…». И дальше шёл номер их телефона, который Славка с трудом вспомнил, когда сам рассылал просьбу. Точнее, не вспомнил, а чудом откопал в перечне телефонных контактов. Блин, неужели они думают, что он не пробовал? И с двумя 0, и через +7, и как только ни нажимал. Ладно, главное, она теперь знает, что он жив-здоров. Уже легче.

С улицы раздался душераздирающий крик.

Это штамп, конечно. Штампов следует избегать, чтобы повествование получилось более живым и завораживающим читателя. Но бывают случаи, когда уже не до читателя и не до красоты языка. Особенно когда слышится настоящий крик, срывающийся на визг, и он буквально раздирает то, что не у многих ещё осталось – душу.

Славка приник щекой к тёплому после ушедшего за дома солнца стеклу.

Кричала толстуха в длинном платке.

Её муж лежал в странно вывернутой позе перед почти опущенной решёткой жалюзи, а чуть поодаль хорохорилось и било себя в грудь обеими руками существо, которое Славка никогда… хотя… что он плетёт… конечно, видел… и не только в страшном сне, но и на той злополучной записи в телефоне, который нашла где-то на Канарах его одноклассница… как же её звали… совсем голова не работает… Дашей её звали… но… то был видеоролик, он его неплохо раскрутил в сети, хотя, судя по комментариями, мало кто поверил в то, что он – не очередная подделка шалунов… а теперь это уже и неважно, совсем не важно… потому что то четвероногое существо с торсом человека, кентавр, как называли ему подобных в древних мифах, сейчас стояло почти под окнами его гостиницы в центре Парижа и собиралось принести вторую жертву своей ярости.

Славка заметил, что вопль бедной женщины всё же оживил несколько квартир в доме напротив: зажёгся свет, раздёрнулись шторы, заплакал ребёнок, послышались отрывистые не то команды, не то молитвы явно не по-французски… конечно, по-арабски. Видимо, очнулась семья владельцев магазинчика.

Кентавр задрал гривастую голову и на мгновение замер, словно тоже прислушивался к перекличке всполошённых жильцов. Потом качнулся вперёд и под перестук копыт по мостовой налетел на арабку. Славка отчётливо, как в замедленной съёмке (снова штамп, но что делать), видел размах правой руки чудовища, которая оканчивалась вовсе не пальцами, а не то ножом, не то клешнёй, одним словом, чем-то твёрдым и острым, что на раз снесло женщине голову вместе с криком, после чего волосатая грудь сшибла обезглавленное тело, копыта подмяли его, кентавр чуть не потерял равновесия, но выстоял, взмахнул гривой, оглядывая застывших в окнах и недосягаемых для него людей, и разразился оглушительным торжествующим визгом.

С дальнего конца улицы празднично замерцали сине-красно-белые огни. Свет фар чиркнул по первому этажу и упёрся в бок кентавра, переключая его внимание с жильцов на себя. Взвыла сирена. Вероятно, напрасно, поскольку чудовище не испугалось, а напротив, развернулось и без раскачки ринулось навстречу звуку. Грянуло несколько разрозненных хлопков, наверное, выстрелов. Славка не заметил, чтобы кентавр на сей раз споткнулся или притормозил. Видеть дальше мешало стекло, однако, судя по крикам, выстрелы ожидаемого результата не дали. На фоне сиротливо завывающей сирены был отчётливо слышен удаляющийся цокот копыт.

Славка выдохнул.

Тени в окнах дома напротив не шевелились.

* * *

– Константин Евгеньевич? – спросила трубка приятным, но слишком деловым женским голосом.

– Да.

– Минутку. С вами будут говорить.

– Я…

– Алло? Костя? Петров на проводе.

– Вечер добрый, Владимир Николаевич.

– Похоже, не слишком. Мог бы быть и получше. Ты, как я понимаю, дома?

– Только что зашёл. Что-то случилось? В смысле, ещё что-то серьёзное?

– Оставайся дома. Высылаем за тобой машину. Приедешь, обсудим.

Никаких шуток-прибауток. Вместо них – частые гудки. На Петрова это было непохоже. Точнее, непохоже на того Петрова, которого Константин знал по институтским заседаниям в мирное время. Но оно закончилось. Иссякли и шутки.

Константин растерянно осмотрелся. Вспомнил, что хотел заглянуть в холодильник и перед сном подкрепиться после долгого путешествия от Октябрьской, то есть Калужской площади.

Метро в связи с угрозой новых терактов, как характеризовали произошедшее с Красной площадью, закрыли полностью. Чтобы развести всю вывалившую на улицы прорву народу никакого городского и частного транспорта, разумеется, хватить не могло. Люди шли пешком, мешая и без того хаотичному движению. Как ни странно, никто вслух не ругался, все были какие-то подавленные и молчаливые. Только отдельные компании малолеток кое-как пытались бравировать бесстрашием и пересмеиваться. Их не одёргивали, чувствуя, что в надвигающейся перспективе это временно.

Толпы неохотно расступались лишь тогда, когда оказывались на пути очередной «спартаковской» скорой помощи или угрожающе быстрого БТРа. Кто-то при их виде вспоминал Москву 1991 года. Константин тогда вернулся накануне, 18 августа, с Рижского взморья, где отдыхал с родителями, и всё происходящее воспринимал через экран телевизора. Поскольку он сразу по окончанию МГУ устроился на одну из тогда ещё редких иностранных фирм, и телевизор в комнате для переговоров вещал не «Лебединое озеро», а ту картинку, которую видели зрители CNN и BBC, было ощущение, что это происходит не в нескольких километрах от тебя, а в плохо срежиссированном фильме. По сути, это и было первое виденное им реалити-шоу, причём, как потом оказалось, со своими режиссерами, сценаристами и продюсерами.

Сегодня картины города и ощущения были похожими, но то ли сказывался возраст, то ли общий эгрегор претерпел значительные изменения, однако в толпе Константин явственно почувствовал, что это не дурной сон, не съёмки массовых сцен, а новая реальность, с которой теперь придётся считаться всем и каждому. Гибель Красной площади – всего лишь один из её первых символов. Это лишь начало. И звонок Петрова оказался худшим тому подтверждением.

За окном неотвратимо смеркалось. К счастью, отключить на всякий случай электричество ещё не додумались.

Константин наскоро переложил в рот содержимое пока что свежей пачки творога, залил ситечко с утренним чаем кипятком и собирался включить телевизор, когда в домофон позвонили. Они что, всё это время сидели в соседней подворотне?

– Константин Евгеньевич, спускайтесь.

– Да, сейчас.