– Это Катюша с Надькой. – Кивнул головой Гора. – Они, если успевают, всегда провожают смену на пост, и всегда что-нибудь дают вкусненького. А Оленька вот… – Он осекся, понимая, что тронул слишком тонкую струну.

– Да вернется ее Витька, вернется! Точно тебе говорю – Витька тот еще сталкер, много хаживал и много видел! Вернется! Недолго ей еще осталось дежурить у Рельсовых ворот. – Откликнулся убежденный в своей правоте старик Петрович. Петрович был у них вроде банщика, приглядывал за тазами, хлопотал по питьевой и технической воде. Изредка его, как сейчас, посылали «на смену», в дозор. Хотя, как сказать – в дозор? Посидеть в ста пятидесяти метрах от населенного людьми и теплом 5Б, под мерцающей лампой «Запасный выход», поговорить с мужиками, новостями поделится. Да и вправду сказать, ведь перед ними было еще два поста, а за теми пост автоматической станции «Свой-Чужой», заряженный парой КПВТ и еще чем-то похуже, о чем они смутно догадывались. Поговаривали, что это могло быть ионное оружие, что имело могущество сотен таких вот КПВТ. Хотя местные говорили, что все эти преграды излишни – за все время существования 5Б, как их спасительного бункера, через этот пост так никто и не решился пройти.

– Да, жалко бабу. – Вздохнул Малыш. – Она, вон, каждый раз, как сталкеры с поверхности возвращаются, стоит у входа, высматривает наплаканными глазами Витьку своего. А в руках мушку плюшевого теребит, видимо отдать хочет ему. Наверное, этот мишка очень важен.

– А правду говорят, что веревочник тронул её, вот и не может иметь детей. – Вставил свои "пять копеек" Флюгер.

– Трепло тот, кто так говорит! – Защищая женщину, пробасил Малыш. – Все она может! Вот вернется Витя, и вы увидите – все у них получится! А то, как же иначе? Иначе нельзя! – Он потрогал бок закопченного чайника и, удовлетворившись, плеснул, источающий барашками пар, кипятку в поднесенные кружки.

– А правду говорят, что тот, кто увидит цветы Оноклеи Огненной, что растет вдоль кислотного озера Скелетов, превращается в мутанта, а в нем в самом вырастает ОНоклея огненными змеями и управляет им, будто тряпичной куклой… – Начал, было, Флюгер, но его тут же осекли.

– Цыц, балда! Вот сам сходишь и посмотришь! А здесь не смей! Слышишь! Не смей об этой чертовщине говорить!

Снова замолчали. Каждый думал о своем, но непременно все мысли сходились вокруг одного центра – вокруг судьбы их нового миры. И их судьбы. И так бы, может, и молчали бы, каждый о своем, но тут:

– Внимание! Боевая тревога! Внимание! Всем постам! Нападение на базу! Пикет двадцать четвертый, третий путь, право! Внимание!

– Это же наш тоннель! Это они к нам полезли! – Первым вскочил Рельс. Его глаза возбужденно блестели, и было понятно, что он давно соскучился по хорошей драке.

– Но как они могли? – Испуганно икнул Флюгер. – Там же пулеметы, и еще эта штука.

– Похер! – Махнул на него рукой Гора. – Все на первый пост! Он тут в двух с хвостом километрах. Доберемся на дрезине. Петрович, – он посмотрел на старика, – передай моей…. – Но после разглядел боль в старых глазах. Боль, тоску и невообразимую печаль, с которой Петрович смотрел ему…. Нет в его глаза, будто нечто ощущая. – Хотя нет! Ничего не говори!

И они, втроем: Гора, Малыш и Рельс, побросав снаряжение в близкую дрезину и пару раз дернув стартер, отчего та запыхтела непрогретым мотором, тронулись в путь. Они остались втроем: Флюгер, Мухомор и Петрович.

***

– Да все пустое. – Пропыхтел Председатель сквозь папироску. – Все ваши, и твои, в том числе планы – абсолютный ноль. Ничто. А если ничто, так значит это фантазии, мечты. И они, пойми ты, наконец, разрушат тебя!

Их было двое. Сидели в простом кабинете, обустроенном в забытом закутке железобетонного бункера под землей, и выпивали местную сивуху, что резко попахивала выросшим тут же картофелем.

Первый был Председатель, что-то вроде местного начальника – крепкий мужчина под шестьдесят лет, седеющими усами под носом и бритой наголо головой, сжимал в крепком кулаке граненый, чудом уцелевший, советский стакан, наполовину полным мутной белесой жидкостью, в другой руке дымилась папироска, и иной раз, дым от неё, попадая в глаза, заставлял их слезиться. Себя старался держаться строго, по официальному, не позволяя тонуть в рассуждениях. Но со своим сегодняшним собеседником, идейно не верным, не принадлежавший к их маленькому социуму, родившемуся в убежище 5Б, дал слабину, стараясь внушить то, что действительно считал важным. Председатель верил в то, что спустя время, Земля сама очистится после катастрофы, сама приведет все в порядок. Нужно лишь только терпеливо ждать, а не испытывать судьбу на поверхности, рискуя жизнью в поисках несуществующего всеобщего спасения.

Второй с ним не соглашался. Его звали Печатник, другого имени не было. Возможно, он его скрывал, а может просто не помнил, как последствие наступления катаклизма. Насколько можно судить, Печатнику было от тридцати, до тридцати пяти лет, на лице легкая трехдневная щетина, косматая челка выглядывает из-под берета, нос с горбинкой, мощная шея и объемная куртка, цвета хаки, скрывающая фигуру. Глаза холодные, взгляд колкий, но на губах непременная легкая ухмылка. Печатник начал говорить:

– Петр, ты не хуже меня понимаешь всю опасность сегодняшнего положения, и вредоносность идеи и дальше оставаться тут, в этом бункере. Мы оба понимаем, что он строился лишь как временное укрытие от возможных бомбардировок, а не как место постоянного проживания. Не хуже меня знаешь, что постоянное давление грунтовых вод, что стали гораздо сильнее в последние годы, оказывает разрушительное действие на наружные защитные слои, а микрочастицы бетона, которыми насыщен местный воздух, вызывает у людей смертельные заболевания. Чем скорее ты это поймешь и начнешь что-то предпринимать, тем быстрее спасешь людей. – Печатник подлил самогона в стакан Председателя, свой же не тронул, ограничившись кивком, махнувшему разом половину сивухи Петру.

Председатель закашлялся, прижимая кулак ко рту и осторожно пытаясь продышаться после огня, опалившего глотку. Он с укоризной посмотрел на Печатника, будто обвиняя того в том, что, используя ситуацию в своих эгоистичных целях, пытается ему открыть глаза. А ведь, этот пришелец с поверхности, так врет себе! Он так же пытается найти несуществующее, только ищет не там! В его жизни кроме риска, наверняка и нет ничего, оттого один всегда. А вот у него семьи, дети, старики и женщины – тут сильно сам себя не обманешь.

Открыть глаза. А на что он хочет открыть глаза? На то, что он каждый день и без него видит? Как здоровые мужики, ни с того, ни с сего кровью по утрам харкают? Или как детишки ни с того, ни с сего умирают в своих постелях? Сука! Или как у женщин выкидыши…. Как они рожать потом бояться! Об этом он хотел рассказать ему? Да они тут живы! Живы, в этом чертовом 5Б! Как будто он и сам этого не понимает, ёбаный открывать глаз!

Но не сказал ничего. Не сказал, потому что бесполезно это объяснять тому, кто ничего не знает о том, как на самом деле им приходиться. С чем они имеют дело. А сказал вот что:

– У меня нет другого. Мы все тут исходим из того, что есть. И благодарны этому. – Он посмотрел сквозь сизый табачный дым на Печатника. – У меня семьи, дети, старики. Есть раненые и больные. Что мне с ними делать? Куда я их?

– Да я и не предлагаю вывести их на поверхность. Мы оба прекрасно знаем, что ждет нас там. – Печатник кивнув в потолок. – Но и оставаться тут тоже нельзя.

– Я не пойму: выходить нельзя, оставаться нельзя. Так что же нам делать? – Нервно затеребил папироску Председатель. Ему все больше не нравился этот разговор.

– Ты уже все знаешь. Ты знаешь, что я предлагаю, не раз с тобой это обсуждали. И поверь мне, – надавил Печатник на Петра, видя, как его лицо налилось кровью, и как тот готов перебить его, – это единственный способ остаться в живых! Только так мы можем сохранить человеческую популяцию и не сдохнуть как динозавры.

– Послушал бы я еще раз. – Пробурчал Председатель, махнув еще мутной жидкости и закряхтев в кулак.

– Ну, а что, я расскажу. – Охотно подхватил предложенную тему Печатник, тем более в старый разговор было что добавить. – Лет тридцать, сорок назад, километрах в шестистах от нас, еще до катастрофы, был такой научный институт прикладной термодинамики, или сокращенно НИИ ПТ, впоследствии переименованный в “Нанорад”, о чем всем известно. Но название не отражало всей сути того, чем на самом деле занималось это государственное учреждение. Конечно, было и то, что звучало в громком названии, поэтому эта деятельность была напоказ, и находилась на верхних этажах. А вот то, что действительно интересовало работников в белых халатах, находилось намного глубже поверхности земли. Этажей так на пятьдесят – шестьдесят ниже. И там, на этой глубине, создавался экспериментальный щит нашей Родины. Я многое не знаю, да и откуда бы знал. Но был один мужичок, которого я как-то раз повстречал на Пустошах, что окружают наш любимый город Мегатонну, назвавшийся Кощеем, так вот он говорил, что работал на верхних этажах того НИИ. И часто слышал о чудовищных опытах над людьми, которым ставили прививки, содержащие измененные ДНК принудительной евгеники. И слышал, как те люди преображались в чудовищных мутантов, на которых мало что действовало, и которые, но я в это почему-то не особо верю, обладали сверхсилами. Как-то раз, лет за пять перед гибелью мира, Кощей рассказывал, случилось с ними неприятность. Отключили электричество во всех корпусах института, но потом, минут так через пять, началось странное синеватое свечение, от которого образовывались огни святого Эльма на острых концах мебели и офисной обстановки. Даже на концах канцелярских ручек засветились синие кисточки, а волосы на голове и теле поднялись под воздействием разрядов электричества. А вслед этому явлению завопила истошная сирена, оповещая о чрезвычайной ситуации. Раздался взрыв, что-то бумкнуло в секретной части института, находившейся внизу. Коллеги Кощея переглядывались, не понимая, что произошло, но никто не бежал, все ждали. А зря. И буквально через секунды, они услышали страшный скрип в лифтовой шахте и душераздирающие крики, а после и вовсе престранные звуки, вроде кто-то поднимался по шахте вверх. Но электричества не было, значит не лифт! А еще через несколько минут, когда скрипы и шорохи поравнялись с их этажом, нержавеющие двери шахты открылись, и ОНО появилось в проеме.

– Так это ты мне сейчас про Черную Ведьму пытаешься байку продать! – Запыхтел Председатель. – Не трудись, знаем мы эту старую историю. И про Ведьму эту, хотя кто так решил – бабой обозвать ЭТО существо – в толк никак не могу взять. И про город этот ваш утопленный. Про все знаю – не трать время.

– Знать-то знаешь, да не все. – Спокойно ответил Печатник. – А ты, уважаемый человек, знаешь, что дальше было? После того, как это существо вылезло с нижних ярусов?

Председатель набычился, побагровел, но головой все же кивнул, неохотно требуя продолжения.

– Так вот, коли не знаешь, так слушай. – Продолжил свой рассказ он. – Вылезла эта тварь из лифтовой шахты, и тут наш мужик, что рассказывал мне эту историю, будто очнулся. Вот так спал, а потом медуза жгучая ужалила, да под самое срамое место, там, где всего больнее и обиднее. Вскочил он ужаленный и бросился бежать со всех ног, и тем спасся. А за спиной эта тварь уже чинила расправу над оставшимися и не такими ловкими, как он. Страшно кричали несчастные и от того до сих пор снятся ужасы ему, хоть и было после того случая много чего страшнее и ужаснее. Все никак не может избавиться от ощущения, что и за ним гонится Черная Ведьма, а когда, вроде как отстает, по ощущениям, так другое чувство появляется, что кто-то тайный за ним наблюдает.

– И чего? – Не терпеливо перебил рассказчика Председатель. – Да у нас так с каждым кто пережил рождение нового мира, вслед за Чикшулубом. Мало ли чего случилось и случается каждый день с того времени? Да ты выйди на поверхность! Давно ли ты был там? Хотя, знаю – каждый день, но потому не тебе ли знать! Да там такое сейчас! Что ни одной чертовой ведьмой меня не напугать! Вот тебе наши байки, ты только послушай. Наглы, метаморфы, кислотное желе “Тетушки Лизы”, да еще эти твари сверху- гаргульи. А это только то, что ты встретишь буквально сразу, как появишься, – Председатель кивнул головой наверх, – в том мире.

– Это не все. – Терпеливо продолжил Печатник после того, как выпустивший пар Председатель, немного успокоившись, заткнулся. Теперь он сидел с опушенной головой, и казалось, готовый услышать любую новость. – Неделю назад, ровно столько времени прошло с той поры, как я видел того скитальца, что мне все это рассказал, над болотом скопилась черная туча, которая была настолько тяжела, что никакой ветер не мог ее сдвинуть с места. А из той тучу родилось три огромных торнадо, в центре которых сверкали сильные молнии. Ты понимаешь, что это знак? Ты теперь это понимаешь? – Собеседник внимательно посмотрел в лицо Председателя, но тот продолжал молчать. И когда, спустя довольно продолжительное время, Печатник, так и не получив ответа, уже было подумал, что тот уснул, сморенный местным пойлом, Председатель поднял отяжелевшую голову, нацелил на того полный презрения взгляд и предложил:

– Вот ты и сходи в этот ёбанный "Нанорад", я как раз тебе хотел предложить… – Дальше ему не дали договорить.

Встревоженно, резко и оглушительно громко ударила тревожная сирена. Красным светом, вторя ей, забился на стенах, потолке и бетонном полу беспокойный пульс. Председатель, враз отрезвев, вскочил на ноги, уткнулся в схему на стене, где красными точками отражалась информация о нападавших. Вслед за ним вскочил и Печатник.

– Это из города прут! Из Мегатонны! – Крикнул Председатель. – Живо за мной!

И он, огромный, в сажень плечами и отяжелевший от административных трудов, и оттого казавшийся неповоротливым, легко выскочил через филенчатую дверь, окрашенную в “управленческий” красный цвет, не задев ни одного угла. Чего не вышло у Печатника, который, как ни старался, а всё время ему “перебегала” какая-то мебель. То стол заденет его острым краем, то стул норовит запутать одежду и задержать, а то и вовсе красная дверь, не желающая открываться с первого раза, зажатая мощной пружиной.

И все же ему удалось вырваться. Он выскочил в коридор, чуть не сверзнувшись на бетонный пол, запнувшись о высокий порог дверной коробки. В коридоре, окрашенном в грязно-синий цвет и слабо освещенном, ритмично тукал метроном механического сердца каких-то невидимых механизмов, и где-то на пределе слышимости визжала истеричной пилой сирена. Он знал где выход. Бросился вперед, стараясь догнать пропавшего Петра, но того, как след простыл. Впереди закачалась от быстрого бега дверь выхода, так же окрашенная в красный. Он влетел в неё с разбегу, правым плечом вышибая её наружу.

За дверью яркий свет потолочных светодиодных ламп слепил, и добавлял ощущения, после темного коридора, некой стерильности хирургического кабинета. Он успел оглядеться, не сбавляя бега – везде вокруг него не было тени. Будто здешние жители боялись теней. Но, зато было хорошо все видно. В тоннеле пульсировал набат красного с визгливым звуком.

–Витя? Витенька! Это ты? – Из бокового ответвления выглянула изнуренная молодая женщина, в одной руке плюшевый мишка, в другой кусок жесткого сухаря. – Это ты? – Снова повторила.

Печатник пробежал мимо.

Председателя он догнал на узкой ветке тоннеля, ведущего вправо и куда-то вверх. Тот уже стоял напротив моторизированной тележки на рельсах, в которой сидело четыре бойца, экипированных по всей военной науке, и отдавал приказы громогласным голосом. На прежнего Петра он не был похож.

–А вот и ты! – Приветствовал он того. – Готов? – И получив утвердительный ответ, скомандовал. – Трогай!

Здоровенный детина в бронежилете и каске, с прибором ночного виденья, дернул стартер, дизелек недовольно заворочался, запыхтел, забубнил обиженно на разбудившего его человека, провернул смазанными шестернями и тронулся вверх, набирая ход. А после замелькали пикетные столбики, смазанные пятна настенных тусклых фонарей, мешки с песком, уложенные в стены – укреппостов, и редкие дозорные, которых оставили защищать отход. На случай.... На всякий случай.

–Сейчас! – Председатель повернулся к нему, положил руку на плечо и внимательно вгляделся. А после улыбнулся подбадривая, одновременно одевая на голову бронешлем. Впереди загудело и задрожало, передавая вибрацию на стены тоннеля, замаячил свет и перед ними засветилась земля нового, исковерканного мира. Раздались сухой треск автоматов и лающие выстрелы крупнокалиберного пулемета. А после и вовсе:

–Витька, сучий ты сын!